Wanted: Толстоевский

НАТАЛЬЯ ИВАНОВА размышляет об отрицательном торговом балансе нашей изящной словесности

Как способствовать переводам и изданиям современной русской словесности на английский? Как продвинуть наш резной славянский шкаф к англоязычному издателю, а через него, разумеется, к американскому и британскому читателю, который пока еще счастья своего не знает и уверен, что современный русский писатель – это Толстоевский, в крайнем случае Солженицын? Как-то в ресторане на Сен-Жермен я ужинала с Синявскими и Владимиром Аллоем, и мы весьма громко обсуждали все то же, что всегда. А потом, после того как вышли на воздух, я вернулась за забытыми на столе очками. Любопытные итальянцы с соседнего столика поинтересовались, кто мы, откуда. «Да литераторы мы русские», – был им мой ответ. «Так тот, с бородой, это Солженицын?!»

На 23-й Московской книжной ярмарке прошел круглый стол на эту тему.

За круглым столом собрались писатели, готовые принести счастье. Андрей Битов, Владимир Маканин, Михаил Шишкин, Дмитрий Быков – разумеется, ведущий, парочка критиков, Лев Данилкин да я. Вообще-то писатели сейчас стараются соответствовать международным стандартам. На моих глазах за последние два года Дм. Быков так продвинулся в английском, что на единственный вопрос единственного затесавшегося среди публики англичанина – кстати, по-русски – ответил длинной тирадой по-английски. К вящему изумлению московской публики, иностранными языками не владеющей.

Круглый стол прошел без обратного перевода. Прошел и Конгресс переводчиков, но вопрос таки остался: так что же надо сделать, чтобы книги современных русских писателей переводили и издавали? Мы ведь переводим (больше половины книжного рынка у нас занимают переводы) – и переводы предпочитаем нашим писателям (зайдите в книжный магазин).

Короче говоря, не то чтобы прозвучало самокритичное «как стать этим самым новым Толстоевским, а более привычное: как втюхать наш превосходный товар высокомерной англичанке. Тем более что на Лондонской книжной ярмарке следующего года именно Россия будет почетным гостем. Стать новым Чеховым вряд ли успеется, надо обходиться тем, что имеется в наличии; но ведь реклама – двигатель торговли.

Ответов – по существу – ровно два. Интравертный и экстравертный.

Первый: стать еще более концентрированно и особенно «местными», сосредоточиваться на России, «русском вопросе», истории и «русской судьбе» как на чем-то абсолютно исключительном (путь новомирских очерков 60-х годов, деревенской прозы и ее последователей; с другой стороны – «концептов» о России, представленных в разнообразных сочинениях от Проханова до Славниковой в «2017» и Быкова во всех его романах).

Второй: быть (стать?) открытыми, принадлежать не только себе, но и человечеству, вспомнить «вечные темы», выйти за пределы своего изоляционизма, своего «языка» (условного, т.е. языковых жестов, символов, намеков, всей «языковой» системы, сложившейся еще во времена принципиальной закрытости государства, да и общества тоже: вспомним хотя бы эзопов язык и его поэтику намеков и полунамеков), доставшегося современной литературе по наследству.

Выйти из гетто непереводимости, стать интересными (и необходимыми) миру – или остаться с собой, в тепле родового гнезда, пусть оно и припахивает. Зато гордой англичанке, буде глянет в нашу сторону, любопытно станет: а что там скифы себе надумали?

Вечный такой Левша.

И вечная английская блоха, которую мы, конечно, чудесно подковали, вот только прыгать она совсем перестала.

А если сравнить ситуацию в литературе с ситуацией в кинематографе? Кому из наших и за что дают премии на важных кинофестивалях? Что отмечают высшими наградами? Что, по крайней мере, замечают?

А вот что: не блокбастеры отечественной выделки, вовсе нет, – русский артхаус. Звягинцев. До него Сокуров. До него Тарковский. То есть им то интересно, где мы, да, неподражаемы – но не экзотичны. «Русский ковчег» Александра Сокурова собрал серьезную кассу в США, а ведь в Эрмитаже-то русского искусства нету (ну вот «Черный квадрат» подарен Эрмитажу Потаниным, но Сокуров сосредоточился на другом веке и главной коллекции). На этнографическую полку может рассчитывать экзотическое кино из Южной Кореи, например. Но и там экзотика в обязательном порядке сочетается с вечными и неразрешимыми для человечества проблемами.

Ориентация на внутреннее побеждает тогда, когда она связана с острейшими моментами (Чечня и т.д.), пиковыми не только для нас: по этим моментам мир судит о России. Условно говоря, Аркадия Бабченко переводят – а его переводят – не потому, что это проза, а потому, что здесь есть неподдельный, настоящий опыт. Опыт журналиста и публициста.

Из сложившегося – слежавшегося – мира внутренних взаимосвязей выползать на свет трудно, да иногда кажется, что и незачем. То есть выход, конечно, есть, но о нем не говорится ни на каких, даже самых круглых столах. Потому что – необсуждаемо и необъяснимо, как необъяснимо близки всем Мухус и Чегем Фазиля Искандера, или Дом на набережной и Серебряный бор Юрия Трифонова, или Макондо Габриэля Гарсиа Маркеса, или Йокнопатофа Фолкнера.

Давно говорится о создании Института перевода со спонсорскими возможностями – наподобие Института Гете или Шведского института (стоит открыть переводные книги издательства «Текст», чтобы увидеть результаты их деятельности). Очень хорошо. Но кто и как решать будет, кому и на что давать деньги? На какие переводы? И не станет ли институт, если он действительно появится, возрождением – по сути – издательства «Радуга»? Переводившего, если кто помнит, и издававшего нужные книги (было в советское время такое советское слово «нужники»). Последние пятнадцать лет эту работу организует и выполняет в меру сил Наталья Перова со своим журналом Glas. Почти в одиночку.

И что же? Естественно, что у редактора свой, и только свой вкус. Но здесь, по крайней мере, нет лоббирования или, упаси Боже, коррупции: она на таком малобюджетном, если не сказать сильнее, поле не цветет. И даже просто не заводится. А если, представим на минуточку, выделены настоящие деньги, и немалые притом, – кто будет решать, на перевод какой книги какого автора их лучше потратить?

Но и это проблемы не решит; ну хорошо, будет получен грант на перевод хорошей новой книги, даже отличной. Кто на Западе издаст этот перевод?

Так или иначе, чтобы пробить и пробиться книгой на Западе, требуется Толстоевский. Хотя бы в качестве локомотива современной русской словесности, которая выглядит не хуже современного русского кино, имеющего высокую фестивальную репутацию, а уж литература, которая создается на коленке за две копейки, дело совсем не затратное. И если русский писатель не вымрет, как мамонт, то может принести – и себе, и отечеству – много славы.

Долгосрочной славы.

На вышеупомянутом круглом столе была высказана и такая мысль: успех новой литературы, ее продвижение всегда были связаны с повышенным интересом к стране (ХХ съезд и Оттепель, Гагарин, горбачевская «перестройка» – последняя сильнейшая волна переводов книги, ставшей на Западе, да и на Востоке тоже, лонг-бестселлером; портрет автора был помещен на обложку Times).

Ну да, Лев Толстой как зеркало и т.д. Кто бы спорил. Но ценят и переводят Толстого и Достоевского совсем не за это.