Княжна Маша, которая отыскала Штирлица в Париже, теперь одета в синий мундир офицера госбезопасности.
И другая неопубликованная проза ВАСИЛИЯ КОНДРАТЬЕВА
Люди в облаках
...они волновались в воздухе легкими струйками,
настойчиво свиваясь у красивого окна.
Дино Буццати
Первая глава
Путешествие в никуда. — Внутренности «Эксельсиора». — Наблюдения над клубящейся местностью. — Несколько беспочвенных русских в одной лодке.
Я думаю, пишет Костя Сомсонов, что этот душный и сумрачный летний день, когда мы после всех глупых задержек, с которыми человек отрывается от земли, наконец отправились в путь, останется лучшим в моей жизни. Только вчера мне исполнилось тридцать два года. Проводы были торжественными, как наш дирижабль, который так долго и весело громоздился над пустошью и над праздничной публикой, что Жоржик даже задергался, как это наши благодетели, оплатившие эту экспедицию, согласятся пустить столько добра по ветру. Но трап убрали, и всё сразу же осталось у нас под ногами. Мы увидали внизу Верочку, заметили Полину с маленькой Лизаветой, которая нам махала. Все три были совсем как тающие на зеленоватом поле снежинки. Очень скоро и само курортное побережье Петрограда стало похоже на мутную донную паутину, над которой плотно сошелся голубой воздушный океан. Засветило очень яркое солнце. Всё еще стоя в салоне, как дачники, со всем нашим багажом, мы вдруг посмотрели друг на друга с таким видом, как будто проснулись. Из коридора, который шел к нашим каютам и дальше, к мостику, пахнуло прохладцей и темнотой красного дерева. — Прошу вас, друзья, — пригласил наш бортинженер, тонкий и седоусый Илья Петрович Билибин, в такой мятой фуражке с крабом, что я даже отвел глаза, чтобы поискать зеркало. Я ведь еще не привык к нашим матросам, которые сейчас оба, по-моему, слегка задирались перед пассажирами... я имею в виду Васю, Жоржика и самого себя. Но ничего, мы разошлись вслед за ними по нашим каютам, чтобы успеть устроиться и выйти всем вместе к обеду.
{-page-}И вот, бла-бла-бла, мы плыли в синеву, черт знает куда. Мы смотрели в искрящееся от ледяного воздуха окошко, и наверняка оба думали о том: что бы он ни говорил, при любом курсе Протасов все-таки идет штурманом дирижабля, которому нельзя очень отрываться от земных дел. Мне было приятно, что Вася поглядывает на часы — как будто в этой коробочке билось больше, чем просто время, оставшееся до обеда. Я достал сигарету. Подожди, сказал Вася, нельзя. Он показал на латунную дощечку у меня за спиной. Я не заметил ее сразу, потому что на стене напротив была очень красочная репродукция, которая изображала цеппелин, пролетающий низко над странными руинами в открытом океане:
— Капитан воздушного судна Эксельсиор Молчанов просит гостей НЕ КУРИТЬ в их каютах. Во время нашего плавания они могут заболеть. Курительный салон, библиотека и столы для игры располагаются в общей кают-компании, дальше по коридору. — Внизу была такая же надпись на французском языке.
Я понял, как нам повезло, что первое время дирижабль, насколько это было видно сбоку в небольшой круглый иллюминатор, шел по ничем не тронутому ясному небу. Я первое, что заметил — это Васино лицо, которое всё как будто раскрылось. — Вот они. — В воздухе перед нами поднималось облако. Его белоснежный вид, на солнце слепивший глаза, еще почти совсем не угадывался в лиловатых тенях. Я было сравнил его с летучим островом — Лапута, — который придумал Свифт, но я тут же сообразил, почему Протасов, просидевший годы у берега моря, так снисходительно писал мне о литературе. Я всё чересчур привык сравнивать, и только теперь увидал, насколько мы уже хорошо уплыли из дому, что все мои мысли и все слова приходят на ум издалека, как со дна. Я вроде бы видел непонятную мне белизну, облако которой подошло к нам совсем близко. За ним мы увидели другие, островки которых на студеном ветру за нашим окошком пошли грядой, открывая взгляду очень ясное и очень плывущее пространство.
В кают-компанию, которую нам рекомендовали, стоило заглянуть. После уютной, но достаточно тесной каюты перейти сюда из такой ясной спартанской обстановки было все равно что выйти в открытые небеса. Я просто замер, потому что в первую секунду, пока я еще не привык к большому свету в большом помещении, мне показалось, что мы попали сюда прямо из дирижабля в салон одного из тех богатых особняков прекрасной эпохи, громадные окна которых с такой загадочностью тускло светятся ночью в городе, а залы всегда привлекали меня своим строгим и слегка сумрачным великолепием; это и оказалось нашей кают-компанией, хотя нужно сказать, что убранство очень преувеличивало ее скромные размеры. Позже Васенька мне показывал, что лепная растительность, которая бордюром вилась по ее потолку, создавала вид свода, обтекающего весь длинный двухсветный зал; сплошные стеклянные стены были перекрыты тонко сплетающейся из металлических лиан аркадой, которая заставляла вспомнить зимний сад в оранжерее, хотя только у входных дверей в зал и стояли всего лишь искусственные пальмы; на хорах, которые вели в службы верхней палубы, виднелись книжные полки. Все это было удивительно, однако сразу же, как свежие терпкие духи, привело нас с Васенькой в чувство глубочайшего комфорта, и мы переглянулись с улыбками; мы прошли мимо громоздких диванов и кресел, которые были расставлены на коврах вокруг пары ломберных столов и большого концертного рояля: я вдохнул запах кожи и снова, как утром, — хорошего дерева. В другом конце зала расположился мерцавший стеклом и серебром приборов белоснежный стол, вокруг которого крепостью, которая была очень даже забавно похожей на готические башенки на домах русских богатеев, вздыбились спинки стульев, и рядом стояли на ковре и ждали все собравшиеся к обеду. Билибин уже расстался со своей фуражкой, и сейчас он с увлечением раскланивался по какому-то поводу своей лысиной с Жоржем, который сверкал очками, как сытый заяц. Матросы, оба, поздоровались с нами вежливо, как ребята. Глеба, который, по-видимому, уже отобедал и должен был оставаться на мостике за капитана, не было. Я сперва все-таки опешил от внешности Жоржа. Я уже писал, что мы с Васенькой постарались выглядеть достаточно серьезно, и вот теперь рядом с Жоржем, который переоделся в тоненький апельсиновый блейзер и в белые слаксы, и был в белых же парусиновых туфлях на босу ногу, мы были застегнуты наглухо, в своих свитерах и в пледе, как курортные дураки. Жорж тоже был дурак. Я сразу увидел себя, как девяностолетнюю Тетеньку Бельскую, которая, в семидесятые годы, каждое утро выходила к полудню, — вся состоящая из мантилий, кружев и огромной соломенной шляпы, — в дюны под тенью сосен над курортным побережьем; за ней следует ее домашняя работница с шезлонгом и с большим пляжным зонтиком; старуха садится глубоко в тень, и дюна отбрасывает необыкновенную тишину на пляж внизу, потому что никто из загорающих там дачников не подходит к этому месту ближе, чем на выстрел. Но сейчас они смотрят, как по светленькому песочку к нему топает маленький Виктор Погодин, я хочу сказать, все дети, я сам, и Жорж, то есть Юра Ермолов, и уже взрослая Полина, и все наши родители смотрят, как мальчик подошел к самому шезлонгу Тетеньки Бельской. Я услышал, как будто сам говорю. — Чего тебе нужно, Мальчик? — Я любуюсь, — это говорит белоголовый малютка Погодин, выпятив губку и широко раскрыв сероватые пустые глаза. — Какой у Вас, Милица Степановна, прекрасный туалет. Как замечательно Вы сегодня выглядите. — Вот как замечательно я сегодня выглядел. Вася, по-моему, тоже посмотрел и одернулся. Но всё было ничего. Все стояли у грандиозного стола запросто, и Жорж в своей пляжной одежке, и Билибин в строгом костюме, и мы с Васей в наших свитерах и в пледе, и оба матроса, Стёпа и Павлик, в темных клешеных брюках и в разных фуфайках с открытой грудью, все вместе мы были как хорошая экспедиция. Я вздохнул и даже хотел подойти к Илье Петровичу, чтобы спросить у него какую-нибудь ерунду, но тут в дверях, наконец, показался капитан Молчанов. Я пишу именно — показался, — потому что его вид был очень внушительным. Все сразу замолчали, и Илья Петрович даже не сразу подошел к нему, чтобы представить капитану Васеньку, с которым они еще не были знакомы. В капитане Молчанове, Константине Романовиче, всё было крупно и крепко, как наш дубовый обеденный стол. Я даже как-то робко пожал его большую мягкую лапу, очень тяжелую; я не знаю, служил ли он когда-нибудь военным, но капитан был человеком безусловного большого стиля, и когда он просто и коротко пригласил всех садиться к обеду, это прозвучало торжественно и внушительно, как знаменитое — «Господа Офицеры».
Капитан, разумеется, возглавил стол. Когда одетый в белую куртку коренастый брюнет Марк, который заведовал нашим столом, вынес первую перемену, он обождал, пока мы поможем друг другу, снова поднялся и поднял рюмку водки, чтобы поздравить всех нас с выходом в путь. Глеб и вправду оставался на мостике. Капитан говорил тихо, но очень гулко. Как и Илья Петрович, он был седоусым, подтянутым — и только довольно тучным — старым мужчиной, одевался в темно-синий клубный пиджак, широкие кремовые брюки и носил, кроме как за столом, морскую фуражку. Васеньку с первого же раза насторожило в его речи что-то вроде бы знакомое, чего Вася никак не мог разобрать, хотя Молчанов выговаривал все слова очень медленно, ровно и действительно странновато, все время как будто прислушиваясь к самому себе. Но меня, если быть искренним, тогда намного больше заинтересовало, как бы не переложить себе в тарелку больше, чем это прилично.
Весь обед был просто выше моих собственных похвал — как и всё остальное, что впредь было связано с искусством нашего доброго шефа, метрдотеля и буфетчика Марка, который очень смешно коверкал русские или английские фразы, но ни разу не исковеркал ни одного моего утра, ни одного вечера; впрочем, я могу рассказывать только о кофе, иногда о водке, и мне очень жалко, что Жорж (в отличие от Васи или от Глеба, которые всегда помогали мне подобрать нужные слова, которыми я сам не владею), с его неподражаемо безграмотной манерой выражаться, никогда не сумеет вписать эту страницу в мои заметки. За столом Жорж сутуло уселся между Стёпой и Павликом и, слегка откинувшись в тени этих дюжих молодых людей, которым он едва ли доходил до плеч, выглядел чуть облысевшим и бледным, но довольным. Вася очень часто поправлял свои кудри, брал себя за мочку уха, щурился и хвалил что-нибудь из блюд или из сервировки, обычно обращаясь к сидевшему рядом Билибину. Жорж то и дело оглядывался. Я сам предпочитал оглядываться искоса, когда этого якобы никто не замечает, с видом, что все время смотрю прямо перед собой в графин. Илья Петрович сидел за столом очень прямо и слегка наклонив голову набок, он иногда поднимал брови или улыбался одними губами себе в усы, чтобы отпить из бокала и ответить на очередную Васенькину реплику. Капитан Молчанов и инженер Билибин были, насколько мы могли понять, хозяевами цеппелина или, по крайней мере, его коренной командой, потому что оба были такими же старомодными и странноватыми, как само это судно. Стёпа и Павлик были такими белобрысыми рязанского типа голубоглазыми парнями едва ли двадцати лет, и я знал, что их нанял Глеб, где-то в Пиллау, я имею в виду в Советске под Калининградом, куда он ездил по просьбе Константина Романовича. Марка, который был французом и происходил от старинных русских эмигрантов, Протасов встретил на борту самого дирижабля, когда тот еще назывался Эксельсиор — хотя эта встреча Глеба с нашим будущим кораблем представляет собою отдельный рассказ. Вася всякий раз настаивал, что в разговоре нашего капитана и его бортинженера было очень много своеобразного: они, например, всегда разговаривали словно сами с собой, хотя с такой старомодной аккуратностью взвешивая фразы и даже каждый слог, что их собеседнику могло показаться, будто бы они перед ним сейчас сочиняют каждый про себя что-нибудь вроде романа. Может быть, это они слишком хорошо говорили. Оба были безусловно русскими, но сказать это о человеке — все равно что ничего не говорить, и мы могли только недоумевать по поводу того, какого сорта людьми были капитан Молчанов и инженер Билибин. Ни Жоржик, ни Васенька, ни я сам, мы никогда потом ни разу не заговаривали с ними об их жизнях, но во всяком случае вряд ли кто-нибудь из обоих родился или долго прожил в России. Повторяю, Глебу следовало бы самому рассказать об этом. Жорж уверял, что его сразу насторожили их холеные старые лица, их улыбки в ухоженные седые усы, их руки и тот душистый привкус одеколона, который долго держался после них в помещении. В них, сказал Жорж, не было чего-то такого прожженного, но тогда что это может быть, вот вопрос. Капитан был замкнут. Илья Петрович был, напротив, во всем — душа-человек, но тоже казался очень уклончивым в разговоре, хотя, может быть, просто сдержанным своим слишком хорошим тоном в обществе, как выразился Жорж, тех еще собеседников. Я снова покосился на Тетеньку Бельскую. Здесь я, по крайней мере, догадывался, что прожжено, но если обсуждать чужие секреты, кожа состарится.
Пока мы столовались таким образом, в основном незаметно переглядываясь и осваиваясь между собою под перезвякивание приборов, в котором настороженные уши пробовали уловить что-нибудь особенное, освещение в зале кают-компании постепенно мрачнело, и уже скоро стало полутемно: всё небо как будто полиняло, всё сгустилось.
С этого первого дня повелось, что Глеб обычно не выходил к нам с мостика до самых сумерек. Мы уже привыкли сразу же после завтрака располагаться в кают-компании перед громадными выпуклыми окнами, за которыми широко открывались всегда залитые солнцем снеговые цепи, косматые отроги и островные дуги облачной страны, по которой на небольшой высоте тихо продвигалось наше судно. У меня еще не было особых занятий, и я проводил все время, раскладывая на одном из ломберных столов разного рода пасьянсы, или разминался, обходя по кругу всю полутемную верхнюю галерею нашей библиотеки, чтобы потом, устроившись у окна на диване, вытерпеть и перечитать как можно больше больших книг: главным образом это были те современные романы на английском языке, которые неторопливо рассказывают что-нибудь о жизни переселенцев в Австралии, в Канаде или на Юге Африки, какие-нибудь приключения или семейные хроники XIX века. Я очень скоро скучал и переставал их понимать. Тогда, когда я отводил глаза от их убористых слепых страниц, передо мной как будто оживали и загадочные пещерные выступы в многоглавых вершинах, и каньоны, и глубокие расселины между их глыбами, которые лиловели передо мной, время от времени затягиваясь тонкой ледянистой мутью. Иногда заходил Илья Петрович, он присоединялся ко мне, и мы садились за карточный стол играть в Пикет. Жорж, который обычно совсем еще спал за завтраком, потом возвращался к себе, в постель, не показываясь всю первую половину дня, хотя я подозреваю, что он просто задумывался и тихо покуривал у себя в каюте, потому что он выходил к обеду в необыкновенно приподнятом и рассеянном состоянии и шутил, развлекал и вообще разговаривал за всех. Жорж выступал здесь от имени фирмы Ярило, на чьи деньги сейчас работали двигатели дирижабля, и представлял на борту никому не понятные интересы ее хозяина, над которыми мы с Васей, а то и вместе с самим Жоржем, издевались, сколько могли; но он исполнял свои странноватые обязанности мило и с блеском, за столом особенно. После обеда Васенька снова садился к окну, чтобы всё время что-нибудь фотографировать внизу, записывать или зарисовывать в свою тетрадь. Я его мыслей на этот счет еще тоже не понимал. Жорж всегда снова возвращался к себе в каюту, и, скоро вернувшись, он глубоко и грустно усаживался в кресло прямо перед окном, чтобы смотреть и смотреть.
{-page-}
<1998—1999>
<Сценарий телефильма о Штирлице>
Канва событий, участником которых станет Штирлиц, разворачивается в 1940 году.
Глава СС, Генрих Гиммлер, связан с деятельностью тайной организации с центром в Тибете. По этому каналу ему становится известно о секретном биологическом оружии массового поражения, которое разрабатывалось Советами. Руководителю этих исследований, старому большевику Поливанову, удалось бежать из России, где ему угрожала смерть по приказу Сталина, и добраться до Парижа. Теперь Париж захвачен гитлеровцами. Гиммлер, который под влиянием колдунов из Тибета мечтает о господстве над миром, хочет получить чудовищный секрет коммунистов в личное распоряжение. Руководить этой конфиденциальной миссией он поручает руководителю разведки, Шелленбергу. Шелленберг приказывает Штирлицу, который не посвящен в главную суть дела, отправиться в Париж на поиски красного профессора.
В 1940 году между Советами и Германией все еще существует пакт о ненападении. Между Борманом, вторым человеком в рейхе, и Берией существует неофициальное соглашение о взаимной выдаче резидентур. Главная суть этого соглашения, на которое пошел Берия, — уничтожить чекистов — его вероятных противников, оставшихся за рубежом и избежавших террора. Поэтому Штирлиц в опасности. Однако все прежние руководители красной разведки, которые его знали, уничтожены террором. НКВД и Гестапо разрабатывают операцию, в центре которой находятся шеф гитлеровской тайной полиции, Мюллер, и Кровавая Мэри — доверенное лицо Берии среди русских эмигрантов в Париже. В Париже, где находится центр этой русской эмиграции, которую только с виду можно назвать белой, Мюллеру, с помощью Кровавой Мэри, предстоит раскрыть всех секретных работников прежнего ГПУ, их организацию и их связи. Однако в рапортах, которые готовятся для Гитлера и для Сталина, нет самого главного. Речь идет о личном союзе Берии и Бормана, который гарантирует их взаимопомощь и личную безопасность в случае будущего конфликта между Советами и Германией.
Штирлиц, который встревожен, потому что его связь с Москвой пропала, тоже надеется отыскать советскую резидентуру в Париже; к тому же он чувствует опасность провала, и ему важно уехать подальше из Берлина, почти на линию фронта, чтобы скрыться, если дело выйдет совсем плохо. Однако именно здесь он попадает, как сказано выше, в самое пекло. И вот какой непредвиденный оборот. Кровавая Мэри узнаёт в нём Максима Исаева — они были приятелями, когда он жил под маской офицера белой армии Колчака, и потом она встречала его в эмиграции, в Китае. А профессор Поливанов хорошо знает Штирлица как молодого чекиста Вячеслава Владимирова, вместе с которым он в 1918 году в Петрограде организовал важную операцию, связанную с контрабандой наркотиков. С помощью Поливанова Штирлиц проникает в самый мозг еще одной тайной организации. Это Невидимый Интернационал, объединяющий левых террористов со всего света. Именно эта организация, где один из руководителей — ученик Поливанова, китайский поэт Мао — манипулирует сетью интриг, протянутой между Москвой и Берлином, и владеет секретом того оружия, за которым приехал в Париж Штирлиц.
{-page-}Первая глава
Осень 1940 года. Штирлиц, полковник немецких особых отрядов, на улицах оккупированного Парижа. На пустых улицах патрули и одинокие подозрительные прохожие; на стенах агитационные плакаты, изображающие мордатых крестьян или отвратительных евреев, фашистские знамёна. У входа в метро Штирлица окликают, сначала по-немецки, а когда он оборачивается — по-русски. Это провал. Это эффектная женщина бальзаковского возраста. Русская эмигрантка. Княжна Маша. Она узнала в Штирлице Максима Исаева, того белого офицера из штаба Колчака, с которым она была знакома много лет тому назад, во время Гражданской войны, в Сибири.
В это самое время: замок в Бургундии, где располагается новая резиденция Генриха Гиммлера. Кабинет Гиммлера имеет вид в стиле скупого нордического модерна: тяжелые прямоугольные формы, украшенные фигурами зловещих чудовищ. В середине, может быть, астрологический глобус. Здесь, в Бургундии, Гиммлер начинает строить новое, пока что тайное, государство — государство СС. Сейчас он разговаривает об этом с руководителем своей разведки, Шелленбергом. Речь идет о задании, которое выполняет офицер службы Шелленберга, Штирлиц. Штирлиц должен разыскать в оккупированном Париже русского профессора Поливанова — этот человек, бежавший от Сталина, обладает секретом оружия, которое теперь должен иметь только Гиммлер.
Итак, снова в Париже. Штирлиц и Маша толкуют о жизни в русском кабаке Капитан Распутин. Это небольшой ресторан с варьете; здесь немноголюдно, за столиками в том числе — несколько немецких офицеров и одна большая компания игроков в карты. Штирлиц рассказывает Маше о своем тайном покровителе из окружения Гитлера, благодаря которому он смог стать полковником СС. В кабаке открывается парад girls. И тут заходит группа гестаповцев. Начинается проверка документов. Игроки в карты начинают перестрелку. Взрывается бомба.
Развалины фасада на парижской улице. Среди обломков, оставшихся после взрыва, нашли изуродованный труп в форме полковника СС.
Берлин. Кабинет главы партийного аппарата нацистов Мартина Бормана. Шеф гестапо Мюллер докладывает ему, что советский резидент, который должен был находиться в Распутине вечером, когда произошел взрыв, — штабной офицер из Берлина, вероятно — человек из СС. Борман приказывает провести проверку всех командированных в Париж офицеров. После ухода Мюллера он начинает секретный телефонный разговор с Москвой.
На другом конце провода. Кабинет Берии. Берия заканчивает разговор с Борманом. Новый хозяин НКВД хочет уничтожить всех, кто может стать его врагами, — старых чекистов, которые избежали расстрела, потому что работают за границей. Поэтому он пошел на соглашение с немцами. Но гестапо — только оружие Берии. Он уже знает от своего собственного агента, как зовут человека, который представляет собой секрет прежнего ОГПУ. К нему приводят на допрос арестованного чекиста из службы разведки. Палач — китаец — начинает пытку. Берия хочет узнать, кто такой Максим Исаев. В кабинете происходит садистская оргия.
Вторая глава
После взрыва, произошедшего в парижском ресторане Распутин, Штирлиц приходит в себя в корабельной каюте. Первая мысль: его похитил НКВД (размышления о расправах с белой эмиграцией и с собственной зарубежной резидентурой). Однако вместо этого в салоне яхты, которая плывет по Северному морю, его ждет человек без руки, в инвалидном кресле, которое окружает китайская охрана. Это русский профессор Поливанов, которого Штирлиц должен найти по заданию Гиммлера; арестованный чекистами, он бежал из тюрьмы и с помощью своих друзей из Коминтерна ушел из Союза через Тянь-Шань. Боевики на яхте Утопия, которая теперь принадлежит Поливанову, — члены революционной организации, действующей в Азии и Латинской Америке. Поливанов знает о задании Штирлица и организовал взрыв в ресторане и его похищение. Более того, именно секретные агенты профессора провели дезинформацию гиммлеровцев и выманили Штирлица из Берлина. Они хорошо знают друг друга, Штирлиц и Поливанов. С помощью профессора мы возвращаемся к подлинной биографии Штирлица. Вот старая фотография. В 1918 году молодой сын политэмигранта, студент Сорбонны Вячеслав Владимиров возвращается в Россию, в Петроград. Вот он читает на уличной тумбе агитку — комикс, из которого можно узнать о его ближайшем будущем. Костлявая Смерть на одной из картинок — это Поливанов, с которым он познакомится, когда пойдет работать в ЧК; Поливанов отвечает за работу с китайцами и заодно курирует всю их торговлю кокаином и опием в революционной столице. Вот Гражданская война... Однако вот еще одна фотография, на которой белый офицер смотрит на берег с отплывающего парохода. Это тоже Владимиров, но теперь это — капитан Максим Исаев, которым молодой агент ЧК стал во время Гражданской войны; в 1922 году он навсегда покидает Россию с остатками последней белой армии. В промежутке времени, разделяющем обе фотографии, произошел эпизод, который сегодня привел полковника СС Штирлица на борт яхты Утопия.
В истории гражданских войн есть одна загадка. Существуют отряды, которые кочуют из одних армий в другие. Однако есть большие отряды людей, которые исчезают без всякого следа в пустынных и горных районах поблизости от военных действий. За время гражданской войны, которая перекинулась из России в Китай, множество таких случаев произошло вокруг загадочной пустыни Гоби и в горах Куэньлунь, которые отделяют ее от Тибета. По слухам, пришедшим к Чёрному Интернационалу через китайских партизан, именно в этих труднодоступных местах существуют такие освобожденные районы, о которых ходило много разговоров на русском Дальнем Востоке, ещё до революции.
В документах Дальневосточного ЧК, которые стали собственностью Поливанова, есть такие факты, что незадолго до полного окончания Гражданской войны (и эмиграции капитана Исаева в Китай) эмиссар Дзержинского Владимиров освободил от ареста одного старого ученого и помог восстановить его разграбленную обсерваторию, которая находится в безлюдных горах Саян. Судя по этим документам, деятельность ученого, которая имеет исключительную роль в освоении ранее неизвестных территорий РСФСР, поддержал Совнарком.
Эти исследования имеют ключевое значение для крупнейшей операции Чёрного Интернационала в Центральной Азии, которую должен возглавить Поливанов. Речь идет о том, что недоступная человечеству страна, которую сохранили легенды и охраняют пески и горы, воплощает собой идеал революционного движения и может стать опорной базой для его победы на планете... На первом этапе операции в Китае должен быть образован коридор, соединяющий революционных повстанцев в Таиланде и Бирме и территории, контролируемые коммунистическими армиями Мао Цзэдуна. Штирлицу становится очевидно, что таким образом, по сути дела, Поливанов создает мировой центр торговли наркотиками. В обстановке мировой войны такую подрывную силу, которую представляют собой вооруженные пираты и наркодельцы, которыми командует Поливанов, негласно поддерживают друг против друга такие враждующие силы, как Англия и Япония; в обход территорий, которые контролируют эти державы, Чёрный Интернационал может без помех подчинить себе земли, которые тянутся от стран Золотого Треугольника к контролируемым его коммунистическими союзниками портам восточного Китая.
На подходе к месту своей встречи с подводной лодкой Утопия встречает два военных корабля; неопознанное судно привело за собой две немецкие миноноски. Завязывается перестрелка, во время чего, воспользовавшись суматохой, в которой Поливанов и его люди эвакуируются с борта яхты, Штирлицу удается вырваться из их рук и прыгнуть в море. Утопия тонет. Вместе с обломками яхты Штирлицу благодаря сильному течению в шторме удается добраться до скалистых берегов Норвегии.
{-page-}Третья глава
Лимузин подъезжает к особняку на окраине Берлина. Этот дом принадлежит тибетскому ламе, который всегда показывается на людях в зеленых перчатках — хорошо известному в высшем свете Третьего рейха целителю и предсказателю. Сегодня у него пусто, потому что он принимает специального гостя: это его старый знакомый, Рудольф Гесс — заместитель самого фюрера. Двадцать лет тому назад лама был прорицателем для тайного общества, в котором состояли Гитлер и Гесс; он считается хранителем ключей храма Агарти — духовного центра арийской расы, скрытого в глубине Гималаев, и представляет интересы далай-ламы в Берлине. У него дома Гесс должен встретиться с человеком, который сообщит сведения чрезвычайной важности. Это Штирлиц. Выбравшийся после кораблекрушения на Утопии к берегу Норвегии, оккупированной немцами, он добрался в столицу, где его может арестовать гестапо, и решил играть ва-банк.
(В 1928 году в Берлин приезжает Макс Штирлиц — молодой немец, много лет проживший на Востоке и хорошо знакомый с распространенными там мистическими практиками. Благодаря этому ему удается войти в узкий круг лиц, изучающих оккультные науки и близких к руководству набирающей силу национал-социалистической партии. Так он знакомится с Гессом; и хотя их близкие отношения остаются неизвестными партийной элите, именно по невидимой протекции Гесса Штирлиц вступает в охранные отряды партии — СС — и вскоре после нацистского переворота получает весомую должность в политической разведке. Так или иначе, в 1940 году Штирлиц и Гесс остаются одними из считаных людей, посвященных в истоки, из которых начинался нацизм и от которых уже далеко отошла нацистская Германия.) За европейским карточным столом в салоне тибетского предсказателя между хозяином и его двумя гостями происходит следующий разговор.
Верхушка партии не имеет единой концепции восточного вопроса. Центральная Азия и Тибет представляют собой зону пересечения интересов союзников — Германии и Японии — и находится в силовом поле воюющих то между собой, то вместе армий раздробленного Китая, за которыми стоят еще, с одной стороны, Британская империя, с другой — Советский Союз. Расстановка сил в регионе, который находится так далеко от основных сражений разгорающейся мировой войны, может пока что не интересовать ни Гитлера, погруженного в противоречивые мистические видения настоящего момента, ни Гиммлера, в представлениях которого главную роль играют Европа и Африка. Зато для такого человека, как Гесс, эта расстановка определяет все: кроме него, в руководстве Германии не осталось людей, которые верят в значение магической географии, лежащей в истоках нацизма. Между тем к 1941 году Англия и Союз могут завладеть главными, по убеждению Гесса, магическими полюсами земного шара: это заполярные острова Севера и пустыни и горы Центральной Азии. Штирлиц доказывает ему, что именно эти державы стоят за операцией, которую планирует провести в Гоби Чёрный Интернационал. В свою очередь, двор далай-ламы, который представляет хозяин особняка, не хочет, чтобы Тибет лишился статуса азиатской Швейцарии, и монах поддерживает Штирлица. Гесс не может инспирировать ответную операцию, потому что у Германии нет военного присутствия в регионе. Но с его помощью Штирлицу могут быть предоставлены особые полномочия для миссии, чтобы сорвать планы хозяев Чёрного Интернационала, использовав противоречия между японскими и различными китайскими военными силами.
На аэродроме, откуда Штирлиц должен вылететь в Лхасу, его провожает Шелленберг. Несмотря на все усилия Мюллера и гестапо, Штирлицу удалось полностью восстановить свое доброе имя в СС. Шелленберг не сомневается в лояльности своего подчиненного, и вместе с тем он восхищается его профессиональной ловкостью, поскольку догадался, что на самом деле Штирлиц не имеет ни малейшего представления о том, зачем и куда он сейчас вылетает.
На аэродроме в Лхасе Штирлиц арестован китайскими солдатами и доставлен в кабинет к английскому офицеру. Из этого кабинета его с дракой забирает офицер китайской гоминьдановской армии, тоже белый. Это белый русский, капитан Костров — летчик, который после разгрома Колчака застрял в армиях китайских генералов. У Кострова есть поручение сопровождать Штирлица в поездке по штабам двух влиятельных генералов, сначала в Джунгарию, а потом на другой конец Гоби — к краю Великой Китайской стены, где капитана должны казнить как изменника, хотя командующего там генерала могут расстрелять еще раньше. В подобных тонах происходит общение во время последующего перелета.
Английский офицер из Лхасы по радио сообщает Поливанову, который вместе с караваном вышел по горной дороге из английской Бирмы в Тибет, о вылете Штирлица. В это самое время, после перехода китайской границы, люди Поливанова расстреливают сопровождавших экспедицию англичан.
Резиденция уйгурского генерала Исмаила Ходжи представляет собой усадьбу над развалинами древнего дворца, где, по местному преданию, проповедовал Христос, которого его ученики спасли от смерти и увезли в Азию. Сейчас здесь находится святое место — Храм Сновидений, к которому стекаются паломники из Восточного и Южного Туркестана. Резиденция соединяет в себе дух ислама и постоянный разгул. Генерал торжественно принимает Штирлица и обещает выделить в командование капитана Кострова особый летучий отряд для удара по экспедиции Чёрного Интернационала на обходе пустыни Такла-Макан; в расположение гоминьдановских войск Штирлиц проследует на личном самолете самого Исмаила Ходжи. Однако когда Штирлиц и Костров прогуливаются по Храму Сновидений, дервиш, который оказывается офицером абвера, сообщает им, что на самом деле генерал собирается таким образом обмануть Штирлица и переправить его в руки английской разведки в Индию, а Костров будет убит. Им удается спастись на самолете Кострова.
В гостинице китайского городка у подножия Гималаев, где расположился на отдых штаб экспедиции Поливанова, их застает воздушный налет японцев. Город рушится под прицельной бомбежкой. Бронемашина, на которой спасается Поливанов, вступает в поединок с летчиком-камикадзе; ей удается сбить этот самолет, который врезается в буддийский храм.
Машина Кострова, который не успел заправиться, глохнет в воздухе. Штирлицу и Кострову удается прыгнуть с парашютами в самое сердце пустыни Гоби. В песках им попадаются кости, оставшиеся от отряда белогвардейской кавалерии.
На реке Хуанхэ флотилия, на которой продолжают путь остатки экспедиции Чёрного Интернационала, встречается с отрядами красной армии Китая. Здесь обнаруживаются противоречия между Поливановым и его бывшим учеником Мао, которые встречаются на торжественном митинге у Китайской стены. Мао, силы которого активно участвуют в сети Чёрного Интернационала, имеет теперь целью расширение освобожденных коммунистических районов Китая и создание нового государства. Поливанов предсказывает ему судьбу такого создателя очередной тоталитарной империи, как Сталин; оставив себе нескольких боевиков, он отправляется с ними дальше, вглубь гор Куэньлун, навстречу утопии. Мао остается произносить речь на митинге.
Штирлиц и Костров встречают пролетающий над пустыней вертолет, который не обращает на них никакого внимания. Они забредают в занесенный песками мертвый город. Это монгольская, то есть советская территория. Здесь их настигает отряд НКВД. Как оказывается, вертолет и этот отряд прочесывали пустыню в поисках пассажиров самолета, падение которого засек расположенный неподалеку советский радар. Все это Штирлиц узнает на допросе в опорном центре НКВД, который располагается посреди пустыни в замке, который раньше принадлежал одному из властелинов Монголии — главарю армии разбойников. Этот допрос ведет личный эмиссар Берии: Княжна Маша, которая отыскала Штирлица в Париже, теперь одета в синий мундир офицера госбезопасности.
(Совместная операция гестапо и НКВД, о которой шла речь в первой главе этого сценария, провалилась. Но, освободившись от подозрений со стороны гестапо, белоэмигрант Исаев-Штирлиц остался предметом особого внимания советской госбезопасности. Теперь в нем видят немецкого резидента, имеющего задание дестабилизировать политическую обстановку на восточной границе Союза. Маша, которой поручается его дело, должна его захватить или уничтожить.)
Четвертая глава
Башня обсерватории на вершине безлюдной горы Мунку-Сардык, между Монголией и Забайкальем. Здесь в одиночестве живет старый ученый, получающий сведения о событиях в большом мире из наблюдений за атмосферой, звездами и колебаниями земной коры. По узкой извилистой тропе он каждое утро спускается из обсерватории к подножию горы, где находится дверь в лифт глубокой шахты, ведущей в зал его сейсмической станции. В настоящий момент он занят изучением данных, свидетельствующих о цепи масштабных явлений природы, которые должны происходить в районе пустынь Центральной Азии. Время от времени там меняется облик целых горных систем: пустыня приходит в движение, и такие периоды обычно совпадают с грандиозными историческими событиями в жизни людей.
Советская база в песках Гоби. Кабинет Маши располагается в башне бывшего разбойничьего гнезда и выходит на смотровую площадку, где сейчас стоят Маша, Костров и Штирлиц. Внизу, за колючей проволокой, работают заключенные — бывшие делегаты Коминтерна. Завтра, по договоренности Берии и Бормана, отсюда в Германию уйдет этап с немецкими коммунистами, и у Маши есть приказ отправить вместе с ними Штирлица, которого выдадут за советского агента. Остальные заключенные продолжают строить железнодорожный подход через пустыню к коммунистическим районам Китая, и Костров останется вместе с ними, чтобы его можно было потом передать в особый отдел штаба Мао. Однако Штирлиц может подтвердить, что он действительно бывший белый офицер Максим Исаев, и начать настоящее сотрудничество с разведкой Берии. Маша обращается к Штирлицу и к Кострову как к русским дворянам и офицерам — патриотам Родины. С помощью своих гвардейцев из НКВД и с помощью концлагерей, разбросанных на развалинах древних царств, Сталин и Берия строят новую Российскую империю и готовят новый передел мира... Костров отказывается сотрудничать с органами. Он прощается с Машей и со Штирлицем, и его уводят вниз, за проволоку. Маша падает в обморок. В ее кабинете Штирлиц продолжает игру. Он догадался, что офицер НКВД Маша — сестра Кострова, и может раскрыть органам ее сотрудничество с английской, гоминьдановской или японской разведкой. Мы видим историю прощания Маши и Кострова во время зимнего отхода колчаковских войск из Забайкалья. Штирлиц предлагает план, как спасти всех троих: Машу, Кострова и его самого.
<1998>
Рисунки Василия Кондратьева из архива Аркадия Драгомощенко публикуются впервые.
Ссылки
- 29.06Стипендия Бродского присуждена Александру Белякову
- 27.06В Бразилии книгочеев освобождают из тюрьмы
- 27.06Названы главные книги Америки
- 26.06В Испании появилась премия для электронных книг
- 22.06Вручена премия Стругацких
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3451736
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343367
- 3. Норильск. Май 1268599
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897675
- 5. Закоротило 822124
- 6. Не может прожить без ирисок 782255
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 758807
- 8. Коблы и малолетки 740879
- 9. Затворник. Но пятипалый 471290
- 10. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 403088
- 11. ЖП и крепостное право 371238
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370482