О молодой критике

Это нечто свеженькое, новой крови попившее, вольготно чувствующее себя в пустеющем толстожурнальном пространстве

Это нечто свеженькое, новой крови попившее, вольготно чувствующее себя в пустеющем толстожурнальном пространстве

«If The Enchantress of Florence doesn't win this year's Man Booker I'll curry my proof copy and eat it». Или, говоря по-русски, «Если "Флорентийская колдунья" Рушди не получит в этом году Букеровскую премию, я посыплю свой экземпляр романа карри и съем его». Эту цитату из Джона Сазерленда, пишущего о книгах в Financial Times, Лев Данилкин привел в качестве ответа на злободневный вопрос: «Что такое настоящая литературная критика и чем она отличается от толстожурнальной тухлятины?» Что ж, человеку, сжевавшему без соли и перца исходящего трупным ядом Проханова и слепившего о «грязном Тургеневе» (как иногда называют автора «Господина Гексогена») удручающую своими размерами монографию (апологию? агиографию? генеалогию?), что называется, и флаг в руки. Но факт остается фактом, «толстожурнальная тухлятина», увы, не метафора. Реальность. Или «реальная критика».

И ведь нельзя сказать, что нет «молодых сил», «новых авторов». Есть. Вот, к примеру, Валерия Пустовая. Возраст — Дмитрия Писарева. Публикаций — уйма. Пространные статьи, рецензии. Защищает «новый реализм», ибо за ним будущее. Лауреат премии «Нового мира», лауреат Пушкинской премии этого года, вручение которой состоится в мае. Любит современную литературу. Скептически относится к Данилкину: «Для меня это развлекательная критика — по сравнению с толстожурнальной. В такой аналитике обязательны лихой пересказ, фишка интерпретации, такой ключик золотенький. Для читателя, который просто хочет знать, чего вышло и чем это запивают, — неплохой источник новостей. Для размышления и диалога этого маловато».

Из чего следует, что в своей собственной аналитике Валерия Пустовая обходится без «лихого пересказа» и без «фишки интерпретации». Зато почти обязательными становятся философско-лирические зачины: «Небо вылакали. Подброшенный в воздух чепчик воздуха не обнаружил. На земле его, кокетливый символ лояльности и консерватизма, уже угрюмо поджидал вольнодумец булыжник, которым прогрессивно мыслящая толпа погоняла историю. «Ура» в лентах и неотесанное «ужо тебе» таким образом примирились, подрезанные силой тяжести. Кликуши и радетели, монархисты и народовольцы сошлись вдруг в одном: Россия застряла».

Этот пассаж любят цитировать. Понятно почему. Образность, глубокомыслие, обильная пища «для размышления и диалога». Это настоящее. Это шаг в сторону «прозы» и нового реализма. Ну а дальше можно полностью отдаться подробному изложению (без лихости, но и не без метафорических закавык) и вдумчиво выписывать такие, скажем, периоды: «Как и в романе Славниковой, здесь суть фальсифицируется за счет внешнего сходства для того, чтобы умилять народ неживой типичностью, ожидаемой сочетаемостью роли и ее исполнителя, чтобы не было заметно, что пустеющие места на самом деле давно уже не обновляются». Правда ведь, хорошо? Правда ведь, сказано сильно, а главное — понятно. Налицо и лапидарность, и «обновление пустеющих мест» — и никакой «фальсификации за счет внешнего сходства».

Нет, все-таки не прав Лев Данилкин. Тухлятиной это никак нельзя назвать. Это нечто свеженькое, новой крови попившее, вольготно чувствующее себя в «пустеющем» толстожурнальном пространстве. Это вам не Андрей Семенович Немзер со своими академическими замашками и мизантропической интеллигентностью. Это еще один извод новой риторики в лихо сдвинутом набекрень чепчике.