Корпорация, дистанция, коррупция

Критика кончается там, где невозможна полемика. А полемика невозможна в своем кругу. Здесь не то что дружить – сближаться опасно

Имена:  Александр Агеев

Поминали Александра Агеева. Вышел «Конспект о кризисе», в Овальном зале была устроена презентация. Собрались в основном тоже критики, большей частью бывшие, — и общий тон, что естественно, был печальный. Не только потому, что Агеев ушел из жизни раньше положенных сроков, но и потому, что подсознательно печалились о своем:  о закате самого профессионального рода своей деятельности, критики как таковой.

Критики были в основном одного с Агеевым поколения и постарше — и лишь совсем немного, горсточка, младшеньких. (Словечко из лексикона критика и литературоведа Владимира Турбина — так он называл следующее поколение своего знаменитого «лермонтовского» семинара.)

Большой сбор критиков в одном месте — вещь противоестественная. Почти каждый говорил о том, что Агеев, по всей видимости, был одинок: особенно близко — по душам — не общался.

Критику вообще противопоказано дружить в литературном сообществе — ни с прозаиками, особенно если он пишет о прозаиках, ни с поэтами, ни с критиками. Не то что дружить — сближаться опасно. Необходима дистанция, а ее отсутствие — гибельно. Возможна ли корпорация критиков? В начале 90-х девять критиков, среди которых был и Агеев, придумали АРСС — Академию русской современной российской словесности. Можно сказать, профессиональную гильдию. Дело для защиты профессиональных прав хорошее, да и к дружбе не обязывающее. Как оказалось, если что и объединяло собравшихся в АРСС критиков, так это совместное бескорыстное вручение премии Аполлона Григорьева прозаикам и поэтам. Как только деньги на премию от благотворителя поступать перестали, так и передаточная инстанция — АРСС — рассыпалась. Никакие слова о поддержке профессии и т.д. ее не спасли. Видимо, не было скрепляющего элемента. Корпорация здесь вряд ли возможна, как бы ни обвиняли критиков АРСС в корпоративности принятия премиальных решений.

Теперь о коррупции. Не такая всепоглощающая, как в государстве, но тоже вещь неприятная, от которой, думаю, невозможно (или пока очень трудно) избавиться, — коррупция дружбы. Примеров приводить не хочу, их много, но каждый раз они неприятно поражают. Вот зачем человеку (идентифицирующему себя как критик, например тому же Агееву) выстилать ковровую дорожку невзрачной прозе, если буквально рядом он о настоящем цедит слова сквозь зубы? А вот затем, что приязнь. Кроме коррупции дружбы, бывают еще и всякие соображения о дальнейших взаимно полезных контактах. Или об отдаче моральных долгов. О Господи, это я не об Агееве, хотя он тоже, увы, мог письменно отблагодарить.

Критика кончается там, где невозможна полемика. А полемика невозможна в своем кругу. То есть там, где невозможна полемика, к горлу подступает корпорация. Никакой публичной дискуссии не может возникнуть между Григорием Дашевским и Анной Наринской (оба эти автора работают в издании «Коммерсантъ-Weekend», где совместно ведут книжную полосу. — OS). Каждый в своем, о своем и по-своему. Получается, что отсыпаются критики на чужих, своих принимая как неизбежно позитивную данность. Как родных и близких, хотя ведь и с родными-близкими в жизни бывает, как известно, по-всякому.

Читать текст полностью Зияет пустота — между поколением, условно говоря, Агеева — Немзера и поколением, условно говоря, Пустовой — Погорелой. Ни-ко-го. Никаких литературных критиков. Одни лишь господа литературные журналисты, а это совсем другое дело. Их немало, но никакой литкритической составляющей в их деятельности не просматривается.

Почему — так?

Может быть, это связано с тем, что сердце дрогнуло и у «старшеньких», когда критическая деятельность была вопросом осознания своей миссии, а не способом существования в литературе, положение которой становилось и так хуже губернаторского.

В связи с резким снижением, если не упадком интереса к литературе занятия критикой перешли в разряд чуть ли не сомнительных. Если литература в обществе фактически не видна, а для оказания услуг хватает литературных журналистов, то зачем критика? Она потеряла мотивацию к своему существованию. И фактически впала в анабиоз.

За последние годы критики активно покидали свой шесток и совершали героические попытки вспрыгнуть на шесток прозы. Курицын был одним из первых, под псевдонимом Андрея Тургенева он выпустил несколько романов — и где они? Владимир Новиков сохранял за собой литературно-критическую позицию — и правильно делал, потому что в качестве автора романов он все-таки не очень преуспел. Евгений Шкловский, тихо отказавшийся «работать критиком», — он, пожалуй, да, совершил удачный для себя поворот, обратившись целиком к прозе. Сумел заинтересовать бывших коллег. Того же Агеева, да и то момент дружбы/товарищества сыграл здесь не последнюю роль. Сергей Костырко пытается удержать две позиции, правда, одна из них все-таки non-fiction, а не fiction в чистом виде. Стойких оловянных солдатиков, никуда из критики не двинувшихся, сегодня можно пересчитать по пальцам. У нас армия, и даже не одна, поэтов, дивизия прозаиков — и взвод критиков (это если считать в плюс подкрепление, прибывшее из новеньких). Возможна ли корпорация, если из нее постоянно делают ноги? Впрочем, повторяю, это делание ног никому настоящего успеха не принесло: и там не обрели, и тут потеряли.

Однако вернемся к тому, с чего начали.

Александр Агеев был романтиком, во всяком случае, судя по «Конспекту о кризисе» и другим посмертным публикациям. Кроме критики, он продолжал еще и сочинять стихи, даже пробовал писать прозу… Что сможет сказать об этом настоящий поэт или прозаик? Стоит ли предъявлять претензии, да еще по гамбургскому счету? Думаю, что сам Агеев вряд ли захотел бы обнародовать незавершенное, несовершенное. Потому что относился к печатному слову как перфекционист, и перфекционист ранимый (см. его реакцию на статьи, опровергающие его точку зрения; последняя выражена в статье, давшей название сборнику).

{-tsr-}Критики вообще ранимые существа. Ранимые, но и ранящие. Ранят, напьются кровушки, порозовеют. Вампиры.

А если не ранят, то уже и не критики.

Агеев последние годы помягчел сердцем, а не ожесточился, чего можно было бы ожидать из-за его болезни. Помягчел — в смысле жалел, и переставал ранить, и, бывало, одобрял то, что вряд ли следовало одобрять. Была ли это коррупция дружбы, разъедавшая дух критики?

Нет у меня ответа.​

Ссылки

• Дружба как коррупция, 11.07.2008
• Николай Александров. О смерти критика, 17.04.2008