Литературный лифт и литературное плато

Литературным лифтом успевают подняться не все — иные замечательные авторы со своими текстами остаются стоять в подъезде. Но отдельным счастливчикам удается

Подниматься по лестнице? Лифтом — быстрее и удобнее. Литературные лифты есть: это премии. Эти лифты, как и обыкновенные, в подъездах, иногда ломаются. И в них застревают — между литературными этажами. Например, как Алексей Слаповский, почетно пребывая в шорт-листах.

Премии делятся на два сегмента: статусные и конкурсные.

Есть премии, подтверждающие существующее положение дел — или делающие свой выбор по новым текстам. Существует иерархия — или нет? Есть ли объективная система ценностей, располагающая по определенной (вернее, определяемой членами того или иного жюри) шкале? А еще — существует ли вообще ценностей незыблемая скала? Было понятно: вот «Новый мир» 60-х, вот его редакционный выбор, вот его борьба с цензурой (см. недавно вышедший примечательный «Новомирский дневник» А.И. Кондратовича, расписывающий эту борьбу по дням и часам, «Рабочие тетради» и «Дневник» А.Т. Твардовского, докупрозу В.Я. Лакшина). И вот результат: если в «Новом мире» сегодня появляется «Созвездие Козлотура», то завтра Фазиль Искандер просыпается знаменитым. «Новый мир» и был тогда главным литературным лифтом, никакие ленинские и государственные премии рядом не стояли.

Их значение, кстати, сильно переоценивали: негласно в определенных (наивных) либеральных кругах считалось, что если бы Солженицыну дали Ленинскую премию, то с его стороны конфронтации с советской властью не последовало бы. И не было бы бунтующего Солженицына…

Литературным лифтом успевают подняться не все — иные замечательные авторы со своими текстами остаются стоять в подъезде. Но все-таки отдельным счастливчикам удается.

Ревность к результату понятна, если действительно присуждение премии помогает предъявить талант публике. А если вопрос о таланте повисает в воздухе — а ответ сомнителен, — тут и свист, и разочарование в жюри, подрыв результата, и т.д., и т.п.

Тем не менее как-то вместе это со скрипом, но работало; результаты одних премий корректировались другими — не скажу, что литературная справедливость торжествовала, но все-таки картинка возникала.

Другое дело, что этот литературный лифт поднимает в пентхаус на время, а не навсегда, — это не собственность, а аренда. Спуск неприятен — так, не всякий литературный обозреватель вспомнит сегодня имя первого букеровского лауреата.

Что еще? Деньги. Льву Толстому Катков платил пятьсот рублей золотом за лист, Достоевскому в два раза меньше — и это уязвляло. В журнале «Сноб» совсем другие гонорары, чем в журнале «Знамя», — и это действует. На авторов, которых, между прочим, вырастили «толстяки».

С Нобелевской премией отношения складываются по модели Россия/Запад: ругают почем свет стоит нобелевский выбор, перечисляя уж совсем забытых лауреатов, но забывая при этом нобелиатов грандиозных. Или наоборот: гадают на кофейной гуще, с трепетом произносят имена живых русских писателей, жаждут «нобелевского» внимания, не забывая натянуть золотую цепочку Бунин — Пастернак — Солженицын — Бродский. Все-таки Нобелевка представляется заоблачной — сюда уже возносит не лифт, а ракета.

В чем же дело?

Наши литературные премии — разномасштабные и всяко-денежные, статусные и конкурсные — пока не имеют отношения к мировому литературному признанию. Ну да, отлично, есть эффект «учрежденческой красавицы» в каждом коллективе, — а какова она будет в соревновании с красавицей из Бразилии? Возразят: литература — это прежде всего язык, и т.д., и т.п., — а то я сама этого не знаю. И все же международное признание любой литературе мира необходимо. Помню давнишний устный спор по поводу «вклада» с одним из наших литературных переводчиков с английского — я все упирала на нашу «четверку» поэтов, а он мне резонно предъявил ирландскую литературу ХХ века.

Литературные премии, конечно, не конкурсы красоты, но международное признание — есть подтверждение. Между тем многим внутри России кажется, что если премиальные суммы приблизятся к заоблачным, то таким образом новая русская словесность заявит о себе миру.

Между тем в мире дело обстоит не так — или не совсем так: премия Медичи небольшая (2222 евро), Гонкуровская — вообще 25 евро. А эффект признания действует. В частности, настоящая внутренняя известность к Людмиле Улицкой пришла к нам через внешнее признание, через Париж, после того, как ее «Сонечка» была удостоена премии Медичи. Тут и последовала для Улицкой благоприятная перемена уже в родных палестинах. Не то чтобы вследствие, но — после.

Кстати, я думаю, что престиж «Русского Букера», который не поколебал странноватый, скажу помягче, выбор жюри последних лет, не пострадал еще и от того привходящего обстоятельства, что премия имеет красивую историю происхождения — с примесью английского, аристократического. На пресс-конференциях или церемониях присутствует баронесса Эмма Николсон, вдова сэра Майкла Кейна, который придумал привить к нашему дичку английский формат. Спасибо его памяти, а баронессе — всяческого здоровья.

Поэтому следует замечать любые подвижки мирового признания, может быть, даже не очень, как нам отсюда, из дома, представляется, крупные. Вот Михаил Шишкин в прошлом году получил Берлинскую литературную премию; а еще несколько лет тому назад — Европейскую — Светлана Алексиевич, — а увлеченное внутренней литературной политикой русское литературное сообщество как будто ничего и не заметило.

Получается, что больше всего это сообщество увлечено расстановкой фигур на домашнем шахматном турнире. Это понятно, — но сам турнир складывается не всегда увлекательно: например, на последней «Большой книге», собственно говоря, очень легко заменить одного из четырнадцати финалистов на другого — из «длинного» списка. Никого не хочу обижать, но я, ей-богу, не понимаю критериев выбора, какими руководствовались эксперты, предпочтя «Женщин Лазаря» Марины Степновой — «Крысолову» Георгию Давыдова. За какие литературные достоинства «архимандрит Тихон Шевкунов» (именно так обозначено это новое литературное имя в официальном пресс-релизе «короткого списка») с его «Несвятыми святыми» предпочтен Олегу Павлову. Почему «Черная обезьяна» Захара Прилепина, — а не «Думай, что говоришь» Николая Байтова, не «Ты так любишь эти фильмы» Фигля-Мигля, не «Фланер» Николая Кононова, не «Московский дивертисмент» Владимира Рафеенко. А ведь дальше будет совсем просто: «академическая» публика числом сто скорее всего проголосует (нажмет кнопочку) за знакомые имена-бренды. А не за книги.

То есть я поняла и легко расшифровала бы все закулисные соображения, — если бы этот короткий список составляли не «независимые эксперты», а мудрые устроители, руководствующиеся, кроме всего прочего, и политическими соображениями. А так — нет, не понимаю.

Но главное — не в этом. А в том, что список представляет из себя ровное, бессобытийное в общем-то плато. И никакой лифт здесь не сработает. Результат — только деньги, — и ничего личного.​