«И бездна ИТР...»

Подходы, предлагаемые ИТР-эстетикой, заточены на упрощение и ведут в конечном итоге к репрессии – культурной, и не только

Имена:  Виктор Пелевин · Виктор Шендерович · Владимир Сорокин · Дмитрий Быков · Елена Фанайлова · Мистер Паркер · Сергей Лукьяненко

Всякий читатель интернета, как, впрочем, и многих бумажных литизданий, вероятно, согласится с тем, что в современном культурном поле весьма значительное место занимает литературная (и не только) эстетика программистов, математиков и физиков и менеджеров – одним словом, эстетика итээров, если использовать старинное советское выражение «инженерно-технические работники». Хочу быть правильно понятым: речь не об образовании и не о профессии (хотя и эти факторы некую роль все же играют). С одной стороны, каждый знает немало программистов или химиков, способных дать фору самому продвинутому филологу (кто, скажем, редактирует раздел, для коего я сочиняю эту колонку?). А с другой – выразителями итээровской эстетики могут быть персонажи, закончившие Литинститут или РГГУ. (К примеру, М. Веллер и С. Минаев – типичные итээровцы по своей идеологии, даром что один закончил филфак ЛГУ, а другой – Историко-архивный институт в составе РГГУ.)

Речь о разных системах представлений о современной культуре и культурной деятельности, даже о типах мышления, сосуществующих в сегодняшней словесности, где бы она ни разворачивалась – на бумаге или в интернете. Сосуществуют эти эстетики с давних пор по политическим и прочим «внелитературным» причинам – как интеллигентские, а следовательно, объединенные общими целями и интересами. Однако, на мой взгляд, это сосуществование становится все более вредным для «нашей» культуры, разделяющей те представления о культурной деятельности, искусстве и – да, обществе, которые сложились под непосредственным воздействием постмодернизма, постструктурализма, феминизма, постколониализма и прочих интеллектуальных конструкций последних трех десятилетий.

Итээровская культура возникла, конечно, не сегодня. Еще Мандельштам жаловался в воронежских стихах на «бездну ИТР». Но в 60-е годы именно эта среда молодых ученых и инженеров стала «советским средним классом» и самым многочисленным оппонентом сталинизма, хотя диссидентство скорее отпугивало итээров, чем привлекало, несмотря на то что Сахаров был порождением именно итээровской среды. Именно эта рационалистическая и скептическая среда породила не только КВН, но и стала главным потребителем – и стимулятором! – таких разных, но в целом либеральных явлений, как, скажем, бардовская песня и Стругацкие, театр «Современник» и «молодежная проза», романы, например, В. Дудинцева или Д. Гранина и структурная лингвистика, как и многого другого. Вообще же в эстетическом плане для итээровской культуры характерен «пропуск» модернизма при избирательном фанатизме по поводу отдельных модернистов (чей модернизм яростно отторгается) – ярчайший пример «Мастер и Маргарита» как «наше все». (Как заметил И. Кукулин, для многих представителей этой культуры в 60–70-е характерно нерефлектированное продолжение модернистских поисков при декларативном их отторжении.)

Неудивительно, что, хотя отдельно от итээровской культуры развивался эстетический андеграунд, ею остались не замечены ни Венедикт Ерофеев, ни Саша Соколов. Равнодушной она осталась и к концептуализму (хотя стихи Пригова о «милицанере» рассмешили и итээров). Сорокин вызвал стойкое отвращение. Акунин понравился, льстя «эрудиции» и щекоча самолюбие (не Бушкова читаем!). Но, конечно, главная любовь досталась Шендеровичу и Гоблину, как ни странно смотрится это сочетание! Сложнее с Пелевиным: он, безусловно, вырастает именно из итээровской культуры, причем поздней, осложненной интересом к оккульту и эзотерике, но чем дальше, тем сильнее от нее удаляется: самым дальним «уходом» мне представляется его роман «Священная книга оборотня» (2004) – лучший, на мой, «гуманитарный», вкус.

В чем же отличительные признаки итээровской эстетики?

● В сущности, она сохраняет – в слегка смягченной (иронией) форме – марксистские дихотомии: базис (наука, технология, экономика) и надстройка (искусство как декоративное оформление или развлечение); содержание и форма и т.п. При всей возможной фантастичности письмо, присущее ИТР-эстетике, всегда основано на убеждении в том, что а) «искусство отражает жизнь», б) «оказывает воспитательное воздействие»... В этой имплицитной идеологии отпечатались и снисходительное отношение итээров к неизвестно чем занятым гуманитариям, и профессиональная уверенность в том, что никаких специальных знаний, а уж тем более специальных навыков рефлективного мышления для производства словесности не требуется. Связь между актуальной словесностью и интернетом особенно укрепила последний фактор: ведь интернет по своему происхождению – это итээровский домен.

● Никакой эстетической сложности («занудства»), искусство должно «красиво» излагать мысль, и только. «Форма» – это всего лишь обертка мысли. Мысль доминирует и при этом должна быть остроумной, желательно афористично выраженной. Все подтексты должны быть выделены жирным шрифтом. Один из недавних примеров такого рода – сенсационный успех анимационных роликов Мистера Фримана, ужасающе дидактических, даже навязчивых в своем позитивизме, но сделанных в иронической манере, напоминающей о постмодернистской мультипликации А. Татарского («Крылья, ноги и хвосты», «Медвежуть»). В литературе то же самое делает Вс. Емелин – только позитивизм у него заменен на популистский антилиберальный пафос (сдобренный иронией для квазиамбивалентности, позволяющей отстраниться от любого суждения).

● Ирония, безусловно, главный эстетический прием ИТР-эстетики. Именно в этой области располагаются высшие достижения ИТР-эстетики: от «Владимир Владимирович™» Мистера Паркера до «Кукол» Шендеровича. Для эволюции итээровской культуры, кстати, показательно, что впоследствии автор первого проекта прославился гибкостью позвоночника, а автор второго стал образцом гражданской смелости. Показательно потому, что сегодня итээровская культура объединена не политической, а именно эстетической идеологией. Но ирония, даже будучи изощренной, всегда ограничена здесь фразой, афоризмом, самое большое – диалогом. Она никогда не распространяется на всю эстетическую конструкцию: сюжет здесь с неизбежностью смерти строится на бинарной оппозиции «нашего»/«чуждого». Эта оппозиция может быть также слегка осложнена иронией, демонстрирующей, допустим, сходство антагонистов (см. сочинения С. Лукьяненко), но это дела не меняет: наши – они и в сумраке наши.

● Причина ограниченности иронии при ее широкой распространенности, по-видимому, состоит в том, что еще одной, пожалуй, важнейшей чертой этой эстетики оказывается полное отсутствие авторефлексии. Представления о «других» – в особенности так называемый «культурный расизм» («быдло», «чурки необразованные») – воспроизводятся с завидным энтузиазмом и без малейших сомнений. Вообще, собственная правота в этой эстетике никогда не подвергается сомнению, ей неизвестны такие приемы проблематизации, как недостоверный повествователь или многоголосый субъект. Ей противна сама мысль о проблематизации своего родимого. Я – это я и есть, что тут непонятного?

● Что касается критических и прочих металитературных высказываний, свойственных ИТР-эстетике, то школьные (советские) и фольклорно-интеллигентские (т.е. опирающиеся скорее на устные интеллигентские предания, чем на реальное чтение) представления об искусстве и истории литературы остаются в итээровской культуре вечными и незыблемыми, несмотря на явственные противоречия между первой и второй «незыблемой скалой». Школьная программа четко воспроизводится не только в критических суждениях, но и в интертекстах и иронических «аллюзиях». Авторитеты непоколебимы. Вертикальные иерархии с лучшим «нашим всем» «всех времен и народов» с редким постоянством строятся в каждом втором тексте.

Узнали? Нужны примеры? Или хватит?

Та часть современной культуры, которую я называю итээровской, – это тень богатой на смыслы и пережившей многочисленные драматические трансформации субкультуры советских итээров. История этой субкультуры и ее эстетических дискурсов еще ждет своих исследователей. То, с чем мы имеем дело сегодня, это плоская (во всех смыслах) проекция трехмерной конструкции. Под оберткой иронии, имитирующей, но не порождающей постмодернистские эффекты, обнаруживаются эстетические представления, которые в 60-е казались «прогрессивными», а сегодня не просто устарели, а располагаются вне каких-либо внятных эстетических координат. Эта непричастность современным контекстам, с одной стороны, облегчает производство итээровского дискурса, а с другой – его восприятие: именно здесь кроется секрет популярности итээровских гуру. В то же время отсутствие авторефлексии позволяет выдавать ИТР-продукцию за эстетический «здравый смысл», поскольку мысль о социокультурной обусловленности «здравого смысла», само собой, никогда не посещает авторов этого типа.

Подходы, предлагаемые ИТР-эстетикой, заточены на упрощение, они восстанавливают в правах как ретроградные понятия об искусстве (что «отражает»? чему «учит»?), так и восприятие общества и культуры сквозь сетку бинарных оппозиций. Оборачиваясь заметным читательским успехом, эти стратегии представляют собой опасный соблазн – именно потому, что упрощение оптики ведет к культурной (и не только) репрессии. Какие бы политические идеи представители этой эстетики ни исповедовали – либеральные (в духе демократизма перестроечной поры), государственнические или националистические, – политика этой эстетики всегда подчинена самодовольству «образованного класса», не желающего подвергать сомнению когда-то усвоенные понятия, поскольку на этих понятиях зиждется его, класса, достаточно иллюзорное культурное и символическое превосходство. Поэтому даже самые эгалитарные устремления в ИТР-дискурсе всегда строятся на допущении о том, что «мы», как интеллектуальная и культурная элита, всегда будем «равнее», а если нет, то режим тоталитарный, общество в застое, и вообще да здравствует революция!

Я не призываю к войне, я предлагаю проводить внятные границы между современной гуманитарной культурой и культурой ИТР. Прежде всего потому, что сегодня, кажется, особенно ясно, что представления о культуре имеют политическое значение и самые, казалось бы, отвлеченные разговоры о верлибре или Родионове, о «Школе» или Фанайловой точнее разводят личные и групповые идеологии, чем споры, скажем, о Путине и Медведеве. Да, так бывало и раньше: но споры о Солженицыне или Трифонове были все же спорами о политике, а не об эстетике: эстетика привлекалась лишь в качестве политического аргумента. Несколько иначе ситуация выглядела, когда начались бои о Сорокине или Пелевине, а затем о прохановском «Гексогене»: идеология здесь выводилась – по ходу дискуссии – из самой эстетики и соответственным образом вела к расколам. Но эти расколы проходили через всю интеллигентскую среду и в общем-то шли по знакомым пунктирам: традиционалисты – экспериментаторы, националисты – «космополиты», модернизаторы – консерваторы...

Сегодня, думается, расколы идут по каким-то иным линиям, а главное, сегодня назрела необходимость говорить о политике, заложенной в самой культурной деятельности – не отражающей, а порождающей подходы к социальным, этническим, гендерным и прочим проблемам. (Этого, кажется, не понимает Д.А. Медведев, и его представления о модернизации фатально предопределены итээровским дискурсом: больше технологии, интернет в каждый дом, наукоград за первым углом – и наша жизнь засияет, как солнце. Been there, done that.)

Сложность или усложненная оптика, развиваемая, условно говоря, «гуманитарной» эстетикой, конечно, чревата противоположной опасностью: элитизма, авгуровского письма, замкнутости в среде понимающих. Эти вопросы стоят очень остро: см., например, «Лена и люди» Елены Фанайловой. Я ни в коем случае не призываю к элитизму – он, полагаю, был бы капитуляцией перед культурой ИТР. И не то чтобы «сложная» культура не пыталась демократизировать свой дискурс. Речь о другом.

О необходимости четкого осознания границы между «гуманитарным» и «итээровским» дискурсами. О противоположности политических потенциалов этих эстетических моделей. Поскольку по большому счету речь идет о двух концепциях модерности – технократической и постмодерной. В прошлом союзники, сегодня эти модели все больше обнаруживают взаимную несовместимость – что и видно с особой отчетливостью в сфере искусства.

Вот почему соблазн поисков демократизации дискурса на проторенных магистралях ИТР-эстетики приводит к компромиссам не только на уровне поэтики, но и на уровне идеологии, философии и политики культуры. Да и, строго говоря, все стратегии демократизации «сложной» или «гуманитарной» эстетики по моделям итээровской культуры уже отработал Дмитрий Быков. Со всеми вытекающими последствиями (включая беллетризацию поэзии, о которой точно написала Варвара Бабицкая, но явно не ограничиваясь ею). Так что в общем-то, как обычно, вырисовываются два варианта: становиться эпигоном Д. Быкова или же искать формы и стратегии демократизации, не апроприированные еще ИТР-эстетикой. Их больше, чем кажется на первый взгляд^*.

___________________________
^*Искренняя благодарность И. Кукулину и М. Майофис, высказавшим ряд ценных соображений и замечаний по поводу первого варианта этого текста.