Сайка целиком: урок продавцу плитки

Необыкновенно полная картина поэтических публикаций недели с некоторыми разоблачениями: гостевая колонка ДМИТРИЯ КУЗЬМИНА

Автор этой давней и сравнительно еженедельной колонки испытывает от ее ведения некоторую пусть временную и объяснимую, но усталость, — а такие вещи имеют свойство передаваться и читателю. В этой связи было принято решение устроить в Poetry News Weekly гостевой месячник, пригласив к составлению наших обзоров четырех других достойных авторов. Сегодня мы представляем вторую гостевую колонку за авторством ДМИТРИЯ КУЗЬМИНА.


Чаще всего эта рубрика строится по принципу выковыривания изюма певучестей из жизни сладкой сайки (© ранний Пастернак). Суровая правда состоит, однако, в том, что сайка целиком не больно-то и сладка. Мне кажется, стоит хотя бы раз это прочувствовать, хоть зрелище и не для слабонервных (впрочем, если настроиться на оптимистический лад, то на лучших образцах стихотворного мусора можно ведь и отдохнуть душой — по контрасту к действительной поэзии, которая требует душевной работы). По традиции рубрики первый кнут — «Журнальному залу», за отчетный период порадовавшему нас шестью новыми выпусками разнокалиберной периодики.

• «Урал» (№1, 2012) являет нам в поэтическом разделе довольно удивительную комбинацию. Евгения Изварина — мастерица неброской, но неотразимой звуковой вязи в манере Горбаневской; некоторый избыток возвышенности местами вредит делу, но там, где взгляд в большей степени опущен долу, выходит отлично: «Гладь продольна и вольна / не дышать. / Но посередке / вдруг продернута волна / через две взаимных лодки». Раздражает, что по невменяемости верстальщиков «ЖЗ» половина подборки дана полужирным. Ия Сотникова, о которой сказано, что она живет в городе Невьянске и работает библиотекарем, — говоря словами Сомерсета Моэма, «умудряется (это дается далеко не всем) выглядеть в точности тем, что она есть на самом деле»: «Мячики подпрыгивали звонко, / И конца не виделось весны… / Образ мира навевал ребенку / Чистые, доверчивые сны…» — это в точности и есть стихи библиотекаря из города Невьянска. По невменяемости верстальщиков «ЖЗ» половина подборки дана курсивом, но в данном случае это все равно. Александр Верников неподдельно прекрасен, хотя и несколько в стилистике и интонации давно ушедшей эпохи ранних 90-х (но с тех пор от них — стилистики и интонации — успели отдохнуть, и уж теперь о следовании моде говорить не приходится — только о верности себе): «В небе чёрный коршун нежно верещит, / Будто очень далеко ржёт конёк… / Тут раскинулось село Горный Щит, / И шатаюсь близ него я, ванёк». После такого дела очередную порцию «Сонетов о русских святых» Максима Калинина читаешь со сложным чувством: «“Неужто ты сильней, чем наши боги?” — / Вполголоса промолвил князь Амбал». Нешто это он, сердешный, всерьез? Вообще, то, что сонет используется здесь как универсальная форма без собственной семантики, знак формальной задачи, — не только забавно, но и показательно, и особенно показательно в этой третьей части, посвященной современникам Шекспира (ну, то есть кому Шекспир, а кому — «Но старец Трифон как-то раз иконой / И топором покончил с елью оной»). По всей видимости, еще в «Урале» к стихам имеет некоторое отношение текст под названием «Как писать стихи», но какое именно отношение, я не уловил; автор, впрочем, обозначает свое местожительство как «поселок Вулканный» — и по тексту очень заметно, что у них там в поселке сильно трясет и часто извергается.

• В «Октябре» (№1, 2012) текущая поэтическая публикация ровно одна, и та поэтическая наполовину: Мария Ватутина начинает с мемуарного этюда прозой, продолжает «мнимой прозой» (это по Гаспарову; а по-нашему, по-простому — стихами, записанными в строчку), затем переходит к столбику, а на закуску публикует даже верлибр, который так и называется «Верлибр». В деталях выходит подчас занятно и эффектно, игра слов («Была Машкой, буду мошкой»), скажем так, ненавязчива, однако употребление применительно к дамам оборота «эти двое» нормой русского языка возбраняется. Смущает, впрочем, не столько это, сколько перманентные попытки автора вывести мораль, которая всякий раз выходит на диво оригинальной: «Две тысячи одиннадцатый год. Низложены и боги, и поэты» — вот же новость. У другой поэтессы, опубликованной в том же номере, — Ксении Некрасовой (1912—1958), — мораль, может быть, тоже не бог весть как оригинальна, да ведь ей так и положено: юродивый не новое открывает, а очевидное, но несказуемое: «А мне в углу — / Хотелось закричать / Зачем вы здесь / Вам в горы бы / Лучше коз пасти» (стихотворение называется «Главному редактору “Советской Киргизии”»). Впрочем, завершающий подборку стихов Некрасовой блестящий короткий рассказ показывает, что рефлексии, и весьма едкого свойства, она была отнюдь не чужда, так что путать автора с лирическим субъектом здесь позволительно не в большей мере, чем всегда (иной вопрос, что некоторые авторы ведь и в гости ходят не сами по себе, а в образе собственных лирических субъектов). Вообще, публикация ранее неизвестных текстов Некрасовой по архивным источникам — это большое дело, и публикатору Евгении Коробковой спасибо, но ее вступительная статья разочаровывает: наполовину она состоит из биографических баек (достоверность которых никак не комментируется и как бы оставлена на совести цитируемых источников), на другую половину — из текстологических рассуждений (важных, но скорее для более специального издания). Тогда как собственно о поэтике Некрасовой и прежде всего о том, как отразилась эта поэтика в русской поэзии последующего полувека вплоть до сегодняшнего дня, не сказано ни слова (и то сказать: тут бы пришлось говорить совсем не о тех нынешних поэтах, которых любят в «Октябре»; а между тем, например, сюжеты «Ксения Некрасова и Фаина Гримберг» или «Ксения Некрасова и Полина Андрукович» прямо-таки напрашиваются). Критика поэзии представлена очередным выпуском цикла Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия»: разбираются Анатолий Найман, Олеся Николаева и Алексей Зарахович. Методологический просчет всей истории в том, что каждого автора Бак обсуждает отдельно от всех других, вне контекста (который как бы и упоминается, но в нарочито безличном виде: «всем известная тройка-четверка поэтов вокруг поэта-гения» и т. п.), а потому многие широкие мазки критической кисти вызывают вопросы вида: «Отчего это говорится о Наймане, а не, скажем, о Кушнере?» Впрочем, за резюме очерка о лауреатственной и православной поэтессе Николаевой — насчет того, что иногда, в виде исключения, в ее стихи все-таки возвращается поэзия, — Дмитрию Петровичу многое простится. Еще в номере материал Веры Калмыковой о городских граффити, анонсированный редакцией как знакомство «с языком рисованных слов», но говорящий исключительно про рисованность и ничего не говорящий про то, что же в этих самых граффити делается со словами.

• Журнал «День и ночь» выставил №7 за 2011 год (при том что заявленная периодичность — шесть выпусков в год). Имена полутора десятков опубликованных в номере поэтов мне не были известны, и я ни разу об этом не пожалел. В среднем это выглядит примерно так: «Чем нам милее родины цветок? / Когда гляжу я утром на восток / На птичий клин, весной в заре летящий, / Я думаю о родине. Всё чаще...» — таким образом, возникающая в первой строке робкая надежда на то, что поэту цветок милее родины, уже в четвертой оказывается безжалостно разрушена. Еще имеется мемориальная публикация памяти Владимира Коробова, секретаря одного из писательских Союзов — из стихов неясно, «патриотического» или «либерального»: «А там, где воздвигнулись горы высоко, / Прокатится эхо грозы одиноко... / И море покроет туманная хмарь. / И дождь, как шарманка, навеет печаль». Редакционная врезка сообщает: «Владимир Коробов ушел из жизни неожиданно, в разгар кропотливой работы над антологией “На рубеже веков” (очередной проект Коробова по систематизации современной российской литературы, на этот раз под эгидой Международного сообщества писательских Союзов)»; интересно, про рубеж каких веков идет речь. Единственный автор номера, у которого есть за душой имя и репутация, — Владимир Алейников: «Не рассуждай! — поёт ещё любовь, / Хребтом я чувствую пространства измененья, / Широким деревом шумит в сознанье кровь — / К садам заоблачным и к звёздам тяготенье»; во времена СМОГа эта рифма «кровь — любовь», наверное, смотрелась бы дерзко.

• «Дружба народов» (№ 2, 2012) представляет закавказский выпуск. За Грузию отвечает Отиа Иоселиани в переводе Николая Переяслова: «Тебя никто не назовет богиней, / не вскрикнет: “Боже, как ты хороша!” / Никто рукой не схватится за сердце, / от красоты твоей остолбенев. <…> Для всех других — любить тебя — нелепо, / а для меня ты — как для поля — небо…» — кажется, что-то в этом роде мы уже читали у Шекспира в переводе Маршака. Армянский поэт Ованес Григорян в переводе Альберта Налбандяна тоже не расскажет ничего нового: «Увы, я дожил до таких времен, / когда на нашей одряхлевшей планете / все кончается: пересыхают реки и озера, / океаны превращаются в моря, а моря — в болота» и т.д. Еще имеется цикл Сухбата Афлатуни «Три церкви. Из грузинских преданий»: «вбежала лиса в самую церковь / Бог ведает как это удалось ей / схватила зубами грошовую свечку / и к выходу бросилась рыжая гостья». Если задачей было пересказать аутентичные грузинские легенды удобоваримыми русскими стихами, то задача решена, хотя зачем это нужно, не совсем понятно. Азербайджанская поэзия в номере представлена подстрочными переводами из азербайджанских ашугов (сказителей) конца 1930-х годов. Их приводит в своей статье народный писатель Азербайджанской ССР Эльчин Эфендиев, сын народного писателя Азербайджанской ССР Ильяса Эфендиева. Статья называется «Что дал нам соцреализм? К постановке вопроса»; потомственный советский народный писатель полагает, что очень многое. Стихи, например, такие: «Дорогого Шмидта отправил ты в далекие края, / Самолётом вылетел, выведал дороги он. / Водрузили алый стяг на ледяные горы, / Иностранцам стало не по себе, Сталин…»

• В «Неве» (№2, 2012) четыре скромные стихотворные подборки. Ирина Моисеева пишет о том, что на даче ей жить хорошо, а в городе противно, — выходит довольно убедительно, особенно в обличительной части: в городе-то даже «домашний батон, а глядит, как дикий». И у Светланы Розенфельд тоже исповедь пенсионерки, но в более миросозерцательном ключе: «Остановив у памятника бег, / Умерив свой горячий детский пыл, / Мой внук сказал, что этот человек — / Не кто иной, как Ленин Михаил. / А кто он, этот Ленин Михаил, / Кто и зачем его здесь изваял? — / Мой внук не знал, но грудь перекрестил / И даже на колено чуть припал». Продолжает тему выхода на пенсию Александр Городницкий: «Новый век летит, трубя / Межпланетной птицей. / Ты в нём чувствуешь себя, / Словно за границей» — верится, что так и есть (поскольку само сравнение нового века с «межпланетной птицей» укоренено в мировосприятии полувековой давности), но тем более это повод и о загранице, и о новом веке судить скромнее, с поправкой на собственную чуждость и отсталость, без громогласных деклараций — в том числе и насчет судеб поэзии (которая, видите ли, «европейская захирела, / А российская — началась» — ага, а еще у нас суверенная демократия и родина слонов). В четвертой подборке, Сергея Викмана, явлен, насколько я могу понять, предел художественной дерзости «Невы» — тут нет прописных букв и знаков препинания: «немного красного вина и осень / немного джаза и луна наверно в восемь» — честно говоря, не понимаю, зачем потревожена тень Мандельштама, но на фоне всего прочего это, допустим, приятно как факт.

• Центральная публикация очередного номера «Детей Ра» (№3, 2012) посвящена СМОГу. Открывает ее манифест Владимира Алейникова, по большей части посвященный обличению вредоносных славистов, которые и про СМОГ что-то пишут (хотя может и должен о нем писать только сам Алейников), и других каких-то групп понапридумывали (хотя может и должен быть только один СМОГ). Среди прочего Алейников замечает, что немногочисленные (куда больше народу теперь примазывается) смогисты «отобраны самим суровым временем до нас двоих — меня с Губановым», — после чего дальнейшие восемь стихотворных подборок, среди которых нет ни алейниковской, ни губановской, читаешь со смешанным чувством. Подборки маленькие, стихи в них попадаются по-своему замечательные — например, Аркадия Пахомова: «Да еще, но не между прочим, / не забудьте, пожалуйста, среди прочих хлопот, / я вас очень прошу, очень — / разрешайте крольчатам бегать к вам в огород», — или Леонарда Данильцева: «дрожал автобус 531-й, / заполненный впритык к отъезду; / и небо, обновляя перлы, / атлас швыряло на отрезы; / клубился пыли океан / (за пылью всякий окаян)», — но это стихи довольно давние и ранее опубликованные (хотя где ж теперь найдешь книгу Данильцева, да и Пахомова бы сборник не грех бы выложить в сеть). Из семи оригинальных поэтических публикаций номера, к СМОГу уже не относящихся, к поэзии имеют отношение Анатолий Кудрявицкий («Голые камни / играют в людей») и Николай Грицанчук («Мелочь в кармане пересыпалась / Очертив бедро Давида»). При том что эта ветвь русского верлибра — «легальная» (от Бурича и Куприянова), с акцентированными метафоричностью и сентенциозностью словно в порядке компенсации за отказ от рифмы и размера — кажется сегодня несколько архаической: уж больно явственно поэт демонстрирует свою позицию знающего и право имеющего. Зато Ирина Асоянц предпочитает позицию жертвенную: «Не проклинай меня, мой голубь сизый, / И, наглумившись вволю, отпусти» — отпустим и мы ее без комментариев. Единственная встретившаяся нам во всех шести изданиях публикация зарубежной поэзии — несколько стихотворений румынского поэта и переводчика с русского Лео Бутнару — дается в «Детях Ра» в авторском переводе на русский, лишний раз подтверждая старую истину: переводить надо на родной язык, а не с родного. Например, в строке «ревностный маяк хочет перебороть свет луны» слово «ревностный» не по ошибке ли употреблено вместо «ревнивый»? Редакторского взгляда эта публикация явно избежала, как, впрочем, и корректорского. И не только эта, поскольку по соседству, в рубрике «Литобоз», поэта Бутнару последовательно именуют Бунтару. Посвящена эта рубрика, кстати, подробному и лестному обзору журнала «Зинзивер», выходящему — совпадение — под редакцией редактора журнала «Дети Ра» Евгения Степанова. Основное внимание в этом разборе уделено роману Евгения Степанова (ну, то есть в своем журнале «Зинзивер» Евгений Степанов опубликовал свой роман, а в своем журнале «Дети Ра» — отзыв о своем романе; а что такого?). Еще в номере «Детей Ра» есть дневник Евгения Степанова, а в нем — стихотворение Евгения Степанова по случаю рождения внучки («Внученька Катинка — / Добрый малышок, / Девочка-картинка, / Девочка-цветок») и отповедь Евгения Степанова какому-то анонимному блогеру, пожаловавшемуся у себя в блоге, что Евгений Степанов был с ним нелюбезен по телефону. Еще есть заметка Евгения Степанова о вышедшей в издательстве Евгения Степанова «Поэтической Антологии сотрудников и ветеранов МИД России “Наша Смоленка”»: «У поэтов и дипломатов много общего — они работают со Словом. Работают профессионально и ответственно. И не случайно среди дипломатов не мало поэтов, а среди поэтов — дипломатов. Совершенно справедливо пишет в широко известном стихотворении “Посольский приказ” министр иностранных дел России поэт Сергей Лавров: “Дипломат должен сам дать единственно верный ответ. / Должен он, как поэт, находить только верное слово”».

{-page-}

 

Перейдем теперь на портал «Мегалит», который ведь как бы альтернативный «Журнальный зал». К середине февраля относятся два обновления.

• «Новая реальность», уральский журнал координатора портала Александра Петрушкина, выпустила 35-й номер. Наиболее известный автор номера — Владимир Тучков: «ПЛАМЯ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА / в печенке циррозной / орлом терзаемой / двуглавой падлою». Как и в случае с Алексеем Верниковым в «Урале» (если кто еще не забыл, с чего мы начали), эти стихи несут на себе неистребимый дух начала 90-х (если не конца 80-х), но у Верникова это искупается цельностью и обаянием лирического Я, а здесь никакого Я и никакой лирики, и непонятно, чего ради спустя двадцать лет те же песни. Дух иронической поэзии неожиданно жив в «Новой реальности» и в других местах. Скажем, у Яниса Грантса: «с первой же дрелью проходит мой сон. / (сплошь хиросима — / сны мои). прыгают блюдца на восемь персон / с бешеной силой»; или у Виктора Фишкина: «Мирно, словно две Германии, / без бухла и анаши, / мы находим понимание / в тихих нотах “жи” и “ши”»; или у Александра Поповского: «Куда ни кинусь — всюду заморочки. / Мешают стены, пол и потолок. / И пиво покушается на почки, / Безбожно потроша мой кошелёк». Все это с почти обязательными отсылками к сильно алкоголизированному быту и историко-культурным реалиям, опять же, сильно предыдущей эпохи. Вроде бы не так далеко от былого Иртеньева, и даже местами, особенно у Грантса, от былого Ерёменко, но совершенно мимо нерва времени. Может быть, отчасти дело в том, что вслед за иронистами пришел Андрей Родионов — и отменил очевидность дистанции между иронизирующим автором и предметом высказывания (которая была даже тогда, когда Я ирониста высказывалось о самом себе). Кстати, Ерёменко в «Новой реальности» тоже есть, но своя: Маргарита Ерёменко, и она даже иногда как будто вспоминает о своей тезоименитости умолкшему классику, но сразу спохватывается: «дочь моя плавает в твоей ванной / то кролем, то брассом, то карениной анной, / волны вздымаются, распластываются о стену, / волны пенные ей уже по колено». И правильно спохватывается: на посылках у лирического посыла ирония сегодня себя чувствует куда лучше. Еще про это знает Алексей Сомов, у которого главный Ерёменко слегка выглядывает из-за плеча у Егора Летова: «У Настеньки не квартира, а дом-музей: / тени шкерятся по углам, мебель переминается с ножки на ножку. / А всех-то у Настеньки друзей — / теплый плед, да невидимый острый ножик, / да стеклянный позвоночник. / (В детской — сломанный скейтборд, / нераскрытые учебники, ненаклеенные постеры. / Тихо, даже мышь за обоями не скребет. / Тишина, как костная ткань, хрупка и пориста)». Я бы сказал, что это скрещенье линий может далеко завести (вообще, про то, какой импульс новейшей русской поэзии дала текстуальная культура русского рока, стоило бы говорить гораздо больше, а у нас про это, помимо пары давних статей Ильи Кукулина, почитай что ничего и нет).

• Днепропетровский журнал «Литера_Dnepr» (№1, 2012) публикует более или менее молодых местных авторов пополам с гостями из различных столиц. Из первых можно отметить Станислава Бельского, несколько «заземляющего» манеру ведущего местного верлибриста Максима Бородина: «Раньше я говорил / что стихотворение / можно получить / практически на любом материале / Теперь я почти уверен / что полноценного текста / нельзя синтезировать из / громкого разговора жены по телефону». Из вторых наибольший интерес представляет москвич Кирилл Пейсиков, сравнительно известный на различных более или менее молодежных литературных сайтах, но практически невостребованный за их пределами — отчасти из-за глубокой лексической и образной укорененности в сетевую субкультуру: «никуда не пойду из обувной коробки / там везде мегаполис, ходячие ники / недовольные логины гаджетом или климаксом / и все эти тачки никогда не протянут друг другу шины». Но тут хорошо видно, что дело еще и в принципиальном: когда-то Николай Байтов называл «эстетикой не-X» стремление непременно написать не так, как от тебя ожидают, не так, как требуется по правилам; и третья строка цитаты, вывернутая против требований грамматики и с угнанной в середину рифмой, — явно из этой байтовской оперы. Еще в номере имеется нечто вроде конспекта застольных бесед по окончании литературного вечера с участием Льва Рубинштейна (от киевской поэтессы Ольги Брагиной) — и это неплохой выход при невозможности обеспечить мало-мальски внятную критику. А невозможность такая налицо (судя хотя бы по статье с обещающим названием «О современной днепропетровской поэзии», автора которой беспокоит в днепропетровских поэтах «немалая доля позы, нередко заключающаяся в чтении с ноутбуков и мобильных устройств»).

А еще бывают отдельно стоящие журналы, с собственными сайтами, не представленные ни в «ЖЗ», ни на «Мегалите». Например, «Литературная учеба», вывесившая №6 (2011) — насколько я понимаю, первый под руководством нового главного редактора Алексея Варламова. Ознаменовался этот номер следующими публикациями по ведомству поэзии. Поэтесса Марина Котова во первых строках сообщает о себе: «Я — человек лесной, луговой, полевой. Можно даже сказать, дикий. Красота природы всегда была для меня дороже красоты рукотворной. <…> Чиновником от литературы, слава богу, не стала. И хотя литературные премии и ордена вручаются в основном им, иногда достается и “птицам поющим”. Стала лауреатом Всероссийской премии “Традиция” за 1999 год, журнала “Москва” за 2006 год, Всероссийской премии им. Святого благоверного князя Александра Невского за 2009 год» — а потом, в качестве «птицы поющей», говорит и стихами: «Где льются дивные энергии / В благоуханном полумраке, / Там почивают мощи Сергия / В серебряной прохладной раке». Поэт Юрий Могутин (наиболее известный как отец своего сына Ярослава Могутина, о чем справка в журнале благоразумно умалчивает) поет как бы не столь однозначно, с неким даже метафизическим оттенком: «Мысль отлетает шагов на шесть, / Тычется, как слепая, / Пробует выпутаться, звенеть, / Падая и взлетая» — и оно бы ничего, если б первые две строчки не были украдены у Михаила Айзенберга («Кто разменял мне волю? Своих кругов / не узнаёт, ступая. / Мысль отлетает точно на пять шагов / и тычется как слепая», 1984). И вот на этом фоне критик Борис Кутенков в пространной статье о Сергее Гандлевском рассуждает о том, что «поэт застопорился, выработав потолок излюбленных приемов» — в отличие, надо полагать, от поэтессы Котовой и поэта Могутина-отца, которым до потолка излюбленных ими приемов (особенно воровства) еще расти и расти.

Вот такие, уважаемые коллеги и любезные читатели, у нас за отчетный период (не)веселые поэтические новости — в целом. И это я к тому, что, когда глубокие мыслители о поэзии, оперируя тончайшими различениями, говорят (почти без имен) о насущных изменениях в позиции говорящего или в адресации поэтического послания, — меня не оставляет ощущение, что неявно подразумевается очередной сеанс отсева: давайте из десятерых ранее избранных оставим пять. Но доля того, о чем можно хоть как-то говорить всерьез, в чем есть хоть какая-то искра существенного от общего информационного потока, чтоб не сказать шума, — настолько крохотна и так...

Бонус-трек: просто несколько новостей в более привычном формате. Не стало Асара Эппеля, чья проза, много печатавшаяся в последние годы, несколько заслонила его блестящие переводы польской поэзии — про которые, однако, говорится в некрологах Ксении Старосельской («Новая газета») и Алёши Прокопьева (OPENSPACE.RU). К теме переводов с польского относится и небольшое интервью Елены Фанайловой с Натальей Горбаневской («Радио Свобода»). Однако в их разговоре о переводах Горбаневской из Чеслава Милоша главный пуант в другом: «У Милоша в этой статье говорится о том, что пока в русских школах не будут проходить эти три стихотворения Пушкина — "Клеветникам России", "Бородинскую годовщину" и "Он между нами жил" — с подробными разъяснениями и честным анализом, он не может рассчитывать на Россию. Я же считаю, что есть другой путь. Когда-то Ирина Уварова, вторая жена Юлия Даниэля, сказала мне: "Посмотрите, сколько нынешних русских поэтов пишут о Польше — вы, Бродский, Окуджава, Слуцкий. У меня такое впечатление, что вы все пытаетесь искупить пушкинские стихи". Я сказала: "Очень может быть". Потому что это наше дело. Сегодня молодые русские поэты переводят стихи молодых польских поэтов, и это продолжение того же самого». Насчет молодых поэтов, которые хотят переводить других молодых поэтов, надо думать, все-таки история другая: есть подозрение, что мотивированы они внутрипоэтическими резонами, а не культурно-гражданскими. Как, вероятно, внутрипоэтическими резонами будут мотивированы англоговорящие поэты и переводчики, которые захотят принять участие в новом конкурсе переводов Цветаевой на английский язык, объявленном журналом «Стороны света» (самое важное в нем то, что в жюри соседствуют русские поэты и англо-американские переводчики и филологи: по идее, из этого вытекает баланс в оценке — между верностью подлиннику и пригодностью для принимающей культуры).

Еще одна русско-американская история — молодое издательство «Айлурос», основанное в Нью-Йорке перебравшейся туда поэтессой Еленой Сунцовой. Одновременно с изданием книги она выкладывается, что чрезвычайно любезно, в онлайн. И только что вышли четвертый и пятый стихотворные сборники: сдвоенная книга Сергея Круглова и Бориса Херсонского, объединившая стихи первого о священнике-еврее отце Натане и стихи второго об отце Гурии (об основаниях такого союза размышляют Илья Кукулин в предисловии и Ирина Роднянская в послесловии), и первая книга практически не публиковавшегося раньше, но ставшего вполне культовой фигурой в некотором узком сегменте блогосферы Виктора Боммельштейна: «Как человек не может победить барсука, / Так и моя рука / Теряет привычную власть над ручкой или карандашом, / Или циркулем / И, как замерзшая на лету птица, / Валится на поверхность стола, / Когда ты на меня смотришь».

Несколько новых материалов на «Полутонах»: из завсегдатаев проекта — Тимофей Дунченко («танцоры как ангелы двигают бедрами грохочет бог / тело как мох пропитано влагой / слышит ритм от всего остального оглохло там на улице дождь / а вышел в него намочил себя и вокруг как дождем запахло»); из совсем юных дебютантов — Александра Цибуля (Петербург), Ксения Милкина (Саратов) и Денис Шабарин (Нижний Новгород): «заснув мы очнулись на озере / и твоя вода ускользала из моих пальцев // они [*необходимое слово] заставляли / нас думать, что это игра».

За пределами профессионального сообщества (после того как пушкинская вакханалия, которой было посвящено много проникновенных строк в прошлом обзоре, несколько схлынула) поэзией и поэтами за отчетный период интересовались, главным образом, политики. То один, то другой, примериваясь половчее использовать покойных классиков в целях перетягивания геополитического одеяла. Напротив того, экс Гарри Поттер актер Рэдклифф объявил о своей новой роли — Аллена Гинзберга, в фильме о том, как любовник Гинзберга убил своего любовника. В каком из вариантов обращения с национальным поэтическим каноном содержится больше уважения к стихам и их авторам, каждый решает для себя.

И вот теперь итальянец Марчелло Чиматти, торгующий в Москве плиткой, уверяет нас: «Вот у вас, например, есть поэты. <…> Это же нереально круто!» Ну, есть, отрицать не приходится. Но насколько это круто, надо думать.​