Оцените материал

Просмотров: 7173

О восхождении

Михаил Айзенберг · 22/09/2008
Сниженной лексикой никого уже не удивишь, но на анекдот в эпиграфе вполне драматичного стихотворения до Гуголева никто как будто не отваживался

©  Дмитрий Беляков / Лица русской литературы

О восхождении
* * *

        Вы не видали, как два богомола
        лапки сцепляют в преддверии схватки
        или же то, как два халха-монгола
        бросить друг друга хотят на лопатки?
        Понаблюдаем же перед закатом
        за теми, кто неутолимой томим
        жаждой, — конкретно, за пьющим горбатым
        и, соответственно, пьющим хромым.
        Их разговор разгорается вечером,
        если бы их наблюдали с утра б мы,
        было б виднее, что пальцы их веером
        есть результат производственной травмы.
        Всю свою жизнь на родном комбинате,
        просто работы иной Бог им не дал,
        а в результате — потрогайте, нате, —
        кисти их рук, словно знак heavy metal.

        Да, на алтарь деревообработки
        в жертву принес ну хоть пальца фалангу
        каждый из них.
        Пьющий горбатый слабеет без водки.
        Вот он вздохнул: — Не сдаюсь, но прилягу.
        И как-то сник.

        Пьющий хромой
        поднимает горбатого пьющего,
        только теперь его
        обнимает уже как брата.
        Оба уходят домой.
        Все они в принципе с дерево-
        обрабатывающего
        комбината.

        И хотя презирают друг друга в душе,
        у обоих на лицах — «я убит подо Ржевом»,
        так что не дай боже вам,
        не дай боже...


Первое, что мы чувствуем: эти стихи совершают какую-то полезную работу. Ее осмысленность сразу включается в художественное впечатление, становится его частью — рефлекторной составляющей.

Первое, что мы видим: новый поэтический материал. Он «выделен», не вполне растворен в стихе. Мера несовпадения точно угадана и проявлена как легкое затруднение речи. Форма как будто чуть не по размеру, а потому обозначает материал более выпукло.

«Работать с фактом, / а не только со словом» — такой крохотный манифест Юлий Гуголев вставил в одно из своих стихотворений. Меняющая свой характер фактичность, похоже, и есть отправная точка его работы. Но стих Гуголева не мотивирован материалом, он живет по своему закону; этот закон — постоянная, присутствующая в каждой точке деформация. И не однородное видоизменение, а последовательная смена принципа деформации. Как халха-монголы из приведенного выше стихотворения, материал и стих сходятся в борьбе на равных, меняют положение и друг друга, становятся одним целым. Художественное содержание вещи — сама их борьба.

Фраза у Гуголева без конца выясняет, кто же она на самом деле: грамматическое единство или ритмический сгусток? Ответа не будет, а выяснение никогда не закончится.

Вероятно, оно показалось бы тягостным, если бы не подсматривало за собой в боковое зеркальце, где любое напряжение выглядит немного комично. А комическое легко почувствовать, но трудно определить: общий его оттенок возможен только при системном взаимодействии различных приемов.

Перечислю только некоторые. Например, цитата. Цитата намекает на какое-то известное произведение; оно становится слабым фоном, литературным задником гуголевского рассказа. Сквозь основной литературный план просвечивает второй, совершенно иной по фактуре, что немного комично само по себе, как любая накладка.

У вещей Гуголева неустойчивая, колеблющаяся принадлежность высокой топике, классическому стиху. Лексическая окраска здесь постоянно меняется, линяет — от поэтизмов к московскому сленгу («Время медленных танцев — кирдык!») — и в таком лексическом межсезонье тоже есть неявный комический (пародийный) оттенок. Сниженной лексикой никого уже не удивишь, но на анекдот в эпиграфе вполне драматичного стихотворения до Гуголева никто как будто не отваживался.

Ирония Гуголева совершенно органична: в ней есть какое-то даже мимическое начало. Но главное в том, что он ироничен и по отношению к собственной иронии.

Его стиховая речь соотнесена с очень необычным (для поэзии) видом устной речи: это, как правило, не «монолог», а «история из жизни», наподобие анекдота. Такой низкий старт автор использует очень профессионально — для резкого рывка в противоположном направлении.

©  Константин Рубахин / Лица русской литературы

О восхождении

«Проза» в стихе пытается подчинить поэзию и навязать ей свои правила, а поэзия сопротивляется и не уступает. Причем никогда не уступает. Стих Гуголева пытается стать прозой, но остается поэзией, хотя основное «сопротивление материала» приходится на ее долю.

У этой поэзии большой опыт сопротивления и большой арсенал приемов. Богатая рифма, подчеркивающая богатством свое наличие (по принципу «есть рифма, значит, стихи»). Постоянная игра в совпадение-несовпадение при наложении стихового ритма и ритма речевого и родственное ей соотношение метрической затрудненности и речевой непринужденности. Закономерность метрических акцентов — при большом разнообразии размеров и сложном их чередовании. И так далее.

Но побеждает, ясное дело, не арсенал. Все эти орудия еще надо применить — последовательно и целенаправленно.

В каждой новой вещи Гуголев нам о чем-то рассказывает. Этот рассказ необычен — по структуре, по сложному, с перемещениями на флангах композиционному развертыванию. Он начинается попеременно с разных сторон, раз от разу как бы поднимаясь на ступеньку выше. По ходу движения основной поначалу — содержательный — план стихотворения становится дополнительным, второстепенным. Первично здесь само восхождение. Когда оно заканчивается, перед нами вдруг открывается новый вид с широким обзором — новая местность. Но она уже никак не описана, просто видна.


Еще по теме:
Стихи вживую. Юлий Гуголев


Другие колонки Михаила Айзенберга:

Новая элегия, 25.08.2008
«Слышите вы — Пригов!», 06.08.2008
Шаг в сторону, 07.07.2008

Ссылки

Все новости ›