«Интересуется ли наша публика новейшей русской поэзией?»

Списки Вольфа, Бондаренко и Данилкина

Имена:  Владимир Бондаренко · Лев Данилкин

Публикация всевозможных рейтингов и составленных по результатам анкет в ЖЖ списков — любимое занятие окололитературной публики: резонанс обеспечен, комменты жгут. Меж тем дело это — анкетирование читателей — довольно давнее, и для уяснения не синхронной, но исторической ценности получаемых иерархий полезно ознакомиться с результатами иных эпох.

Вот — спасибо юзеру a-moiseev — данные анкеты 1913 года, приведенные в книге Ольги Ереминой и Николая Смирнова «Символизм в русской литературе» (М., 2005).

«[В 1913 году] журнал М.О. Вольфа “Известия по литературе, наукам и библиографии” проводит анкету “Интересуется ли наша публика новейшей русской поэзией?”. Заполнено 3429 анкетных листков. Из числа отвечавших “81 лицо” не интересуется современной поэзией. Из числа оставшихся только 617 человек признают современную поэзию. Мотив неприятия у большинства таков: «Оторванность поэзии от реальной жизни, декадентщина, испорченный русский язык, напыщенность содержания и уродливость, за редким исключением, формы».

«Из современных поэтов, включая сюда и недавно умерших, наиболее выдающимися признаются:
Бальмонт     2361 голосом
Якубович   2192 голосами
Бунин    2115 голосами
Фофанов    2003 голосами
Брюсов    1384
Мережковский    1118
Сологуб    917
К.Р.    847
Голенищев-Кутузов    709
Городецкий    432
Блок    429
Вера Рудич    422
Щепкина-Куперник    417
Фруг    242
Л. Афанасьев    211
Ада Чумаченко    82
Дм. Цензор    71
Кузмин    44

По нескольку десятков голосов собрали поэты: Ратгауз, А.Н. Толстой, Клюев и Саша Черный; Хлебников, Бурлюк, Лившиц, Маяковский и тому под. получили всего по 3—5 голосов. Любопытно, что Андрей Белый и Вячеслав Иванов упоминаются только в 13 ответах. Совершенно не названы имена таких поэтов, как Рославлев, Потёмкин, Теффи, Гофман, Гумилёв и др.».

Ясно, что сейчас к реальной историко-литературной иерархии анкета Вольфа никакого отношения не имеет, но весьма любопытна, однако, как социокультурный документ, портретирующий читающую публику 1913 года. («По роду занятий число ответивших делится на 1146 учащихся, 57 литераторов, 201 юриста, 92 инженера, 149 военных, 511 учителей, 13 профессоров, 203 врача, 224 священника, 170 лиц, занимающихся торговлей, 401 чиновника разных ведомств, 215 лиц без определённых занятий, 17 художников, 10 рабочих и мастеровых».) Документ может также быть использован сегодня в терапевтических целях — к примеру, при обсуждении вопросов типа «поэт ли Верочка Полозкова» — для отрезвления особо активных дискуссантов, апеллирующих к народной любви, «полным залам» и т.п.

Иное дело рейтинги, составленные единолично, с опорой на свой вкус и представления о сравнительной ценности текстов — сегодняшних ли, вчерашних. Тут речь идет уже не об имеющем несомненную историческую ценность коллективном читательском портрете, но о вещи гораздо более частной — свидетельстве персональной адекватности автора списка. Случай со списками сегодняшних текстов — наименее рискованный: у нас еще нет историко-литературного верификатора, позволяющего оценить предложенный набор имен и/или текстов. Такой список — лишь ход имярека в актуальной литпартии, выдвижение одних фигур в ущерб другим (об этом свойстве критики недавно говорил у нас Р.Д. Тименчик). Когда же речь идет о прошлом, пусть и совсем недавнем, критик так или иначе претендует на ревизию исторической реальности, пусть слабого, но консенсуса. И неизбежно подставляется.

Недавно появились два таких списка: «50 поэтов ХХ века» Владимира Бондаренко из газеты «Завтра» и «Лучшие романы на русском языке за последние 60 лет: 1949—2009» Льва Данилкина из «Афиши».

Подробно обсуждать список Бондаренко («50 ведущих, наиболее талантливых русских поэтов ХХ века») нужды нет: в нем отсутствуют Кузмин, Ходасевич и Введенский, зато есть К. Р., Исаковский и Станислав Куняев. Ясно — человек культурно невменяем. Попробуем разобраться с природой этой невменяемости.

В приведенной выше авторской характеристике списка поэтов («50 ведущих» и т.д.) — ключевое слово «русских». Бондаренко — критик из «патриотов», персонаж из иной, параллельной действительности, с некоторыми реалиями которой я как-то знакомил здесь  наших читателей. Вероятно, таких персонажей там пруд пруди, у них же все как у людей — своя литжизнь, своя критика. Время от времени обращать внимание именно на Бондаренко приходится из-за практикуемого им нехитрого приема: периодически он выдает тексты о ком-то из деятелей живой, посюсторонней литературы — то о Бродском, то об Ольге Седаковой. Сам он называет это свое свойство — вслед за обзором OPENSPACE.RU — «консерватизмом»: мол, «консерватор не сбрасывает никого из заслуживающих поэтов минувших дней с корабля современности». Назвать консервативным имеющийся результат Бондаренкиной деятельности — упомянутый выше «список пятидесяти» — рука, что называется, не поднимется. Генезис его совсем не консервативный, а «патриотический». В представлении отечественного «патриота» русские, как известно, социально эксплуатируемый и этнически униженный этнокласс. Соответственно, «патриот»-литератор унижен не только этнически, но и культурно, и в основе его собственной культурной деятельности лежит компенсаторный механизм — стремление уесть обидчиков, властителей дискурса, т.е., правильно, либералов. Списки, подобные «Списку пятидесяти», составляются не просто так, а в противовес либеральной истории литературы (а другой и нету, ведь либералы, в отличие от патриота Бондаренко, знают, например, что Павел Васильев не «погиб в лагере», а был расстрелян в Москве). А дальше человек оказывается, сам того, вероятно, и не желая, в западне: в списке 50 мест, нужно засунуть туда не только великого князя и Юрия, Бог бы с ним, Кузнецова, но и Василия Федорова, и Николая Тряпкина, и Исаковского, и — куда же без них— Куняева с Татьяной Глушковой. Иначе – какой же это патриотизм! Вот и вылетают Кузмин с Ходасевичем, а автор садится за следующий — альтернативный — список. И снова, конечно, та же история: теперь нет Вагинова и Елены Шварц, есть Сергей Михалков и Егор Исаев. Опять двойка.

Случай Данилкина, конечно, совсем не такой запущенный. К его списку претензий немного. Автор расположил тексты по годам, но так и не определился по каким — годам написания или публикации. Вперемешку даны те и другие. Достаточно вольно подошел Данилкин и к определению жанра — многие тексты, помещенные в список, романами назвать затруднительно, это повести. Выпендрежа достаточно, но учтем, что автор поставил себе задачей заполнить названием каждый год из прошедших шестидесяти, а великие тексты не каждый год родятся. Очевидная сегодня неадекватность одна: 1970 или 1973 год (в зависимости от того, дату написания или дату публикации мы берем за основу) в хронологии русской прозы занимает «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева, но не «Последний срок» Валентина Распутина и не «Момент истины, или В августе 44-го» Владимира Богомолова.

И в литературе есть аксиомы.