Почему разговор о постколониальном и постимперском российские ученые и писатели ведут исключительно на зарубежных конференциях?
© Courtesy The Metropolitan Museum of Art
На международных встречах, происходящих за рубежом, так или иначе связанных с русской современной литературой, культурой, спорят больше всего и по преимуществу те, кто прибыл на конференцию из России, особенно из Москвы.
Возникает впечатление, что здесь нет возможности встретиться и поговорить, — и где-нибудь в США, Франции или Израиле соотечественники с нескрываемым иногда ожесточением обсуждают наши текущие — и, как представляется, проклятые — вопросы. При этом упуская из виду вопросы гораздо более крупные и грозные, нависающие, геополитические. Например: есть ощущение, что Индия гостеприимно раскрывает интеллектуальные объятия для центральноазиатских коллег, проводя обмен постколониальным опытом. Опытом самоопределения, самоидентификации. А московские интеллектуалы относятся к киргизским, казахским, не говоря уже о таджикских, гуманитарным и культурным проблемам сверху вниз. Высокомерный синдром старшего брата еще очень и очень чувствуется, хотя бы потому, что подобных конференций и встреч, насколько я знаю, в России не проводится (или они носят отталкивающе официальный характер). «Русский фактор» идет на убыль — это очевидно. Почему и как, с какими последствиями — об этом предпочитают не задумываться. Или задумываются, но с такими националистическими извивами ущемленного самолюбия, что лучше бы не задумывались. А еще — и просто ведь интереса нет. Не говоря уж о чувстве ответственности за тех, кого не просто приручили — завоевали. А теперь просто отряхнули руки.
Недавно я вернулась из Дели, где участвовала в двух международных конференциях подряд: «Русский фактор в центральной азиатской культуре» (Академия международных исследований, университет
Jamia Millia Islamia, Дели) и «Русское слово в современном международном культурном контексте» (Университет Дели, к 65-летию
Russian Studies). Каждая из двух конференций продолжалась два дня. На первой выступило более двадцати человек, на второй — более шестидесяти; а еще вопросы и ответы, реплики и обсуждения, съедавшие время так, что на прогулку/поездку по городу не оставалось и часа. Евгений Абдуллаев, Андрей Волос, Гасан Гусейнов, Довлат Худоназаров, Наталья Громова, Сергей Серебряный и Людмила Сараскина, Ирина Ковалева, Мария Ремизова, Александр Эбаноидзе — в общем получается целый букет. Это не считая лингвистов, в первой конференции не участвовавших (среди российских лингвистов был мною отмечен Владимир Елистратов, а еще там были преподаватели из Томского и других российских университетов, но они выступали и вели себя в отличие от темпераментных литературоведов, историков и редакторов отдельно и скромно).
А темпераментные «мы» сталкивались так, что порой искры летели.
Хотя чему уж тут лететь, казалось бы? Самое смешное, что
разборки шли большей частью на английском — и отнюдь не всем остальным прибывшим из Москвы, не знающим английского, были понятны. Но здесь еще были и бурная жестикуляция, и красные пятна, выступившие на полных щеках. В общем, если кому-то и непонятно, то уж понято было всеми.
Читать текст полностью
Стоило двум выступавшим на «Русском факторе» прибегнуть к словосочетанию «советская империя» (как само собой разумеющемуся, всем понятному), как со стороны тоже, видимо, прибывшего из России товарища последовал чуть ли не государственный рык: типа как смеете, как можно, да еще подряд — Российская империя, советская империя… Но главное — как это можно в присутствии других участников конференции, прибывших как раз из бывших республик СССР: Казахстана, Киргизии, Таджикистана. Открывая своим выступлением следующую конференцию, Гасан Гусейнов как раз коснулся болезненной проблемы/практики: отмывания слов. Остановившись на изменениях и возможностях русского языка со времени распада СССР, он не застревал на постсоветских «языковых катастрофах», наоборот: просвечивал смыслом новые, казалось бы, неправильные слова филологическо-исторической улыбкой.
По мнению рыкнувшего товарища, «Советский Союз» — исторически и научно правильная терминология. А «советская империя» — это неправильно, это уже публицистика. Что подумают наши ближайшие соседи? Что понаехавшие из России признают их бывшими колониями? Вопрос повисал в воздухе на фоне реальной Индии, бывшей колонии Британской империи: в отличие от России англичане навсегда оставили в своих колониях свое главное оружие — английский язык. На котором, собственно, и шла пикировка среди российских соотечественников.
Конечно, эта стычка мнений выглядела наивно, принимая во внимание единство (раньше бы я сказала «среднеазиатских», теперь надо дипломатично говорить иначе) центральноазиатских коллег. Во-первых, на конференции не просто присутствовала все два дня, а модерировала одну из секций (по традиционной музыкальной культуре) посол Киргизии в Индии Ирина Оролбаева. И делала это не только с дипломатическим тактом, но и с культурологическим бэкграундом. Восток дело тонкое, и слова о том, что западную и русскую музыкальную культуру — при советской власти — насаждали порой в ущерб национальной, не вызвали дискуссии. Хотя… Вагнер и Чайковский в ущерб домбре?.. А еще музыковед из Бишкека Роза Аманова, она же композитор и исполнитель народно-профессиональной музыки, пела, аккомпанируя себе на домбре; и великодержавные страсти под эту музыку улеглись. Но ненадолго: последовало выступление о «колониальном кинематографе», разбираемым образчиком которого стал фильм «Белое солнце пустыни», увиденный сквозь оптику (центральноазиатские, пристальные, хоть и узкие, восточные глаза) культуролога и киноведа Гульнары Абикеевой из Казахстана. Тут опять все встрепенулись — конечно, поиски национальной идентичности предполагают первоначальное дистанцирование. Но с разобранным на имперские детальки фильмом это выглядело экзотично. Опять вспыхнула дискуссия, и опять между российскими участниками.
Думаю, что индийские специалисты наблюдали нашу борьбу с изумлением. Ведь, во-первых, индийская интеллектуальная культура, так же, впрочем, как и западная, подразумевает прежде всего дружелюбие и толерантность; а во-вторых, уж из СССР-то прибывавшие раньше (все-таки 65 лет здешней славистике!) вообще выступали сплоченными рядами: никаких споров, мнение единое и неколебимое по любому вопросу, ответы ясны и заранее оговорены… Так что на старших индийских коллег — тех, кто уже в отставке, — уж точно мы производили впечатление обитателей желтого дома: спорили, кому было ужаснее на каторге (царской, советской), Достоевскому или Солженицыну. (А младшие индийские коллеги — ровесники — и так всё знают не хуже нашего.)
В общем, нашли наконец место поговорить — и поспорить.
«Формат внутрироссийских дискуссий» был предъявлен и на следующей конференции. Консенсус относительно обновления русского литературного канона — ни среди российских гостей, ни среди индийских специалистов старшего поколения, исторически и лично связанных с советским прошлым, — не установлен. Кого и что считать существенно важным для перевода или хотя бы ознакомления? Даже имя Владимира Маканина у старшего поколения индийских славистов, чье профессиональное формирование и человеческие контакты выпали на расцвет советского застоя, вызывает отрицательную реакцию. Не говоря уж о таких «жупелах», как Виктор Пелевин или Владимир Сорокин; Михаила Шишкина тоже не особо стремятся знать. Тем не менее запланированные речи были произнесены, и все споры состоялись. Слова прояснялись, отмывались, вновь затуманивались. Спор спором, а вот визуальный ряд (были и такие выступления) был подчас убедительнее дискуссий. Например, были показаны слайды картины Верещагина «Апофеоз войны» и прочие, с туркестанской войны, — как бы репортажи. Это было сильным месседжем — к вопросу о русской культурной модернизации и прочих.
А в заключительный день, после всех споров, поехали в город Джайпур, где участники из России поднялись на высоченную гору в крепость буквально под небесами — на слонах. (Настоящие индийские слоны — с искусно раскрашенным хоботом и ушами, впервые мною увиденные в «стаде», несколько десятков сразу, — очень похожи на чудесного шелкового слона, возникающего в финале оперы «Смешанная техника», поставленной в МАМТе Дмитрием Крымовым.) К слонам добирались сквозь «Розовый город» (индийское барокко, XVIII век). Город Джайпур был выкрашен розовым к приезду английского принца Эдуарда. Да так с тех пор и оставили, и до сих пор красят! Не перекрашивая в другие цвета и не поминая лихом британское владычество — но реальную историю (в том числе и расстрел сипаев) в своей памяти не утрачивая.
Вечер перед ночным полетом в Москву мы провели в доме у профессора Делийского университета Ранджаны Саксены — энергичного организатора «Русского слова». Там же с нами попрощалась и Рашми Дорайсвами — хозяйка {-tsr-}«Русского фактора», проходившего в Исламском университете. И вот представьте: ночь, профессорский дом, где наши книги и журналы можно обнаружить в неожиданных уголках гостиной. Прощальный борщ, приготовленный руками завкафедрой. И вдруг в доме, где все отъезжающие собрались, распахивается входная дверь и входит высокий, под притолоку, стройный, седобородый индус в белой чалме, еще увеличивающей его рост, в шелковых национальных одеждах. Это оказался муж Рашми, известный певец суннитских сур. А по профессиональной филологической части — профессор английской литературы Делийского университета.
Вот так бы, уходя, и оставлять память — хоть о «советской империи», хоть об СССР.
