Подарок самому себе

Алексей Яблоков · 25/10/2010

К 72-летию Венедикта Ерофеева OPENSPACE.RU публикует новонайденную главу из повести «Благая весть» с пояснениями АЛЕКСЕЯ ЯБЛОКОВА

Имена: Венедикт Ерофеев

Пыльное было лето. Жасмин у ворот особняка, где располагалась редакция, стал пепельно-серым. Я сидел в пустой приемной и, игнорируя обязанности референта, пытался добить диплом.

Читать!

Мимо проходил заместитель главного редактора Дмитрий Быков.

– Что это вы пишете? – спросил он.

Я объяснил. Быков пожал плечами.

– Совершенно посредственный писатель, – недовольно сказал он. – Как вы можете им заниматься?

А я и не собирался заниматься. Ну, писал сочинения в школе, пару статей про «Москву – Петушки» в каком-то дохлом сборнике тиснул. А потом вдруг грянул диплом. Когда до защиты оставалось два месяца, я понял, что надо все-таки выбрать тему, и сообщил руководителю, что решил писать о Тредиаковском.

– О ком? – с испугом переспросил руководитель.

Я стал горячо объяснять, что Тредиаковский, на мой взгляд, незаслуженно забыт, и вот даже Ломоносов его палкой избил, и толковой литературы о нем мало, и вообще он интересный поэт.

– Алексей, – сказал тогда руководитель, человек умный и мягкий, – не валяйте дурака. Вы ведь писали про Ерофеева? Вот и займитесь им, а тему вместе сформулируем.

И действительно! Я и забыл про него. Ерофеев меня спас: сделал я диплом, тихо защитился. Надеялся, что тем дело кончится, но тут как раз все и началось. Пока писал, познакомился с наследниками Ерофеева – сыном Венедиктом и женой его Галиной. Она, собственно, и ведет дела и до сих пор безнадежно судится с европейскими издательствами, получая в своем Алтуфьеве куртуазные письма на языке Мопассана: «Мадам Ерофеева! Парижский суд приговаривает вас к штрафу в 1200 евро. Примите совершенные уверения в нашем почтении и др.».

Все рукописи Ерофеева хранились у нее на окраине Москвы в картонных коробках. Увидев десятка два неопубликованных дневников и записных книжек, из-под которых выглядывали пожелтевшие обрывки писем, я впал в филологический экстаз. И понеслось. Мир сузился до размеров пятикопеечного блокнота. Почерк Ерофеева я читал как свой; тем более что он у него каллиграфический. Издатель Захаров взялся напечатать полное – действительно полное! – собрание сочинений Ерофеева. Я готовил тексты к печати, он – публиковал. В результате вышло почти все, даже полный вариант «Записок психопата» – раньше их печатали урезанными вполовину.

Потом принялись за дневники и записные книжки. Напечатали толстый том с 60-ми годами, разругались с Захаровым, и он уже в одиночку напечатал 70-е. После этого Захаров разругался, видимо, уже с самим покойным Ерофеевым, потому что в срочном порядке покинул Россию и с тех пор живет в Берлине. Последний том, самый толстый и интересный – «80-е годы», – хотя и набран целиком, но так и не опубликован. Некоторые считают, что, может, оно и хорошо; дескать, многие участники, а главное, участницы тех событий в добром здравии и не стоит их будоражить. По мне, так стоит. А уж Ерофеев бы точно не остановился перед такой малостью.

Кроме дневников сохранилось большое количество обрывков и клочков бумаги, на которых Ерофеев, устав говорить в микрофон, вел письменные диалоги с друзьями. Друзья говорили, а он подавал реплики то красными, то зелеными чернилами. Клочки эти стоило бы опубликовать в виде альбома, как рукописные книги Ремизова. Дико увлекательное и совершенно бессмысленное чтение.

«Благую весть», по которой я делал диплом, тоже опубликовали, в томе «Малая проза». Я бы не стал на этом останавливаться, но с этой небольшой повестью все время происходили какие-то мистические вещи, и особенно это подтверждают события последнего месяца.

«Благая весть» была написана лет за восемь до «Петушков», под сильным влиянием Ницше. И было в ней тринадцать глав. Рукопись (или машинопись) Ерофеев тут же отдал на хранение кому-то из друзей, и все о ней благополучно забыли. Но незадолго до смерти Ерофеева полузабытый приятель вернул ему машинопись – привез ее в Москву, в отдельную квартиру, где четырнадцать лет подряд стоял такой дым коромыслом, что некоторые теперь высказываются против преждевременной публикации третьего тома записных книжек.

После смерти Ерофеева одна часть его архива была утеряна безвозвратно, другая сохранилась, а третья разошлась по рукам. «Благая весть» попала в руки издателей только в середине 90-х годов, в виде первых четырех глав. Так ее и стали печатать как фрагмент, причем каждый раз с одними и теми же глупыми ошибками.

В лето, когда жасмин был пепельно-серым, а мне надо было срочно искать тему для диплома, обнаружилась пятая глава «Благой вести» – в Италии, в домашнем архиве одного итальянского слависта и переводчика. Открытие, прямо скажем, небольшое, но защите оно очень даже поспособствовало. А главное, в захаровском издании «Благая весть» вышла уже в пяти главах, очищенная от предыдущих ошибок.

Я, собственно, к чему все веду. Месяц назад нашлась шестая глава – на сей раз в Болгарии. Как выяснилось, в 1998 году болгарский альманах «Факел» опубликовал «Благую весть» на болгарском же языке. Русскоязычный оригинал, с которым работал безвестный переводчик и в котором было явно не меньше шести глав, снова бесследно исчез.

Зато шестая глава осталась. С нее, правда, пришлось сделать обратный перевод на русский, но с этим замечательно справилась Анита Вылкова, бережно воссоздавшая совсем не легкий стиль оригинала.

С великодушного согласия наследников мы публикуем шестую главу «Благой вести» здесь. Я подсчитал, что главы повести возникают из пыльного небытия с промежутком раз в семь лет. Значит, следующий подарок самому себе Венедикт Ерофеев должен сделать в 2017 году. А полный текст «Благой вести», стало быть, увидит свет в 2059-м. Наверное, к тому времени уже издадут третий том записных книжек Дмитрия Быкова.

Алексей Яблоков

БЛАГАЯ ВЕСТЬ¹

Глава 6
И вот – тринадцать отроков, жаждущие Откровения, презревшие родительский гнев и проклятие властителей,
и стряхнули они с ног своих пыль столичных улиц и последовали за Мной, и умы их открылись для Завета,
и в их сердцах зажглись ярким пламенем отблески Моего пожара.
Закаты и дни преображения становились пурпурными, и Серпухов, и Тула, Тверь, и Ярославль соревновались в своем гостеприимстве,
и под их окнами звучала благая весть, и Мое Слово вытаскивало незрелые души из сетей азбучных заблуждений.
И вот – встретил одну женщину недалеко от Твери, и, указав на одного из учеников Моих, она сказала:
«Посмотри – его лохмотья совсем истлели, и лицо его распухло от размышлений и недоедания –
в самом деле, лучше себя чувствуют те, чьи умы не развращены Твоими софизмами!»

И Я улыбнулся и рассказал ей одну грустную притчу, и ее услышали все, кто хотел ее услышать:
«Жили-были в одной стране – Мне не дано знать когда, –
жили-были в одной стране два человека, и они уважали друг друга, как все люди, и трудились, как все люди, на своем поле, и вечером питались плодами своего земного труда, и один из них страдал бессонницей, а сон другого был непоколебим, как истина.
И был вечер, и звезды встали на небе, и пурпурный мрак был неспокоен,
и раскрылись занавесы между мирами, и вот кто-то Незримый спустился над спящими;
и прошептал он первому: “Почему ты спишь, человече? Бесценное сокровище лежит в земле под твоим полем”,
и прошептал второму: “Бесценное сокровище лежит в земле под твоим полем, как же ты можешь спать?”
Но второй услышал только какой-то невнятный шепот, пробормотал что-то во сне и повернулся на другой бок, и наступило утро,
и пришло время пахать и копать, и лицо того, чей сон был непоколебимым, было спокойным, и он не спешил пахать и копать, а руки другого дрожали, лицо его было пасмурным от раскрытой тайны, глаза его блуждали, и ночью он не мог сомкнуть глаз из-за пророческого видения;
и проходили вечера, и наступало утро, а плуг его все глубже и глубже зарывался в землю и дошел уже до десяти сажен,
и отовсюду приходили люди смеяться над ним;
те, что были простодушны, жалели безумца.
И так шли неделя за неделей, и колхозная рожь колыхалась под лучами заката, и амбары того, чей сон был непоколебим, наполнялись зерном;
а амбары безумца, ищущего богатство, были пустыми, как головы тех, кто смеялся над ним.
И прошла жатва, и наступила осень, и пошли дожди, и солнце сто тридцать раз скрывалось за горизонтом, и снова пришла весна, а он все копал,
и одежда его превратилась в лохмотья, и пищей его был щавель и временами – подаяния любопытных, и дни его уходили один за другим, и все, кто любил его, бросали его – слушайте! слушайте! –
и все, кого он любил, бросали его, и ему уже не на что было уповать, а он все копал и копал.
Сколько времени минуло – только Я один знаю, –
и вдруг где-то в штате Алабама потрескался асфальт, и безумец с лопатой в руках вышел под Божье солнце,
и глаза его были наполнены землей, и не видел он солнца и протянул руки и заплакал и воскликнул:
“Силы небесные! Да будет благословенна та ночь, в которую я услышал эту священную ложь”, – и умер в экстазе своей блаженной и всеобъемлющей печали».
И когда я замолчал, окружили Меня все, кто Меня слушал, и сказал один из тех, кто издевался:

Читать!

«Я пожилой человек, но о таком никогда не слышал: горе в этом мире практически бесконечно, а некоторые пророки-самозванцы нам представляют его как благодать, завещанную нам свыше».
И еще один сказал: «Ты не из тех ли, чей приход в этот мир предсказан в "Откровении"»?
И Я сказал им: «Не мое это дело – просвещать,
а и опыт Мой научил Меня презирать простаков. Придет время, и вы поймете сами».
И я пошел через толпу, и тринадцать отроков пошли со Мной из Твери и Тверской области,
и на головах у них были венки из амаранта и зеленого лавра, и в сердцах их горели отблески Моего пожара...

___________________

¹ Обратный перевод с болгарского А. Вылковой (повесть опубликована на болгарском языке в альманахе «Факел» № 2, 1998).