Вторая проза

Даже очень точная, в масштабе один к одному, копия настоящей литературы все равно вызывает такое чувство, словно тебя мертвец по волосам гладит

Имена:  Михаил Айзенберг

Это, собственно, второй разговор на ту же тему (см. «Стихи на свету»). Начнем с цитаты: «Всякое сближение прозы со стихом на деле есть не сближение, а введение необычного материала в специфическую, замкнутую конструкцию» (Ю. Тынянов). Понятно, что такое сближение, как конструктивный фактор, очень продуктивно. Но в каких-то случаях речь идет не о необычном материале, а о потере специфики. Эта специфика всегда ощутима, но ее совсем не просто перевести в доходчивое определение. Все же попытаемся.

Внутри стихотворения постоянно идет звуковая волна (не путать с мелодией), и весь словесный массив с его словарными значениями и синтаксическими связями переходит в другое — волновое — состояние. Слова существуют в слитном волновом движении; в пределе — как единое слово. Это другой вид речевой материи. И ритмовая внутренняя артикуляция — эхо той же волны.

Волновая природа поэтической речи объясняет, почему настоящие стихи не приедаются (скорее наоборот). Мы не считываем повторно знакомую информацию, а нас еще раз подхватывает и несет волна. Способность такого повторно-первичного воздействия — очень ясный стиховой признак. Едва ли не основной.

При всех модификациях поэтической формы ее волновая (глубинно-звуковая) основа остается неизменной. Но ведь есть стихи, чье волновое происхождение совершенно неощутимо, зато на виду родовая связь с новеллой или эссе. Я имею в виду не внешние данные, а конструктивные признаки. Всегда понятно, с каким начальным импульсом рождается стихотворение: волновым или повествовательным. Стоило бы эти вторые и называть как-то иначе, меньше было бы путаницы. Но всё не так просто.

Есть множество вещей как бы одноразовых, не владеющих повторным воздействием, но они сохраняют стиховые признаки и считают себя стихом. Почему? Ведь быть стихами сейчас не так уж почетно, многие считают это занятие маргинальным и не вполне серьезным.

В таком упорном желании числиться по поэтическому ведомству есть что-то крайне существенное. «Текстам» (будем пока называть их так) нужен какой-то знак стиха. Им важно существовать под этим знаком. Во многом они и формируют себя поэтически; в них присутствует особый принцип словесной организации: свойственное стиху динамическое единство. «Тексты» существуют как семантическая (а не ритмическая) последовательность, но при этом постоянно конфликтуют с тем движением, что навязывает фабула. Накапливая новые свойства и возможности, пристально смотря в сторону прозы, они предпочитают оставаться стихом.

И все же мне кажется, что им не так важно быть поэзией, как важно не быть прозой, литературой.

«Новейшие поэты разлучили поэзию с “литературой”», — писал в 1907 году Вячеслав Иванов как о главном достижении своего времени. И, похоже, разлученным не так просто сойтись вновь, особенно сейчас.

Сегодняшнюю литературу делают профессионалы, литераторы. Это нормально, но почему-то большая часть таких авторов производят впечатление взрослых детей, играющих в настоящих писателей; усвоивших, впрочем, не только правила игры, но и алгоритм изменения этих правил. И это было бы даже трогательно, только читателю в этой игре достается совсем не детская «кукла» — резаная бумага под солидной купюрой-обложкой.

Все остается «словами на бумаге», все находится внутри существующего понятия о литературе — с неизбежным в таких случаях удвоением литературности. Но даже очень точная, в масштабе один к одному копия настоящей литературы все равно вызывает такое чувство, словно тебя мертвец по волосам гладит. А редкие удачи сравнимы со статистической погрешностью и погоды не делают.

Зато «текстам» чаще обычного выпадает и удача, и некоторый энтузиазм, сопутствующий всяким полезным изобретениям. Там мертвый не хватает живого. Там появляются свои новые читатели, и их число увеличивается.

Это действительно серьезное инновационное движение, только с ложной отсылкой. Это не поэзия, не проза, это будущая проза. На наших глазах идет повторное рождение прозы из духа поэзии. И я надеюсь, что «тексты», продолжая видоизменяться, всерьез изменят русскую прозу, пусть даже будут по-прежнему называться поэзией.