Павел Пепперштейн. Весна

Фрагмент из нового сборника рассказов, готовящегося к выходу в издательстве Ad Marginem.

Имена:  Павел Пепперштейн

Сфальц!

Некие проведали, что должна треснуть колоссальная статуя в центре площади. Узнали, что в тот миг из новорожденной трещины хлынет убивающий луч. Куда луч устремится — неведомо.

Нашлись усердные — подгадали, рассчитали, подстроили. В ожидаемый момент — сфальц! — трещина разъяла тело гиганта, и убивающий луч хлынул прямо в распахнутое окно весенней комнаты, где над бумагами сидел человек, на которого решили покуситься.

И не стало этого человека. Вот такое изощренное убийство. Убийство. А меня вот тошнит при одной лишь мысли о насилии! Сколько можно плескаться в жестокостях, как в жидком говне?! Поигрались в мутное — и хватит! Довольно, говорю, заигрывать с яростью.

***

Маскубинов и Сайбирский

Маскубинов и Сайбирский, на первый взгляд, типичные шестидесятники, немолодые, оттепельные парни. За плечами у обоих — бурные жизни. Студенческая молодость, стройотряды, алкоголь, песни, любовницы, жены… У каждого несколько детей разбросаны по разным городам. Часто меняли место жительства и род занятий. Хоть жизнь и потрепала их, но есть в них что-то неизбывно бодрое, прочно-ворсистое, скрученное жгутом. Таким ребятам все трын-трава.

На самом деле, если присмотреться, Маскубинов и Сайбирский — это вовсе не люди, а кончики усов австрийского гусара Отто фон Гурвинека, который во весь опор мчится на своем скакуне сквозь взвешенную дорожную пыль, приближаясь к замку Кинжварт жарким весенним днем 1868 года. Ох, весна, весна…

***

Любезный язык

Один язык, живя во рту у человека, все не мог толком разглядеть внешний мир. То ли человек был немногословен и не зевака, но язык все никак не удовлетворит свое любопытство. Чуть откроется его пещера — какая-нибудь еда, пирожок там или горсть риса, а то и дымящаяся картофелина застит вид. Вдруг открывается рот, а в него кто-то строго заглядывает да еще светит фонариком.
— Проверка! — испугался язык.
На самом-то деле это был зубной врач. Сразу вслед за светом и взглядом влезает что-то жужжащее, железное, потом и другие агрегаты: явно проводят технические работы и что-то собираются менять. И точно — один зуб из наиболее неказистых увезли куда-то, а на его месте установили новый — золотой, сверкающий. Когда закончилась работа, язык, надеясь на то, что появился новый собеседник, кланяется золотому: «Добро пожаловать к нам, очень вашему прибытию рады».

А золотой ему с достоинством отвечает: «Спасибо, вы очень любезны».

***

Проговорился

Жил один средних лет. К нему приходят, рассаживаются, он их угощает чаем — все как положено. Наконец один из гостей говорит:
— Отчего бы и вам не навестить нас?
А тот в ответ:
— Я в гости не хожу.
— Почему? — все заинтересовались.
А тот вдруг:
— Потому что я в этом мире не гость, а хозяин.
И сам же — хохотать. Стыдно, конечно, что проговорился, а все же потеха.

***

Чипполино

Вряд ли есть кто более отвратительный, нежели Чипполино. Человек, сельский пролетарий, у которого вместо головы — огромная вонючая луковица! К тому же он еще и экстремист. Морковь шла по его следу — безуспешно. Лимоны и апельсины разыскивали этого подонка — никаких результатов. Луковый смрад — везде, а самого негодяя разве сыщешь? Да и некому больше разыскивать его.







***

Человек наслаждения

Существовал человек, которому все — ну совершенно все — доставляло дикое безудержное наслаждение. Уже самое зачатие ему пришлось по душе. И формирование в материнской утробе развлекало неимоверно. И родился он с криком наслаждения. И все ощущения — даже те, от которых прочие морщатся, — он любил, как родных. Что бы ни происходило — этот извивается от удовольствия. Стоит ли говорить, что и собственная смерть ему необычайно понравилась. А уж после смерти — столько наслаждений, что даже жизнь позабыл. Правда, воспоминания ему тоже нравились. Вечность ему показалась сладкой, как варенье, и отнюдь не скучной, отсутствие времени — не менее забавным, чем время. В общем, так он и пребывает каким-то образом, не подозревая о неприятностях.

***

Неистовства любви

В ресторане «Пекин», что в центре Москвы, жил человек, у которого правая рука страстно любила левую. Чуть что — она к ней, обнимает, мнет, словно бы слиться хочет с ней совсем. И до таких безумств дело доходило! Как-то раз правая заприметила, что Хозяин любит почесывать левой рукой кадык. Ну тут, как говорится, от любовной ревности помутились все двадцать шесть нижних небес. Правая дождалась, когда Хозяин уснет, подобралась к горлу — и давай душить. Чуть было не убила, безмозглая, Хозяина и себя заодно. Хорошо, что Хозяин в последний момент проснулся — видит, жизнь на волоске висит.Стал оттаскивать правую левой рукой, но правая-то сильнее, мускулистей. Навалился на нее всем телом, она вырывается, нет сил удержать. Зовет на помощь. Прибежали друзья, люди горячие, стали топтать руку ногами. Хозяин кричит от боли, все-таки его рука. С тех пор пришлось носить на этой руке тяжелые кандалы. Правая рука висит, закованная, и шевельнуться не может. Левая иногда к ней из жалости подбирается украдкой, погладит чуть-чуть, чтобы утешить. Только любовь может довести до такого неистовства.

Рисунки Павла Пепперштейна и Ивана Разумова