Уильям Митчелл. Я++: человек, город, сети

OPENSPACE.RU публикует одну главу из книги о том, как распространение беспроводных сетей меняет жизнь человечества, города и отдельного человека

Имена:  Уильям Митчелл

«Я++» (в оригинале Me++. The Cyborg Self and the Networked City) — завершающая книга трилогии (предыдущие книги — e-topia и City of Bits на русский не переведены), и посвящена она трансформации самого понятия пространства в связи с распространением сетей.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Уильям Митчелл, архитектор и урбанист, долгие годы возглавлявший отделение архитектуры и планирования в Массачусетском технологическом институте, — не просто действующий архитектор и исследователь. Некоторым образом его можно назвать футурологом — если иметь в виду, что футурологом является, к примеру, Тоффлер. В «Я++» Митчелл описывает эволюцию беспроводных технологий за последнее столетие, которая, по его мнению, описывается как рост сетей, сопровождающийся миниатюризацией устройств. И если операторы первых устройств Маркони были скорее телесными деталями неподвижных машин, сегодня все наоборот — мобильные устройства Митчелл рассматривает как расширения человеческого тела. Все это очень сильно изменило наши отношения друг с другом и с пространством, в котором мы обитаем: распространение непрерывного покрытия имеет не только социальные и экономические последствия. Оно также оказывает непосредственное действие на нашу одежду, на архитектуру, вообще на понятие города, на паттерны использования времени. По мнению Митчелла, ограничения уступают место связям в качестве основного инструмента управления миром; жесткое планирование сменяется органическим ростом, а оседлый образ жизни — кочевым. Сегодня мы публикуем одну главу из книги, которая вскоре выйдет в новом издательстве Strelka Press, аффилированном, как легко догадаться, с московским Институтом медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка».


Против программы

С наложением беспрерывного поля присутствия на архитектурные и городские пространства древнее разделение между оседлостью и кочевничеством, ставшее краеугольным камнем нашего представления о городах, подвергается едва уловимым, но важным изменениям. В зарождающуюся цифровую эпоху здания и городская среда в целом меньше нуждаются в специализированных пространствах, выстроенных вокруг мест накопления и доступа к ресурсам, и больше — в пространствах многогранных, гостеприимных и удобных, которые способны служить для разнообразных целей и в которых просто хочется находиться. Столик в кафе может стать читальным залом библиотеки, лужайка в тени деревьев — дизайн-студией, а вагон метро — залом кинотеатра.


Пространственные обычаи электронных кочевников

Связи между мобильными телами и неподвижными структурами ослаблены и дестабилизированы: на смену использованию пространств по заданной проектировщиком или владельцем схеме приходит ситуативная творческая апроприация для зачастую непредвиденных целей. Отдаляясь от святого Иеронима, недвижно сидящего в своей келье среди скопленных ценностей, и Дилберта, прикованного к компьютеру в своей ячейке, мы становимся похожи на киборгов-собирателей, кочующих по электронно регулируемым ресурсным полям. Мы меньше полагаемся на то, что вещи (и люди) находятся в установленных местах или доступны по четкому расписанию, и больше — на электронный поиск и навигацию, позволяющие нам обнаруживать и добираться до того, что нужно. Ментальные карты зданий и городов перестают быть статичными оттисками постоянных черт, становясь изменчивыми отображениями текущего положения вещей.

Такая ситуация в наиболее оптимистичном ее понимании предполагает освобождение от жестких ограничений, накладываемых предопределенной программой и заранее согласованным зонированием, — избавление от способов использования пространства, созданных и навязанных господствующим на данный момент общественным строем. Она открывает возможности новых, доселе невообразимых пространственных моделей и дает шанс (выражаясь словами Мишеля де Серто) «в начиненном электроникой мегаполисе заново открыть для себя хитрости охотников и собирателей древности». Если вам не по душе псевдопримитивизм такой формулировки, вы можете представить это как новый взгляд на фланерство Бодлера, dérive ситуационистов¹ или идеи, изложенные Делезом и Гваттари в сборнике «Тысяча плато».

И наоборот, для облеченных государственной или корпоративной властью такое положение обеспечивает анонимность и возможность избежать сопротивления. Сегодня указания могут поступать из переменчивой совокупности неизвестно где находящихся мобильных телефонов, как когда-то из тронного зала дворца, штаб-квартиры корпорации или зала Верховного суда. Как быстро осознали движения сопротивления, найти верную точку для эффективной конфронтации с властью становится все сложнее. Как определить время и место для протеста? Где устраивать демонстрации? Что захватывать?

Эволюция служб такси наглядно демонстрирует эти изменения в способах использования и контроля пространства. В прошлом там, где плотность городского населения была не настолько высокой, чтобы таксисты могли подбирать голосующих клиентов прямо с тротуаров, централизованные беспроводные диспетчерские принимали телефонные звонки и распределяли заказы. Сегодня у таксистов есть еще и мобильные телефоны, которые они используют для создания мобильных и распределенных пиринговых сетей, помогающих им собирать сведения о дорожной обстановке и местах концентрации потенциальных клиентов. В более продвинутых системах звонки клиентов автоматически сообщают их местоположение, в такси установлены GPS-навигаторы, а специальная программа распределяет заказы по принципу близости. Налицо сдвиг от централизованной координации и управления к самоорганизующейся стае, осуществляющей связь посредством электроники.

Пока старшие только пытаются во всем этом разобраться, подростки, рассылающие СМС-сообщения с мобильных телефонов, первыми осваивают новую пространственную тактику импровизированных захватов и электронной апроприации. Они быстро научились рассеиваться по городу в составе изменчивых групп, дистанционно договариваясь о местах сборищ, рейвов и уличных акций. Желающие подавить подобную активность быстро нашли меры (временного) противодействия — полиции разрешили конфискацию телефонов. В ответ молодежь учится обездвиживать противника, запуская вирусы в используемые им каналы связи. Для контроля над пространством — в особенности в реальном времени — сегодня необходим контроль над эфиром.

Во многом приливы и отливы команд на баскетбольной площадке или футбольном поле представляют собой вполне достоверные модели новых пространственных практик. Игроки являются независимыми, подвижными участниками процесса, но находятся при этом в непрерывном визуальном и слуховом контакте друг с другом, согласовывая свои действия в зависимости от ситуации. На много больших территориях оснащенные беспроводной связью подразделения, участвующие в одной военной операции, используют похожие методы координации. Пространственно разрозненные и часто меняющие состав, но функционально единые скопления связанных беспроводными коммуникациями индивидуумов становятся сегодня важнейшим фактором городской жизни — при том что зарождаются такие скопления часто не в каком-то определенном месте реального мира, а в киберпространстве. Они составляют новую категорию совокупности людей, которую придется добавить к уже устоявшимся понятиям типа сборища, толпы, тусовки, массы, банды, личного состава, ячейки, ансамбля, батальона и команды².

Такой способ организации порождает сложности, связанные с разной подвижностью отдельных участников. Традиционные кочевники прекрасно знали об этой проблеме и часто решали ее безо всякой жалости: старых, больных или неспособных к передвижению по каким-либо иным причинам просто бросали. В контексте электронного кочевничества это больше вопрос сравнительной зависимости от битов и атомов, а последствия имеют скорее экономический характер. Ученые, пользующиеся в основном сетевыми ресурсами, приобретают высокую степень мобильности и способны работать, свободно путешествуя по миру, а вот их коллеги, которым необходимы неоцифрованные материалы или же драгоценные оригиналы рукописей, по-прежнему привязаны к традиционным исследовательским центрам и методам. Телефонные контактные центры можно переместить в кратчайшие сроки, и при наличии экономических стимулов их владельцы наверняка захотят воспользоваться этой возможностью, поэтому вкладывать деньги в окружающие их сообщества им несвойственно. Финансовые фирмы, чьи офисы были уничтожены во время атак на Всемирный торговый центр, мгновенно ввели в строй резервные офисы или перевели сотрудников в режим удаленной работы, а вот рестораны и прочие небольшие заведения Нижнего Манхэттена, обслуживавшие эти фирмы, остались на своих местах, потеряли клиентуру и понесли непропорционально высокие финансовые потери. В современных условиях разделение по принципу подвижности может оказаться актуальнее, чем различия между теми, кто имеет доступ к цифровой информации, и теми, у кого его нет.

___________________
¹ Идея эта получила архитектурное выражение в проекте голландского художника Константа Ньивенхёйса «Новый Вавилон», 1956–1974. См.: The Activist Drawing: Retracing Situationist Architectures from Constant’s New Babylon to Beyond / Ed. by C. de Zegher, M. Wigley. Cambridge: MIT Press, 2001
² Хорошо известный анализ, произведенный Канетти, можно распространить и на эру цифровых беспроводных сетей. См.: Canetti E. Crowds and Power. New York: Seabury Press, 1982

{-page-}

 

Упадок и гибель задания на проектирование

Возникновение беспрерывного поля присутствия и ослабление привязанности человека к конкретному месту требует от архитекторов радикального пересмотра основополагающих представлений. Стандартная для модернистов XX века стратегия была такова: начать следует с определения и разграничения функций, с тем чтобы оптимизировать каждое пространство для конкретной цели, а потом визуально подкрепить и обозначить в нем эту цель. (Инженер систем связи определил бы это как мультиплексирование функций через разнесение их в пространстве.) На городском уровне жилые районы должны быть отделены от промышленных и коммерческих. На уровне здания предполагались специализированные, соответствующим образом оборудованные пространства для тех видов деятельности, которые это здание должно было вместить. Кроме того, физическая ткань здания стала четче выражать свои функции — к примеру, стена с ее ролью опоры и перегородки заменялась на колонны в качестве несущих конструкций и ненагруженную стену для разграничения пространства. Однако стратегия эта теряет смысл, когда беспроводные электронные устройства способны поддерживать множество различных видов деятельности в одном месте или же один вид — во множестве разных мест и когда переход на другое программное обеспечение способен кардинально изменить функции устройства без каких-либо модификаций его физической формы. Мультиплексирование через разнесение во времени выглядит теперь куда осмысленнее, чем через разнесение в пространстве.

Ключевым инструментом традиционных методов пространственной организации являлось письменное задание на проектирование — подробный список необходимых помещений с указанием площадей, технических условий и требований по их размещению в здании³. В готовом здании пункты задания обретали конкретную форму, а чиновники сверяли с ним планы, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Однако архитектура XXI века может (если мы воспользуемся этим шансом) отойти от функционирования в рамках жестких заданий и заняться созданием гибких и разнообразных мест обитания электронных кочевников. Отказавшись от устоявшихся процедур и традиционных пространственных моделей, она, как предположил Майкл Бэтти, станет архитектурой непрерывно перераспределяющихся кластеров пространственных событий, характеризуемых их продолжительностью, интенсивностью, изменчивостью и местоположением.

Такая архитектура сможет в полной мере воспользоваться преимуществами свободных связей. Рассмотрим для примера офисное пространство. Когда сотрудники сидят по заполненным папками и книжными полками ячейкам, перемещать их сравнительно сложно и дорого, поэтому начальство, как правило, старается свести переезды к минимуму — в результате организации слишком медленно адаптируются к новым условиям, а работники часто занимают места, которые им уже не подходят. Однако если за каждым работником неотступно следует его информационное окружение, он может сесть и работать где угодно. Стоимость перепланировки в соответствии с новыми требованиями снижается практически до нуля. На тот же процесс можно взглянуть с точки зрения долговременного управления пространством. Переезжая в новое здание, организации обычно разрабатывают подробный план использования помещений. Со временем по мере необходимости вносятся все новые изменения, и в результате пространство фрагментируется, а эффективность его использования снижается — похожая история происходит с жестким диском на вашем компьютере. Дефрагментация — сложный и дорогостоящий процесс, если затраты на перепланировку высоки, когда же они почти нулевые, все становится так же просто, как запустить Norton Utilities для приведения в порядок вашего диска.

Более того, физическая защита информации значит все меньше, в то время как значение электронной безопасности растет. Окружать город стенами было когда-то жизненно важно — но сегодня это не имеет смысла. Позднее было принято запирать двери кабинета, чтобы никто не прочел, не растащил или не выкинул хранящиеся там документы. (На самом деле это и стало основной причиной возникновения личного кабинета.) Работа шпиона заключалась в том, чтобы тайно проникнуть туда и выкрасть или скопировать важные бумаги. Но если все документы доступны в сети и их можно скачать откуда угодно — лишь бы были введены логин и пароль, — нет никакой нужды в физически защищенном рабочем месте. Важнее становятся своевременное создание резервных копий, электронная защита против неавторизованного доступа и место, где бы в экран ноутбука не заглядывали любопытные⁴. Иными словами, информационная безопасность лишилась пространственно-территориального аспекта и сместилась в область манипуляций абстрактными символами.

Связи пространств между собой тоже становятся все свободнее — хотя, разумеется, происходит это выборочно, а не повсеместно. Для удобства и безопасности читальные залы традиционных библиотек должны были примыкать к книгохранилищам, но это ограничение отпадает, когда книгохранилище помещается на сервере, а читальный зал находится везде, где есть беспроводная точка доступа. Для наиболее эффективного использования дорогостоящих ресурсов работники офисов нуждались в удобном доступе к единственной копировальной машине, однако необходимость эта исчерпала себя, когда вместо того, чтобы нести оригинал к аппарату, они стали посылать файлы по сети, к которой подсоединены недорогие лазерные принтеры. Чем большее значение приобретают телекоммуникации, тем менее важными зачастую становятся пространственные требования вроде смежности или близости и тем свободнее могут складываться архитектурные формы.

Переосмысления требуют даже устоявшиеся представления о гибкости и адаптивности. В прошлом архитекторы обеспечивали эти свойства с помощью модульной мебели, трансформируемых перегородок, передвижных конструкций, съемных устройств и т.п. Сегодня все важнее становится электронная среда с автоматическим конфигурированием, ставшая возможной благодаря цифровым устройствам, которые, оказавшись в непосредственной близости друг к другу, могут мгновенно связаться для обеспечения определенного вида деятельности. Ноутбуки теперь сами и безо всяких кабелей соединяются с видеопроекторами, фотоаппараты — с принтерами, телефоны — с устройствами громкой связи, видеокамеры — с мониторами, карманные компьютеры — с другими карманными компьютерами, автомобили — с бензоколонками и так далее.

В общем и целом мы отчасти возвращаемся к стратегиям и методам дописьменных и докапиталистических времен. У древнегреческих философов, к примеру, не было кабинетов и классов — они прогуливались со своими учениками по рощам Академии. Затем Александрийская библиотека стала точкой стационарного накопления, средоточием уникального сообщества и местом, где должно было находиться ученому. Сегодня Александрийскую библиотеку нам заменила сеть, а мобильные беспроводные соединения снова позволяют ученым прогуливаться — но без потери доступа к необходимым им ресурсам. Это, конечно, не слишком хорошо сочетается с некоторыми крупными, окаменевшими фрагментами западной философской традиции. Приверженцев Хайдеггера, возможно, по-прежнему волнует оппозиция «странствовать» (wandern) и «обитать» (wohnen). А если принять постулат Гегеля о том, что, окружая себя материальными ценностями, мы запечатлеваем свое присутствие в мире (книги святого Иеронима не только обеспечивали его нужды, но и определяли его самого), тогда цифровая дематериализация и сетевой доступ не сулят нам ничего хорошего. Но, вероятно, это говорит лишь о том, что и гиганты мысли тоже продукты своего времени, и иногда они слишком торопились возвести в вечный принцип свой опыт существования в спокойном уюте буржуазной гостиной⁵.

___________________
³ Summerson J. The Case for a Theory of Modern Architecture // Royal Institute of British Architects Journal. Vol. 64 (1957). P. 307–310; tic Castle and Other Essays. London: Thames and Hudson, 1990. P. 257–266. Определение Саммерсона гласит: «Программа есть описание размеров, пространственных соотношений и прочих физических условий, необходимых для надлежащего выполнения специфических функций… Сложно представить себе программу, в которой не было бы места для ритмически повторяемой последовательности действий, будь то производственный процесс, школьная программа, работа по дому или просто ощущение повторяющегося движения в какой-либо схеме циркуляции».
⁴ В переходный период от физической охраны бумажных документов к электронной безопасности онлайн-файлов вопрос, когда и где можно загружать и где держать электронные копии, внезапно приобрел принципиальное значение для безопасности высокого уровня, что подтверждают громкие дела Вен Хо Ли и Джона Дойча.
⁵ Буржуа XIX века были полной противоположностью возникающим в XXI веке электронным кочевникам. Дональд Лоу заметил, что «представителей буржуазии отличало необъяснимое стремление заполнить все видимое свободное пространство лишней мебелью и замысловатым декором. Все комнаты дома были завалены вещами. Глаз как будто страшился пустого пространства» (Lowe D.M. History of Bourgeois Perception. Chicago: University of Chicago Press, 1982. P. 71).

{-page-}

 

Электронный не-план

Инструментом разграничения и специализации на более высоком уровне уже давно стало зонирование земель. Иногда это просто голос здравого смысла, как, к примеру, в случае разнесения жилых районов и вредных производств. Однако зонирование используют и для обеспечения куда менее привлекательных форм изоляции. К тому же остается все меньше причин подразделять нашу деятельность на отдельные блоки вроде работы, развлечений и личной жизни, когда все они обеспечиваются одними и теми же беспроводными портативными устройствами и когда такое ненавязчивое электронное совмещение не мешает деятельности окружающих. Таким образом, возникает новая возможность вернуть себе утраченное «право на город», которое Анри Лефевр ярко определил в категориях неоднородности, а не одинаковости, встречи, а не разделения, одновременности, а не последовательности и которому, на его взгляд, угрожает «дискриминационная и сегрегационная организация».

Создатели градостроительных планов теперь могут двинуться в направлении того, что Лефевр назвал «диверсификацией пространства», благодаря которой «функциональные различия утратят свое (относительное) значение».

В англо-американской культуре 60-х годов аналогом призывов Лефевра вернуть себе право на город стала провокационная концепция «не-плана», выдвинутая в наделавшей шума статье Рейнера Бэнэма, Пола Баркера, Питера Холла и Седрика Прайса в журнале New Society. Ее авторы без обиняков заявляли, что «наиболее строго спланированные города — вроде Парижа Оссманна и Наполеона III — почти всегда были самыми недемократичными», и задавались вопросами: «А что, если бы не было никакого плана? Что бы делали люди, если бы их выбор не был ограничен?» Это вполне соответствовало актуальной для архитектуры того времени тенденции совмещать обеспеченные всеми необходимыми службами и удобствами мегаздания с модульными и сменными архитектурными элементами, конфигурацию которых могли определять сами обитатели.

Достаточно упомянуть такие теоретические построения, как «основания» Джона Хабракена, «мобильная архитектура» Ионы Фридмана и «подключаемые города» Питера Кука. Идеи эти отразились и в более прагматичных архитектурных экспериментах вроде приспосабливаемых «ковровых» домов и зданий, которые изначально подразумевают возможность последующего добавления площадей или изменения функций.

В этих стратегиях наглядно отразился потенциал гибкости и свободы выбора, но большинство из них так и не было воплощено. Крупномасштабная физическая перепланировка архитектурного пространства в соответствии с изменившимися потребностями — это по-прежнему медленный, громоздкий и дорогостоящий процесс. Более того, пригодное для обитания пространство — по-прежнему дефицитный ресурс, а возможности физической перепланировки не играют существенной роли в решении проблем распределения и согласованного использования жилья. Зато сторонники «не-плана» заметили альтернативное решение в том, что тогда называлось «кибернетической революцией». Они писали: «Суть нового положения в том, что теперь мы способны управлять несоизмеримо большими объемами информации, нежели до сих пор считалось возможным, — и прежде всего информацией о последствиях определенных действий для функционирования системы». Проектирование издавна зависело от «простейших, прикинутых на глаз критериев», которые со временем начинали восприниматься как «вечные ценности, подобные скрижалям Завета». Сегодня, заключали авторы, «физическое планирование, как и любое другое, должно производиться как максимум путем установления рамок для принятия решения, в которые потом сможет уложиться как можно больше объективной информации». Иными словами, информационная инфраструктура приспособлена для динамичного принятия решений куда лучше, нежели физическая мегаструктура. В вопросах приспособляемости чувствительное программное обеспечение даст фору даже самым приспосабливаемым материальным объектам.

По прошествии нескольких десятилетий вера теоретиков «не-плана» в «объективную информацию» и «научное управление», конечно, воспринимается как трогательная наивность. (И те из них, кто дожил до наших дней, безусловно, тоже так думают.) Однако наша новая способность к мобильному взаимодействию в сочетании со снижением зависимости от стационарных ресурсов повысила так прозорливо подмеченную ими необходимость вместо проектных заданий и негибких планов использовать быстро и чутко реагирующие на изменения электронные стратегии управления пространством.

К началу 2000-х стали видны первые примеры таких стратегий. Так, гибкий беспроводной механизм оплаты проезда по автострадам и электронная система навигации регулируют использование дорожной сети; электроника отслеживает свободные парковочные места и направляет нас к ним или распределяет офисные ячейки между мобильными, оснащенными ноутбуками работниками. Составитель задания на проектирование больше не контролирует использование пространства, а значит, и не осуществляет властные функции. Сегодня это делает программист.


Экстремальное электронное кочевничество

Что, если бы мы могли пройти этот путь до конца, полностью освободиться, стряхнуть с души последние атомы и зажить где-нибудь на серверных фермах? Самым безумным итогом стремления к дематериализации и сверхмобильности могло бы стать предположение, что жизнь духа есть лишь перемещающиеся в мозгу биты информации, которые можно извлечь из этого губчатого субстрата (как музыку с компакт-диска) и загрузить на винчестер. С этой точки зрения мы — лишь программа, настолько же независимая от устройства, как Java-приложение. Хватит функционировать на требующей постоянного ухода машине из плоти и крови. Нам больше не обязательно быть, по знаменитому выражению Йейтса, «привязанными к умирающему животному». Подобно святым или вошедшим в экстаз шаманам мы сможем полностью освободиться от уз материальности и физического пространства.

Ганс Моравек предложил умозрительное описание такой операции. Слой за слоем мозг сканируется и удаляется. Наконец череп пуст, а рука хирурга покоится на мозговом стволе. И хотя вы в сознании и ничто не нарушило ваш ход мыслей, ваш разум уже перенесен в машину. Я не очень уверен в научности такого подхода: безусловно, в живых нейронных сетях информация записана куда более сложным образом, нежели магнитные биты на напылении из оксида железа.

И я бы (мягко выражаясь) сильно удивился, если бы непрерывность самосознания в самом деле оказалась таким нехитрым делом, а отношения между разумом и телом настолько точно соответствовали бы взаимосвязи программного обеспечения и аппаратного оборудования⁶. (Вера в такую возможность является крайним проявлением догмата философов-дигиталистов о том, что «контент» всегда можно начисто отделить от текущего материального носителя.) Однако давайте предположим, что мы научились считывать, декодировать и копировать все файлы мозга: памятные слова и тексты будут чем-то вроде файлов doc, визуальные образы — jpg, незабываемые мелодии — mp3, навыки и умения — exe и так далее. Представим себе наше «постбиологическое будущее», когда «мы будем воспринимать себя как программу, а не как компьютер». Что тогда? Специалисты по градостроительству и транспортному планированию останутся без работы; недвижимость будет измеряться в мегабайтах, а не в квадратных метрах, скорость передвижения — в битах в секунду, а не в километрах в час. Доступность будет мыслиться в категориях беспроводного сетевого покрытия. Однако результат едва ли сможет считаться полным освобождением от материальной оболочки. Не будет он и реинкарнацией в форме человекоподобного аватара. Скорее это будет более сложная, пространственно рассредоточенная, изменчивая и гибридная форма телесности, выраженная в новом оборудовании, в котором подсистемы из кремния, меди и ферромагнетиков будут играть несравнимо возросшую роль, тогда как значение и привилегированность углеродных подсистем значительно снизится⁷. Смерть примет форму аварийной перезагрузки сервера. (Возможны, наверное, и обходные пути: реинкарнацию можно представить как восстановление из резервной копии, а переселение душ — как перенос на новую машину⁸.) Какой же тогда смысл в малоприятной и сложной операции сканирования мозга? Используя другие средства, мы все равно асимптотически приближаемся к тому же самому состоянию сетевого киборга. К чему настаивать на немедленном сведении содержания углерода к нулю?⁹

Мы находимся в завершающей фазе процесса, начавшегося, когда наши далекие предки стали надевать на себя вторую кожу, содранную с других созданий, удлинять и усиливать руки простейшими орудиями и оружием и записывать информацию, выцарапывая знаки на различных поверхностях. Процесс этот ускорился, когда наши более близкие предшественники начали пользоваться телеграфом, телефоном и сетями с пакетной коммутацией, когда они принялись звонить, подключаться, а также загружать дематериализованную информацию на беспроводные портативные устройства. Все то же самое воспроизводится заново, когда ребенок осваивает эти навыки; для киборга онтогенез есть краткое повторение филогенеза. Дело не в том, что в эпоху беспроводных сетей мы перешли в состояние постчеловека. С тех пор как первые продвинутые неандертальцы подняли с земли палки и камни, мы никогда не были людьми¹⁰.

___________________
⁶ Как отмечал Марк Тейлор, теории, рассматривающие личность как программу, «перерабатывают древние философские и религиозные представления для XXI века». Апологеты такого видения — это «современные гностики, платоники и картезианцы», поддерживающие традицию «прямолинейного дуализма между сознанием и телом, формой и содержанием, бесплотностью и материальностью, идеалом и реальным воплощением» (Taylor M.C. The Moment of Complexity: Emerging Network Culture. Chicago: University of Chicago Press, 2002. P. 223).
⁷По теме виртуальных тел и утраты плоти существует обширная литература. В беллетристике 1980-х и 1990-х точкой отсчета послужила новелла Вернора Винджа «Истинные имена» (1981), а также романы Уильяма Гибсона, в особенности «Нейромант» (1984). Критический анализ см.: Hayles N.K. How We Became Posthuman: Virtual Bodies in Cybernetics, Literature, and Informatics. Chicago: University of Chicago Press, 1999.
⁸ Эту мысль развивает Рэй Курцвейл: «К концу XXI века смертность — в том виде, какой мы ее знаем, — перестанет существовать. Если, конечно, мы воспользуемся технологиями XXI века по переводу сознания на другие носители. До сих пор смертность была связана с долговечностью нашего аппарата. Когда он перестает работать — это конец» (Kurzweil R. Op. cit. P. 128—129).
⁹ Фрейдисты быстро нашли бы этому объяснение: человеку может не слишком нравиться его данное природой тело. Описанную Моравеком операцию на мозге можно тогда отнести к какой-нибудь мрачной категории вместе с трансвестизмом, анорексией, пирсингом и подростковым суицидом. Продолжать это захватывающее отступление я, пожалуй, не стану.
¹⁰Здесь я использую парафраз заглавия короткого и провокационного текста Бруно Латура «Мы никогда не были современными» (Latour B. We Have Never Been Modern. Cambridge: Harvard University Press, 1993), ставшего остроумным ответом на откровения постмодернизма, подмявшие под себя интеллектуальную жизнь Франции.


Уильям Митчелл. Я++: человек, город, сети. — М.: Strelka Press, 2012
Перевод с английского Дмитрия Симановского​