«Газета… воз – подлости, идиотизма, мошенничества, жестокости и глупости»

Дневник 1929 года М. Кузмина и сегодняшняя «ЛГ»

Имена:  Александр Бобров · Михаил Кузмин · Роман Арбитман · Сергей Шумихин · Юрий Поляков

На днях неленивый и любопытный Андрей Василевский, он же блогер avvas, обратил мое внимание на две записи в блогах, касающиеся нынешнего положения дел в «Литературной газете».

С «ЛГ» вышла в целом печальная какая-то история: дивный пушкинский бренд был возобновлен при участии Максима Горького в 1929 году, но в истории советской журналистики памятен, пожалуй, лишь публикациями 1970-х, когда «ЛГ» служила своеобразной либеральной отдушиной для советской интеллигенции. В перестройку «ЛГ» было оживилась, но потом все 1990-е находилась в каком-то межеумном состоянии, заметно уступая по влиятельности культурным отделам новой русской прессы — «НГ», «Сегодня», «Коммерсанта» и «Русского телеграфа». В конце концов издание стало обременительным для владельцев — АФК «Система», и два года назад большая часть принадлежащих им акций ИД была продана некоему Региональному общественному фонду поддержки развития отечественной словесности (РОФ), которым руководит беллетрист Юрий Поляков, он же с 2001 года главный редактор «ЛГ». Иными словами, финансирование издания взял на себя его главред. Случай любопытный; понять природу этой, так сказать, сделки помогают признания самого Полякова: «Случилось так, что люди, которых я знал еще по комсомолу, стали серьезными бизнесменами. Они видели, что в либеральной своей версии “Литературная газета” скоро вообще исчезнет, ее некому будет читать, кроме двухсот сумасшедших либералов в черте Москвы, и пригласили меня возглавить газету». С момента этого приглашения прошло восемь лет. Тем любопытнее узнать, на что же находят нужным тратить свои деньги бывшие комсомольцы.

Вот, к примеру, анонсируемая на первой полосе «ЛГ» статья Александра Боброва (аттестован как «поэт и публицист») «Тренды на русском языке», о новой премии Ирины и Михаила Прохоровых «НОС», опубликованная 18 ноября. Текст в привычном для «патриотичеcких» изданий духе: мелкое ерничанье по поводу эмигрантов, Сорокина — Ерофеева, вздохи о «представителях профессионального сообщества писателей», «хранящих традиции русской литературы», etc. Что же до собственно содержания заметки, то выясняется, что всю информативную часть А. Бобров украл из статьи Алены Солнцевой из газеты «Время новостей», причем был столь неаккуратен, что позабыл внести уточнения в рейтинг читательского голосования на сайте премии «НОС», изменившийся со времени публикации Солнцевой (7 октября).

Но это не все. Роман Арбитман заметил, что фрагмент статьи А. Боброва, посвященный описанию его книги, целиком позаимствован из текста Бориса Стругацкого в «Новой газете».

То есть воровать литгазетчики предпочитают все-таки у либералов, которых беллетрист и главред Поляков именует «сумасшедшими». Кажется, однако, что под это определение подпадают скорее те, кому все еще не жалко денег на поддержание активности (жизнью это не назовешь), позорящей, в общем, почтенное в прошлом издание. Чем такая «Литературная газета», лучше уж никакой.

В отличие от «ЛГ» замечательный журнал «Наше наследие» испытывает сложности с выходом — в этом году появился лишь один сдвоенный номер. У журнала, слава Богу, есть сайт с разделом «Редакционный портфель» , в котором публикуются вещи, по тем или иным причинам не увидевшие свет в печатной версии. На прошлой неделе Сергей Шумихин опубликовал там полный текст Дневника М. Кузмина за 1929 год.

В свое время я имел счастье работать с текстом кузминского Дневника 1934 года; сейчас эту книгу, кстати, тоже можно прочитать в сети. Могу быть необъективен, но думается, что публикация еще одного тома кузминского Дневника — событие не только историко-филологическое, но и литературное. Конечно, Дневник 1929 года лишен специальной «художественной» установки (этим словом, вслед за формалистами, Кузмин, кстати, пользовался), какой отмечен текст 1934 года с обширными прозаическими и мемуарными фрагментами. Но и та смесь сухой фактологии, скупых эмоций и неожиданных «максим», которую представляет собой текст 1929 года, производит сильное впечатление.

Вот выбранные почти наугад фрагменты:

        «Март: 4 (понед.)
Чудная погода, днем тает, под вечер подмерзает. Ничего у меня не болит, но какая-то тяжесть и беспокойство не проходят. И электричество меня пугает, и квартира, и мало ли что еще. И от вчерашнего не очень приятное воспоминанье, и ближайший визит Кжиж<ановского> испорчен. У О.Н. все-таки больше, чем у других, страсть к гимназическим флиртам. Уединяется в уголках целоваться. Тон разговора совсем другой, особенно с таким народом, как Л<ев> Льв<ович> и его товарищи. Вроде этого были манеры у О<льги> Афанасьевны, всегда меня сердившие. Только тут еще какая-то бесцельность и гумилевская тупость. Зоя завтра не обещает, в среду и то не наверное. Хотя, по-моему, немного денег у них есть и перед Малаховым скромный список. Замятин идет на каток. Сторицын с моими деньгами сбежал. Да еще идти с Натальей в консерваторию. Флиртовые обязанности по отношению к Великанову. Но я отбоярился, хотя она и была огорчена. О.Н. пришла неожиданная. Сидел дома, читал Тынянова; интересно, но надоедает уныние от исторических перспектив. Юр. принес поесть.

        5

        5 (втрн.)
Ударил мне в голову Бёрдсли, к<а>к часто. Не знаю, к добру ли, но это придает бодрости. Очень трудно жить и делать при обоснованном равнодушии окружающих. Выходил в «Академию». Забрал «Мозаику». Придумал цикл стихов довольно отвратных. Наша самоблокада невольно отодвигает наше восприятие культуры к довоенному времени. Потом провал. Была О.Н. Без Юр. заходил Дядьковский. Сидел не очень плохо. Без меня была Ан<на> Дм<итриевна>. Каза Роза повесилась. Настя, Полина, Каза, бедные душки. Нетерпеливые и храбрые. Подлое какое время. Газета каждый день воз — подлости, идиотизма, мошенничества, жестокости и глупости.

        Апрель:

        1 (пдл.)
Холодно и ясно. Поели чуть не с десяти часов и я отправился к Геркену. У Пассажа встретил Каменского и Корнеева. Идут ко мне и к Лине прощаться. Зашли в Пассаж и я надписывал книгу чуть не на спине у Каменского. Тот все шутовался. Утром Сторицын предупредил, что к чаю придет Багрицкий и Дементьев, с которым первый не расстается. У Геркена убрано «как гнездышко». Говорит, что вечер прошел вполне прилично. Никаких эксцессов и скандалов не было. То же говорил и Лихачев. Тащил меня к Гурману, где недавно встретил в уголку Соловьева и Печковского. Вздыхает о Македоне. Еле поспел домой. Юр. Вскоре пришли и гости. Без мол<одого> чел<овека>. Багрицкий уже седоватый, толстый, уютный и артистический человек. Пришла О.Н. и Лихачев. Наши пошли к Лебедеву. Мы читали стихи. Книжка нравится самым неожиданным людям. Лихачев еще оставался и дружески собеседовал. Юр. пришел довольно поздно. Как вывернусь с деньгами и сроками, не знаю.

6 (сбт.)
Уже летняя какая<-то> томность от длинного светла <так!>, хотя еще очень холодно. Почему я никогда в дневнике не касаюсь двух-трех главнейших пунктов моей теперешней жизни? Они всегда, как я теперь вижу, были; мне даже видится их развитие скачками, многое сделалось из прошлого понятным. Себе я превосходно даю отчет, и Юр. даже догадывается. Егунов прав, что это религия. М<ожет> б<ыть>, безумие. Но нет. Тут огромное целомудрие и потусторонняя логика. Не пишу, потому что, хотя и ясно осознаю, в формулировке это не нуждается, сам я этого, разумеется, никогда не забуду, раз я этим живу, а другим будет открыто не в виде рассуждений, а воздействия, из всех моих вещей. Я даже не знаю, зачем я это теперь пишу. Дело в том, что без этих двух вещей дневник делается как бы сухим и бессердечным перечнем мелких фактов, оживляемых (для меня) только сущностью. А она, присутствуя незримо, проявляется для постороннего взгляда контрабандой в виде непонятных ассоциаций, неожид<анных> эпитетов и т. п. Все очень не неожиданно и не капризно. Итак. Я никуда до вечера не выходил. Переводил «Илиаду» и понемногу изнывал. О.Н. второй день уже нет к чаю. Пришла ученица звать сегодня. А Вл<адимир> Ал<ександрович> звонил насчет О.Н. и пораньше. В дверях столкнулся с Л<ьвом> Льв<овичем>. Принес мне «Анекдоты о Суворове», но я не вернулся, а послал его к Юр. Потом жалко очень стало. Стор<ицын> пропадает у Багрицкого. Там пусто, чисто. Великанов сейчас же пришел. Играли в карты. Забежал Ал. Ал. Иванов. Он очень рад, что познакомился с Нат<альей> Ив<ановной>. Бежали на Фуршт<атскую> пешком и пришли вместе с нашими. Там еще был Калашников, который идиотически напился. Статейкой Музалевского довольны. Еще разговоры о вечере. Да и я здорово выпил».

Конечно, публикация сопровождена подробнейшими комментариями и предисловием Шумихина — они помогают понять социокультурный и биографический контекст дневниковых записей 1929 года и содержат немало любопытнейших фрагментов Дневника других годов.