Елена Трубина. Город в теории: опыты осмысления пространства

Разговор о городах: от базаров при метро до будущего человечества

Имена:  Елена Трубина

Вышедшая только что в издательстве «Новое литературное обозрение» книга Елены Трубиной «Город в теории» скорее учебник, чем собственно исследование. В книге действительно, как и обещает нам аннотация, «рассматриваются классические и современные теории городов – от классической чикагской школы до сложившейся в последнее десятилетие акторно-сетевой теории».

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

В этом, собственно говоря, основной ее интерес. Общественные дискуссии соответствующего толка в России носят довольно широкий характер: устройство городской жизни – тема, на которую высказываются все, от профессиональных политиков до водителей такси. Часто участники таких дискуссий не подозревают, что «говорят прозой», то есть что обсуждаются проблемы именно теории городов, интегральной дисциплины, включающей в себя самые разнородные составные части – буквально от математического моделирования транспортных потоков до философской антропологии. Книга Трубиной хороша тем, что она дает сравнительно широкому кругу читателей (текст не научно-популярный, но и не слишком сложный) словарь для этого разговора и одновременно примеры того, как этот словарь может быть приложен к российским реалиям. Автор – доктор философских наук и рассматривает город скорее с культурологической/антропологической/философской точки зрения, чем с прагматической. С другой стороны, тот факт, что научные интересы Елены Трубиной далеко не исчерпываются урбанистикой, пусть даже широко понятой, обеспечивает ее взгляду на проблематику городского пространства удивительную панорамность и системность. После отмены выборов мэров в российских городах внятный разговор в медиа о городской политике оказывается, помимо протестных акций, чуть ли не единственным способом как-то на эту политику повлиять. Книга Елены Трубиной дает нам представление о том, на каком языке о соответствующих проблемах следует говорить и думать.


Базар при метро

Базар, по Лангеру, это позитивная метафора городского многоцветья и разнообразия. С его точки зрения, «социологи базара» – это те, кто городское разнообразие мыслит прежде всего как многочисленные варианты столкновений множества людей-индивидов, широчайший спектр обмениваемых благ и дифференциацию потребностей. Мне кажется, что это слово, избранное им для наименования одного варианта метафорического осмысления города, наименее удачное. Как я уже сказала, Лангер усматривает истоки «базарной социологии» у Зиммеля, хотя тот нигде, кажется, о базаре в отмеченном смысле не говорит. Более того, непонятно, чем эта метафора (не говоря уж о реальном опыте посещения городского базара) может соответствовать главной характеристике столкновений индивидов в городе – показному равнодушию друг к другу, о котором Зиммель говорит в «Духовной жизни больших городов».

С другой стороны, если перечесть эту классическую работу в недоуменных поисках именно «базара», то и выразительно описанная «тесная сутолока больших городов», и зафиксированное «одновременное скопление людей и их борьба за покупателя» как-то объясняют ход мысли Лангера. Ему было важно показать значимость продуцируемых культурой образов городов и их важность, сопоставимую с экономической составляющей городской жизни. Поэтому, вероятно, он проигнорировал отчеканенное Зиммелем суждение: «Большой город настоящего времени живет почти исключительно производством для рынка, т.е. для совершенно неизвестных, самим производителем никогда не виденных покупателей».

С «базаром» и в России дело обстоит достаточно сложно, если оценивать его метафорический потенциал. С одной стороны, это слово исторически нагружено негативными коннотациями, что, в частности, выражается в «сексистской» поговорке «Где баба, там рынок; где две, там базар». Возможно, как раз этой исторической традицией словоупотребления объясняются неудачи прежних попыток власти использовать его в позитивном смысле. К примеру, известна попытка Н.С. Хрущева популяризовать различение между теми, «кто едет на базар», то есть полноценными работниками, и теми, «кто едет с базара», то есть теми, кому пора на покой.

Тем не менее о базаре как метафоре городского разнообразия речь у нас иногда идет, но чаще всего в качестве реакции на западные тенденции. Так, один Всемирный конгресс Международного союза архитекторов носил название «Базар архитектур», и в своем отчете об участии в нем российский архитектор сетует на то, что отечественный опыт на конгрессе был представлен слабо, хотя некоторые замыслы и проекты российских архитекторов по своему разнообразию и охвату вполне «тянут» на то, чтобы тоже называться «базаром архитектур».

Пусть базар – синоним многоцветья и разнообразия, но в повседневной реальности западного города есть блошиные и фермерские рынки, а название «базар» закрепилось кое-где за рождественскими ярмарками на центральных площадях. В последнее время так называют бутики и магазинчики, торгующие всякой всячиной, в первом случае играя с экзотическими восточными коннотациями, во втором – оправдывая пестрый ассортимент. У нас же базар скорее ассоциируется с восточной дикостью, приезжими торговцами и «неорганизованной торговлей». Проблематичное единодушие, с каким и простые жители, интеллектуалы, и власти прибегают к так понимаемой метафоре базара, выражается во множестве сетований и суждений. Так, жители одного из пригородов Санкт-Петербурга жалуются журналистам на разгул уличной торговли дешевым ширпотребом, которую ведут «выходцы из южных республик, наверняка находясь на территории Российской Федерации на незаконных основаниях». Авторы жалобы ничтоже сумняшеся сваливают на приезжих участившиеся в пригороде кражи и даже именно их считают причиной «бытового экстремизма» местных жителей. Они прибегают к такому цветистому противопоставлению: «Неоднократные просьбы к администрации Пушкинского района и милиции пресечь незаконную уличную торговлю, которая превращает “город муз” в город-базар и городскую помойку, остались неуслышанными».

Связь базара и дикости, причем не только «привозной», как в первом примере, но и «родной», связанной с периодом первоначального накопления капитала, а теперь, предполагается, победно превзойденной, эксплуатируют и официальные лица в целях обоснования политики «регулирования» уличной торговли: «Разномастные ларьки и палатки не украшают наши улицы и дворы, и зачем нам превращать город в базар, мы прошли эти дикие 90-е годы. Сегодня Москва – одна из самых динамично развивающихся и красивых столиц мира, и все мы, ее жители, должны делать все возможное для ее дальнейшего процветания».

Противопоставление успешно преодоленного наследия прошлого и замечательного настоящего – риторический прием, сложившийся в советские времена, многократно опробованный и себя оправдавший. Так, в одной из книг о социалистических городах, выпущенных в 1930-е, читаем: «Старая Москва – такая, как она есть, – неминуемо и очень скоро станет серьезным тормозом в нашем движении вперед. Социализм не втиснешь в старые, негодные, отжившие свой век оболочки».

Сегодня в отжившие оболочки уличных ларьков не вписывается уже государственный капитализм. «Базар» в высказывании столичного чиновника отсылает к периоду ельцинского президентства, от которого сегодня принято отмежевываться. Период относительной свободы малого бизнеса, часть которого только в «ларьках и палатках» и возможна, уступает сегодня место его нарастающему вытеснению, а степень государственного и муниципального регулирования торговли нарастает настолько, что нуждается для своего оправдания в сильных риторических ходах. «Базарная дикость» подается как проблематичная и эстетически («не украшающая») и социально (препятствующая «динамике» и «процветанию»). Однако если в представлении одних она (по крайней мере, в столице) успешно преодолевается с помощью эффективного менеджмента городского пространства, то, по мнению других, она как раз повсеместно торжествует в результате неправильных реформ: «Вестернизация России приводит к обратным результатам – если считать, что ожидаемым результатом должно было стать превращение homo sovieticus в homo capitalisticus. Вместо цивилизованного западного “рынка” в России образовался “восточный базар”... Таким образом, в расплату за антипатриотическую вестернизацию мы получили истернизацию и архаизацию жизненных реалий».

В последнем фрагменте игнорируется неизбежность разрыва между замыслами реформаторов и полученными результатами. Нежелательные тенденции морализаторски поданы как «расплата» за корыстно («антипатриотически») задуманные и воплощенные реформы. Негативность итогов репрезентируется темпорально – возврат к вроде бы уже преодоленному далекому прошлому («архаизация») и пространственно – воцарение якобы неорганичных нам социальных реалий («истернизация»). «Базар» как метафора изобилия возможностей и влекущего многоцветья трансформируется в эмблему чужого и чуждого, которое подстерегает всех, кто не заботится «патриотически» о границах своей общности.