Черная работа и разделение труда

Общество просыпается, приходит в движение – и, может быть, впереди нас ждет новый антропологический поворот

Имена:  Борис Акунин · Владимир Маканин · Дмитрий Быков · Людмила Улицкая · Михаил Шишкин

Не замечали, как непроизвольно начинаете вникать в лица на фотографиях из далекого прошлого — бабушек и дедушек, прабабушек, прадедушек, не обязательно своих? Сильное впечатление производят и дети в платьицах с отложными воротничками, и старушки в кружевных накидках, и старики в ермолках — не только дворянского происхождения: и купеческих родов, и разночинных рядов. И истовые лица крестьян, и спокойные лица рабочих с нарядными по случаю фотосъемки женами и отмытыми до сияния детьми. Народ, который потеряли, утраченные предки — любого национального происхождения: русско-украинского, как у Ахматовой, немецкого, французско-польского, как у Цветаевой, еврейского, как у Мандельштама или Лотмана, Пастернака.

Антропологические типажи советского времени — это Зощенко, Шукшин, недавнего прошлого — в прозе Людмилы Петрушевской, особенно отчетливо в повести «Время ночь», но и в «Смотровой площадке», и в «Маленькой Грозной», и в «Своем круге». Звероватые мачо с уходящими в небытие юродивыми и дурочками. Свою антропологическую таблицу Менделеева заполнил персонажами, уникальными образчиками типологии, Владимир Маканин («Человек свиты», «Антилидер», «Гражданин убегающий», «Отдушина» и другие повести и рассказы 70-х — начала 80-х годов). Этим же путем пошла сначала Людмила Улицкая, вспомним четкую «Сонечку», — позже, в постсоветское время, она скорее описывает судьбы, а не уникальную типажность, и только в «Зеленом шатре» возвращается к антропологическому портретированию в составе своей «галереи диссидентов».

И нет ничего более шокирующего для психики обыкновенного человека, чем прибытие аэроэкспрессом из «Домодедово» на Павелецкий вокзал. Тебя встречают угрюмые лица братков с явными следами вырождения, деградации, уголовного прошлого, льстивыми голосами предлагающих добраться до желаемого пункта назначения на (типа) такси. Содрогающееся воображение обыкновенного человека срабатывает немедленно — в сторону в лучшем случае ограбления, в худшем — расчлененки с отпилом головы и сбросом ее в Обводной канал. Что же касается иностранцев, вылезающих на перрон с бесконечно счастливой улыбкой, то их так и хочется поздравить с прибытием в страну варваров. Ведь вы хотели чего-то экзотического, покупая билет в Россию, признайтесь? Вот так оно и выглядит — любуйтесь не только сталинским метрополитеном с фресками и мозаиками.

Вечером добропорядочный иностранец поднимется — с гудящими после первого посещения московских достопримечательностей ногами — к себе в гостиничный номер и, дай бог, включит по ящику один из российских телеканалов. Ну, не для того чтобы адаптироваться — а просто из любопытства: как тут, в телезеркале, отражается настоящее. Воображаемый иностранец будет еще раз потрясен — сходством экранных лиц с теми, кто повстречал его на Павелецком, вертя на толстом пальце заветный ключ от настоящей русской столицы.

Теперь из другой оперы. Из оперы о либеральных мечтаниях.

Мечтания состояли еще и в том, что, прочтя легально в миллионнотиражных изданиях роман «Доктор Живаго» или пуще того — «Колымские рассказы» и «Архипелаг ГУЛАГ», народонаселение вздрогнет и тотчас изменится.

Прочитали — и отложили книги и журналы в сторону, если не выкинули на помойку, — занялись делами, потому что дела не стояли.

О чем мечталось — о воздействии (облагораживающем) прочитанного на душу и сердце, на менталитет — и на лицо читателя, меняющегося в соответствии с прочитанным. Верилось в то, что облагородятся сами лица, и не просто отдельных сограждан, а, что называется, en masse.

Изменения произошли — но не под влиянием изящной словесности, как бы издателям и сочинителям этого ни хотелось.

Изменения произошли под воздействием совсем иных факторов, не духовных, а чисто материальных.

Киньте взгляд на блондинку, с брезгливым выражением лица перекрывающую ряд вашей новенькой «Тойоте-Камри», — в «Мерседесе» последней модели с номером 500. Обладать победило быть. Но всех победил Маркс, победил реальный капитал, воплотившийся в символический. Дальше — круче: и те, кто добирается до цели на метро или в электричках, так со своей целью и останутся. А Москва будет задыхаться в пробках. Если совсем задохнется — что ж, блондинки за рулем уедут рассекать в Лондон.

Влияет ли хоть как-то литература на происходящее? Никак не влияет. Литература «белая» уходит в пещеры, потому что это есть единственный способ ее самосохранения. Вспоминается повесть Маканина «Лаз», но авторский месседж сегодня звучит не как предостережение (под землей, в хорошо освещенных помещениях, тусуются душевно расположенные друг к другу избранные — пока наверху ужас катастрофы). Души прекрасные порывы на Болотной или Сахарова вызывали из небытия авторы — проводники из «белой» литературы в массовую (если воспользоваться терминологией, которую употребляли критики, издатели и писатели, приехавшие в Москву для участия в круглом столе с красивым французским названием «Le polar de la gare au palais», или, по русскому подзаголовку, «Детективный роман: от легкого чтива до интеллектуального ребуса»).

Такими проводниками на самом деле являются насельники современной русской литературы-многоэтажки: Б. Акунин, Л. Улицкая, Дм. Быков. Фигуры особенные — ни Маканина, в последнем романе которого «Две сестры и Кандинский» доминирует авторский скептицизм; ни сдержанного на оценки происходящего здесь и сейчас Шишкина — никого из них и похожих на них авторов на трибунах, проспектах и площадях заметить не удается. Вряд ли они чего-нибудь такого побаиваются — хотя им есть что терять… не так много, как Ксении Собчак, но все-таки. Покой? «Творческое», прошу прощения, «спокойствие», для которого необходимо внутреннее и внешнее дистанцирование? Чтобы потом с иронией прокомментировать происходящее, соблюдая благородное «и ты, Абрам, прав — и ты, Сара, права». Не хотелось бы никого обижать, но, как мне представляется, никакой заяц, кроме внутреннего, никому дорогу не перебегал. Ни в плане участия, то есть физического присутствия, ни в плане ясного и недвусмысленного высказывания.

Пока что все будет происходить так, как происходит, — за лица, вернее, за обезличивание будет бороться противная сторона, глумливо передразнивающая кривым зеркалом все креативные находки.

А в отсутствие авторитетных высказываний так называемой творческой элиты творческий процесс выходит на улицу, на дорогу к храму — да и в сам храм заходит, как это получилось в протестной акции участниц группы Pussy Riot. Уже есть история вопроса: девушки скрыли свои лица под вязаными шапочками, но когда открылись, лица оказались весьма славными. Прибегание к искусству провоцирующему, к крайностям, когда прямое высказывание никак не доходит, не работает?

Общество, кажется, потихоньку просыпается, приходит в движение — может быть, где-то впереди нас ждет новый антропологический поворот. К новым, чистым и ясным лицам. Если опять это движение не затопят сверху — как уже бывало в истории страны.

Антропологической катастрофой назвал Мераб Мамардашвили то, что произошло здесь, у нас, в ХХ веке (в противоположность тем, которые, напротив, считают конец СССР «геополитической катастрофой»: вот они, точки отсчета, — у Мамардашвили это человек, антропос, у власти — не человек, а геополитика). Остается надеяться, что изысканная «белая» литература не останется в стороне — свет может погаснуть и в пещере. И воцарится одна сплошная пещерная ночь. Время ночь.​

Ссылки

• Станислав Львовский. Мы все, 17.05.2012