Оуэн Мэтьюз. Антисоветский роман

Британский журналист с русскими корнями – о судьбе трех поколений своей семьи на фоне катаклизмов советской истории. Фрагмент документального романа

Имена:  Оуэн Метьюз

Оуэн Мэтьюз — известный британский журналист, работал репортером в горячих точках от Югославии до Ирака, много писал о Чечне, четырнадцать лет назад пришел на работу в The Moscow Times, а сейчас возглавляет Московское бюро журнала Newsweek. Однако его взгляд на советскую историю — не просто взгляд стороннего наблюдателя: в Россию Мэтьюз приехал за своими корнями, и в книге, озаглавленной «Антисоветский роман» (Stalin's Children. Three Generations of Love and War by Owen Matthews. Bloomsbury. London, 2008), Мэтьюз рассказывает историю собственной семьи. Его отец, Мервин Мэтьюз, стажировавшийся в британском посольстве в Москве, в 1958 году влюбился в его мать, Людмилу Бибикову — дочь крупного обкомовского чина, расстрелянного в 37-м, и его репрессированной жены. Мэтьюз-старший был выслан, шесть лет переписывался с оставшейся в Советском Союзе невестой и благодаря широкой общественной кампании в конце концов добился, чтобы британские власти выменяли ее в числе других на двух крупных советских шпионов. Эта любовная история легла в основу документального романа о судьбе трех поколений семьи Бибиковых на фоне исторических потрясений: репрессии, Вторая мировая война, холодная война, перестройка, которую наблюдал уже сам автор. Книга Мэтьюза была переведена на 22 языка и пользуется мировым успехом; в мае «Антисоветский роман» наконец выходит по-русски — в издательстве Corpus. OPENSPACE.RU публикует фрагмент книги.


Пролог

                               Рука подписала бумажку — и город сдан.
          Пять властных пальцев даже воздух обложили налогом,
      Удвоили количество трупов, разорвали страну пополам... ¹
                                                                  Дилан Томас


В архиве бывшего управления КГБ в Чернигове лежит на полке обыкновенная канцелярская папка — толстая, весом не менее килограмма, в коричневом, изрядно потрепанном переплете. Листы в ней тщательно пронумерованы и прошиты суровой ниткой. Это следственное дело моего деда, отца моей матери, Бибикова Бориса Львовича, обвиненного в антисоветской правотроцкистской деятельности на Украине, — его имя написано на обложке аккуратным каллиграфическим почерком. Наверху: «НКВД УССР» и штамп «Сов. секретно».

Содержащиеся в папке документы воссоздают картину последних дней жизни моего деда, оказавшегося в руках сталинской тайной полиции на пороге осени 1937 года. Спустя пятьдесят восемь лет после его смерти мне выдали их в Киеве для ознакомления. Разбухшая, как злокачественная опухоль, толстая папка с затхлым запахом плесени легла мне на колени.

Большинство страниц — документы стандартного вида на тонкой или папиросной бумаге, кое-где пробитой машинкой. Встречаются и небрежно оторванные листы дешевой шероховатой бумаги. Ближе к концу вшито несколько гладких белых листов, исписанных мелким почерком, — признание моего деда в том, что он враг народа. Семьдесят восьмой документ — расписка, что им прочитан и ему понятен смертный приговор, вынесенный ему в Киеве закрытым судом. Эти несколько строк — его последний письменный след на земле. В самом конце — отпечатанный на плохоньком ротаторе листок сухо информирует о том, что приговор приведен в исполнение на следующий день, 14 октября 1937 года. Внизу стоит подпись его палача в виде неразборчивой закорючки.

Старательные бюрократы из НКВД, столь ретиво доведшие дело моего деда до «логического» конца, не потрудились указать место погребения Бориса Бибикова, так что единственным памятником ему стала эта стопка бумаг.

В мансарде дома номер семь по Олдерни-стрит в лондонском районе Пимлико стоит дорожный сундук с аккуратно выведенной черной краской надписью: «W.H.M.Matthews, St Anthony’s College, Oxford, англиа». В этом сундуке — история любви, а вернее сказать, сама любовь.

Здесь хранятся сотни любовных писем моих родителей, старательно собранных в пачки по датам, с июля 1964 года по октябрь 1969-го. Они написаны на тонкой почтовой или на обычной белой бумаге. Половина из них — письма моей матери, Людмилы Бибиковой, моему отцу, — в четком стремительном почерке угадывается женская рука. Большинство отцовских писем напечатано на машинке, он предпочитал оставлять себе копию, в конце каждого непременно какая-нибудь приписка, за ней его размашистая подпись, а порой и маленький забавный рисунок. Те, что написаны от руки его ровным, прямым почерком, напоминают школьные прописи по русскому языку.

Превратности холодной войны разлучили моих родителей почти на шесть лет, и все это время они переписывались ежедневно, порой дважды в день. Письма к далекой невесте приходили из Ноттингема, Оксфорда, Лондона, Кёльна, Берлина, Праги, Парижа, Марракеша, Стамбула, Нью-Йорка. Она отвечала ему из Москвы, Ленинграда, с дачи во Внуково. Они посвящают друг друга в свою повседневную жизнь, в свои мысли и переживания. В окутанном ночным туманом Ноттингеме он сидит за столом и отстукивает на машинке письмо, в котором рассказывает и про свои обеды с любимым карри, и про мелкие академические склоки. Изнывая от тоски по нему, в маленькой комнатке на первом этаже старого дома, в одном из арбатских переулков, она пишет, о чем говорила с друзьями, какие книги прочла, на каких балетах побывала.

Порой эпистолярная беседа моих родителей приобретает столь интимный характер, что чтение их писем представляется непозволительным вторжением в чужую жизнь. Некоторые полны такой боли от разлуки, что кажется, даже бумага с трудом это переносит.

Они вспоминают самые незначительные события тех месяцев, которые провели вместе в Москве зимой и весной 1964 года, — их разговоры и прогулки, впечатления от кинофильмов, от встреч с общими друзьями, даже от еды. Но больше всего в письмах говорится о разлуке, об одиночестве и о любви, такой сильной, которая — по словам мамы — «способна горы сдвинуть с места и перевернуть земной шар». Я думаю, это был самый счастливый период в их жизни.

Сейчас я сижу в узкой комнатке под самой крышей дома, моей детской, — там восемнадцать лет я спал рядом с этими письмами, которые хранились по соседству, в кладовке, в запертом сундуке; тогда до меня через лестницу порой долетали возбужденные голоса ссорившихся родителей. Я перебираю письма и думаю: вот где их любовь! «Каждое письмо — крохотный осколок нашей души, они не должны затеряться», — пишет моя мать в первый месяц после тяжкого расставания.

«Твои письма дарят мне частицу тебя, твоей жизни, доносят до меня твое дыхание, биение твоего сердца».

И они изливали душу на бумаге — бесчисленные, сложенные в толстые пачки странички, пронизанные страданием, тоской и любовью, неслись через всю Европу в почтовых вагонах непрерывно в течение шести лет. «За время путешествия наши письма обретают магические свойства... в этом их сила, — писала мать. — В каждой строке кровь моего сердца, и она никогда не иссякнет».

Но к тому моменту, когда мои родители снова оказались вместе, от их любви почти ничего не осталось. Вся она растворилась в чернилах, выплеснулась на тысячи страниц, впоследствии аккуратно связанных и уложенных в сундук в мансарде лондонского дома.

<...>

_______________
¹ Перевод Василия Бетаки.