Невеселый день дурака

В мире и так хватает удивительных вещей и экстравагантных людей – стоит ли лишний раз превозносить психическую неуравновешенность

В мире и так хватает удивительных вещей и экстравагантных людей – стоит ли лишний раз превозносить психическую неуравновешенность

Первое апреля, как известно, — дурацкий праздник, или день дурака, или день разрешенных розыгрышей, когда у всех спина белая. Или день смеха, наконец. Все, что так или иначе связывается со смехом и смеховой стихией, имеет самое прямое отношение к этому дню. Забавно, что в этом году праздник давал повод не к веселью, а скорее к философским раздумьям. Часть гуманитарной общественности, например, в связи с первым апреля решила поразмышлять о безумии, сумасшествии (это главная тема последнего номера журнала «Русская жизнь»). Другая часть собралась на традиционные Банные чтения, чтобы обсудить тему революции и социальных трансформаций. А на одном из интернет-ресурсов респондентам из числа современных литераторов предлагалось ответить на вопрос, нужны ли нам Гоголи и Салтыковы-Щедрины. В общем, действительно смешные вопросы оказались актуализированы первого апреля.

Казалось бы, налицо явная разноголосица, разнобой — одни первого апреля думают о Гоголе и Салтыкове-Щедрине, другие — и просто о сумасшествии. Хотя к Гоголю, например, безумие имеет столь же непосредственное отношение, что и социальная сатира. Но любопытно не это, а изменчивый статус «безумия» и «сатиры» в разные эпохи.

Сумасшествие может быть социально востребовано или, во всяком случае, может получить литературное оправдание. Когда усталость от нормы, правильности накапливается, и в обществе, и в литературе возникает спрос на безумие. Искаженное, гротескное, искривленное, все то, что противоречит логике, канону, кажется этически и эстетически значимым. Литература обращается к образам сна, к «Цветам зла», пускается в мистериальные пляски, превозносит Диониса вместо Аполлона, поет песню «безумству храбрых» и в разрушении видит большее благо, чем в созидании.

В безумии есть бунт и революционность. И есть своя привлекательность. Забавно, что социальная сатира, по образной природе сходная с «апологиями» безумия, на самом деле прямо противоположна по существу. Искажение, неправильность, фантастичность здесь призваны повысить ценность и значение нормы, канона. Искажение или гротеск здесь не самодостаточны и не самоценны, но имеют прикладное значение как знаки, указывающие на отклонения от нормы. И в этом смысле социальная сатира рационалистична. Салтыков-Щедрин — уже, «ограниченнее» Гоголя, для которого странный, фантастический мир, смех как таковой все-таки были ценностью и не всегда обставлялись морально-нравственными (не говоря уже о политических) рамками.

Безумие сегодня кажется слишком претенциозным. Ни Гельдерлин, ни Лотреамон, ни Бодлер сегодня не привлекают. В мире и так хватает удивительных вещей и экстравагантных людей — стоит ли лишний раз превозносить психическую неуравновешенность. Безумие — как творческая программа, как эстетическая платформа — кажется нескромным, неуместным.

Но и сатира как будто не востребована вполне. Понятно почему. Этическое поле размыто, нет жестких идеологических оков. Социальные искажения очевидны, на них указывают многие, но трактовку эти искажения могут получать самую разную. Что можно считать нормой, возможна ли она вообще — сказать трудно, поскольку каждая попытка предложить в качестве нормы какой-нибудь социальный проект практически в ту же минуту становится утопией и получает сатирическое освещение. И сатира удается как критика отдельных идей, идеологем, претендующих на всеобщность. Но — не более того.