«Страна в центре города» и «У Лукоморья», Нью-Йорк и Болдино

OPENSPACE.RU представляет два эссе из выходящей посмертно книги ПЕТРА ВАЙЛЯ «Слово в пути»

Имена:  Петр Вайль

Книга Петра Вайля «Слово в пути» собрана из эссе, путевых очерков и интервью разных лет. В числе прочего в нее вошли три главы из неоконченной книги «Картины Италии», посвященные художникам Джотто, Симоне Мартини и братьям Лоренцетти. География путешествий Вайля широка: Россия, Италия, Япония, Рио-де-Жанейро, Нью-Йорк, Львов — это далеко не все. Сегодня мы представляем читателям два коротких эссе: о Центральном парке в Нью-Йорке и о Болдине. Книга «Слово в пути» выйдет в издательстве Corpus в начале декабря.


У Лукоморья

У главного чуда мировой литературы точные географические координаты — 55 градусов северной широты и 45 с половиной градусов восточной долготы. Болдино. Сколько ни учи в школе, немыслимо вообразить, что за три месяца — сентябрь, октябрь, ноябрь 1830 года — можно столько написать такого. «Повести Белкина», «Маленькие трагедии», две главы «Евгения Онегина», «История села Горюхина», «Домик в Коломне», «Сказка о попе и работнике его Балде», тридцать стихотворений («Бесы», например, или «Для берегов отчизны дальной...») — так не бывает. Еще ведь письма.

К Большому Болдину (в пяти километрах от него есть и Малое, которым владела тетка поэта Елизавета Львовна) ближе всего из заметных городов Саранск и Арзамас, но стоит отправиться из Нижнего Новгорода. Ведь сам Нижний хорош: чередование холмов и оврагов, мощный краснокирпичный Кремль, жилые дома начала XX века. На главной улице, Большой Покровской, — дивный образец модерна, Государственный банк постройки 1913 года, изнутри весь расписанный по эскизам знаменитого Билибина. Покровка теперь, по примеру Европы, уставлена уличной бытовой скульптурой: городовой, чистильщик обуви, мальчишка-скрипач, барыня с ребенком. У драмтеатра на деревянную скамью уселся чугунный здешний уроженец — Евгений Евстигнеев. Ближе к слиянию Волги и Оки, у подножья Кремля, поставили копию Минина и Пожарского, которая тут выглядит органичнее, чем на Красной площади, и отсюда — лучший, быть может, городской вид во всей России: с перепадами рельефа, башнями, стенами, луковками храмов. В двух минутах оттуда на Кожевенной — та самая ночлежка из горьковской пьесы.

В Болдино стоит отправиться из Нижнего и потому, что дорога спокойна и красива, а названия попутных мест — каждое есть поэма: Ржавка, Утечино, Опалиха, Кстово, Студенец, Холязино... Переезжаешь речку по имени Ежать — вроде с орфографической ошибкой: не то ехать, не то лежать, не то... Речка Пьяна — тут за три года до Куликовской битвы упившееся русское войско во главе с нижегородским князем Иваном Дмитриевичем было перебито отрядом ордынского царевича Арапши. Пьяный князь Иван утонул, а Арапша сжег Нижний. Пили только пиво, брагу и меды, водки еще не знали. Все равновесно: водка, к сожалению, есть, но нет, к счастью, Арапши поблизости.

Проезжаем Большемурашкинский район, на территории которого, километрах в двадцати друг от друга, родились два непримиримых врага, два неистовых героя русской истории — протопоп Аввакум и патриарх Никон. Вот какие большие мурашки водятся в нижегородских землях!

В Болдине, если подгадать в болдинскую осень, можно застать ярмарку с антоновкой, грибами сушеными и солеными, брагой, пшенной кашей с тыквой. А то в обычные дни на рынке из даров местной природы — мороженые куры и бананы да китайские штаны. Над рыночным галдежом и ревом грузовиков — огромный транспарант: «Приветствую тебя, пустынный уголок...», на унылом параллелепипеде кинотеатра — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»: вот этот?

В праздник Лукоморьем назначен берег усадебного пруда, и есть русалка на ветвях, закутанная в зеленый газ, — хорошенькая, из театра «Комедия». В кроне елозит, тараторя, кот ученый в плюшевом костюмчике, правда, дуб жидковат, кот забрался на соседнюю ветлу, она покрепче. Но рядом — все настоящее. Здешняя усадьба, в отличие от Михайловского, — то самое здание, в котором жил Пушкин. Выходишь на веранду, вдруг осознаешь, что 7 сентября 1830 года вот тут складывалось «Мчатся тучи, вьются тучи...», — и кружится голова.

Страна в центре города

Если посмотреть на Манхэттен сверху (а это несложно: из трех разных мест поднимаются экскурсионные вертолеты), то станет видно, что в самом центре вытянутого острова — прямоугольная зеленая заплата: нью-йоркский Центральный парк. Чтобы оценить его масштабы, надо туда прийти и подивиться огромному куску природы, со всех сторон окруженному небоскребами самого урбанистического из городов. Собственно, и парком такое называть как-то неудобно. Прямоугольник раскинулся с юга на север от 59-й до 110-й стрит и с востока на запад от Пятой до Восьмой авеню, занимая площадь, на которой могли бы разместиться княжество Монако и еще три Ватикана.

Вот по этой категории и должен проходить Центральный парк. На его территории — несколько озер и прудов, поля, рощи, скалы, зоосад, два катка, ресторан, разные кафе, театр и — как говорится, на минуточку — один из лучших музеев мира: Метрополитен.

Здесь два самых удачных из виденных мною литературных памятников — Алисе и Андерсену. Оба — в восточной части парка у пруда, на котором проходят гонки судовых моделей: Алиса на уровне 75-й стрит, Андерсен метров на сто южнее.

Кстати, это чистая «американа» — географические координаты в городе. Старый Свет веками накапливал рукотворные ориентиры, а Новый Свет заселялся заново, и ничто, кроме компаса, определиться на местности не помогало. Эпоха первопроходцев закрепилась в повседневном языке: «встретимся на юго-западном углу 36-й и Бродвея», «это на восточной стороне улицы», «пройдите два квартала на север». Оттого так легок для ориентировки Манхэттен. Вот в Центральном парке как раз можно заблудиться: навыки утрачены, а уличных указателей нет.

Алиса, установленная здесь в 1960 году, кажется отражением тех времен психоделической культуры: она посажена на гриб в окружении забавных монстров Льюиса Кэрролла. Девочка из Страны чудес отполирована до блеска детьми, карабкающимися по ней вот уж почти полвека. У бронзового Ханса Кристиана Андерсена на коленях раскрытая книга, на которой всегда сидит какой-нибудь ребенок: о чем еще может мечтать сказочник.

Там полно еще всяких статуй, однако лучший памятник Центрального парка — живой: Strawberry Fields («Земляничные поляны»), мемориал Джона Леннона. Один гектар, покрытый цветами, кустами и деревьями из разных стран мира (есть и российская береза).

Это у самой западной кромки парка, где в него упирается 72-я стрит. Напротив — «Дакота», один из импозантнейших нью-йоркских домов. Он был построен в стиле Северного Возрождения в конце XIX века, когда жителям Манхэттена район казался такой окраиной, что здание назвали по имени одного из дальних штатов — «Дакотой». Тут всегда жили знаменитости: актрисы Джуди Гарланд и Лорен Бэкол, дирижер Леонард Бернстайн и танцовщик Рудольф Нуреев. Тут по сей день живет Йоко Оно, вдова Джона Леннона, которого убили возле их дома 8 декабря 1980 года.

Узнав об этом по телевидению, рано утром 9-го я поехал к «Дакоте». В половине восьмого там уже собралась изрядная толпа, которая все нарастала. Еще стоял зимний сумрак, из которого время от времени доносились звуки гитары и голоса. Потом парень в вязаной шапочке вышел вперед и поставил на асфальт маленький кассетный магнитофон. Голос Леннона запел: Close your eyes and I’ll kiss you. Tomorrow I’ll miss you... («Закрой глаза, я тебя поцелую, а завтра затоскую по тебе...») — и все подхватили мгновенно и слаженно, словно долго репетировали вместе. Если вдуматься, так оно и было.

Петр Вайль. Слово в пути [сост. Э. Вайль]. М.: Астрель: Corpus, 2010

Ссылки

• Елена Фанайлова. Умер Петр Вайль, 09.12.2009