Страницы:
- « Предыдущая
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- Следующая »
КИРИЛЛ МЕДВЕДЕВ
«”Леночка, будем мещанами” — я когда услышал…»
Кирилл Медведев увлекся политикой еще до того, как интеллигенция в массовом порядке политизировалась. В 2003 году он выпустил коммюнике о том, что отказывается от любых публикаций и публичных чтений: «К системе, настолько девальвирующей и опошляющей Слово, настолько профанирующей его, я не хочу иметь даже косвенного отношения». В 2004-м — манифест о том, что не имеет на свои тексты авторского права. И в 2006 году — размышление по поводу выхода в «НЛО» его книги «Тексты, изданные без ведома автора».
Кирилл Медведев не желает иметь ничего общего с текущим литературным процессом. Его позиция по этому поводу осознанна — как и по многим другим поводам. Несколько лет назад, когда мы встречались, на вопрос, чем он занимается, Кирилл отвечал, что в основном переводит Буковски и Пазолини, сидит дома с ребенком — и, добавим от себя, периодически публикует манифесты и коммюнике.
Теперь, он утверждает, ничего не изменилось — правда, Буковски уже восемь лет как переведен. Пишет песни на стихи Александра Бренера. Добавилось работы над сайтом социалистического движения «Вперед», который Кирилл редактирует, разумеется, на общественных началах, и редактирование переводов статей видных зарубежных деятелей социалистического движения.
Мы встретились случайно на выставке работ Николая Олейникова на открытии галереи Paperworks и полтора часа проговорили под флуоресцентными лампами — как в солярии, было видно каждое пятнышко на коже и каждый волосок. Мы сцепились, не обращая внимания ни на кого вокруг. Кирилл говорил о том, что рабочим нужно поднимать зарплату, а я спрашивала, что будет дальше, если представить, что профсоюзы добьются своего. Кирилл почти кричал тогда: «Лена, чего ты от меня хочешь, я не могу знать всего!»
Сейчас Кирилл — в первую очередь политический активист. Он участвует в радиопередачах и пикетах, он был на симпозиуме о левом искусстве в Нижнем Новгороде, куда нагрянул ОМОН. Он готов говорить в микрофон и охотно объясняет свои взгляды, но — не читает своих стихов.
— Кто из поэтов тебя сейчас особенно интересует?
— Назым Хикмет, турецкий поэт, коммунист.
— Он у них там издавался, в Турции?
— В Турции он в основном сидел в тюрьме.
Кирилл смеется.
— Многие поэты были в левом социалистическом движении — Пазолини, Неруда. Многие воспринимают их как часть проигравшего проекта. Происходит изъятие из сознания огромного пласта жизни и борьбы — это меня потрясает. Типа, «какая разница между Троцким и Сталиным». Но история не закончилась. Тот опыт — он живой. Нужна актуализация этого опыта, новые критерии его оценки.
Один из примеров такой актуализации опыта случился на недавнем Книжном фестивале, где Кирилл читал левую поэзию, в том числе молодого Евтушенко — про то, что «революцию нужно делать весело» и мимоходом про прекрасную кубинку, которая и есть олицетворение Революции, которую нужно делать весело по мнению молодого Евтушенко. Непонятно, как к этому стихотворению применить новые критерии. Но и цинизма по поводу утопических чаяний наших немногочисленных левых выражать совсем не хочется. Может, у них и получится.
Нас больше волнует ипостась Медведева-поэта.
— Нынешний поэтический контекст одной своей частью я люблю, ценю и развиваю. Он влияет на меня, я на него, это органичный процесс. А в другой — я с ним четко не совпадаю. И можно либо это несовпадение пытаться развивать, либо забить. То, что я делаю, с одной стороны, развивает контекст, а с другой — радикально ему противоречит. Ощущение инаковости есть, в то же время в стихах оно есть в виде некоторой потенциальности, которая могла бы и не развиться в жизни, в каких-то действиях. Но развилась.
— Ощущение собственной инаковости есть у каждого поэта, тебе не кажется?
— …И тут выясняется, что это как бы все не о том. Есть современные поэты, и есть я. И эта наша близость в поэтике — фикция. Произошел момент самоопределения — есть либеральная интеллигенция, к которой я не отношусь, и должна быть революционно-демократическая. Между ними есть кардинальное отличие, о котором я тогда только догадывался.
Под «тогда» Кирилл имеет в виду времена, когда он выпустил манифест, не желая больше ни читать, ни публиковаться:
— На мой взгляд, мифологема Бродского о том, что поэзия — личное дело каждого, имела смысл только в контексте советской навязанной публичности. И сейчас многие считают, что зазор между поэтической ипостасью и тем, где ты работаешь (что ты при этом раб в офисе), якобы не важен. Но текст существует не только в своем пространстве и воспринимается далеко не только по своим собственным законам. У Кибирова есть строчка «Леночка, будем мещанами» — я когда ее услышал… Мне кажется, в ней вся идеология постсоветской интеллигенции.
Спрашиваю:
— Как надо? Быть не мещанами — а кем?
Кирилл отчеканивает:
— Интеллигентская элита должна стремиться не сохранить свое элитарное положение, а преодолеть его.
Спрашиваю, есть ли у него новые тексты. Говорит, что есть, и много, но все недописанные, поскольку он имеет привычку дописывать их непосредственно перед выступлением — а выступлений-то и нет. Спрашиваю, есть ли у нас шанс услышать его новые стихи, будет ли он читать их.
— Может, и буду.
Очередной мораторий, который Кирилл взял на пять лет на публикацию и чтение своих текстов, истекает в 2011 году.
Кирилл Медведев
Кирилл Медведев увлекся политикой еще до того, как интеллигенция в массовом порядке политизировалась. В 2003 году он выпустил коммюнике о том, что отказывается от любых публикаций и публичных чтений: «К системе, настолько девальвирующей и опошляющей Слово, настолько профанирующей его, я не хочу иметь даже косвенного отношения». В 2004-м — манифест о том, что не имеет на свои тексты авторского права. И в 2006 году — размышление по поводу выхода в «НЛО» его книги «Тексты, изданные без ведома автора».
Кирилл Медведев не желает иметь ничего общего с текущим литературным процессом. Его позиция по этому поводу осознанна — как и по многим другим поводам. Несколько лет назад, когда мы встречались, на вопрос, чем он занимается, Кирилл отвечал, что в основном переводит Буковски и Пазолини, сидит дома с ребенком — и, добавим от себя, периодически публикует манифесты и коммюнике.
Теперь, он утверждает, ничего не изменилось — правда, Буковски уже восемь лет как переведен. Пишет песни на стихи Александра Бренера. Добавилось работы над сайтом социалистического движения «Вперед», который Кирилл редактирует, разумеется, на общественных началах, и редактирование переводов статей видных зарубежных деятелей социалистического движения.
Мы встретились случайно на выставке работ Николая Олейникова на открытии галереи Paperworks и полтора часа проговорили под флуоресцентными лампами — как в солярии, было видно каждое пятнышко на коже и каждый волосок. Мы сцепились, не обращая внимания ни на кого вокруг. Кирилл говорил о том, что рабочим нужно поднимать зарплату, а я спрашивала, что будет дальше, если представить, что профсоюзы добьются своего. Кирилл почти кричал тогда: «Лена, чего ты от меня хочешь, я не могу знать всего!»
Сейчас Кирилл — в первую очередь политический активист. Он участвует в радиопередачах и пикетах, он был на симпозиуме о левом искусстве в Нижнем Новгороде, куда нагрянул ОМОН. Он готов говорить в микрофон и охотно объясняет свои взгляды, но — не читает своих стихов.
— Кто из поэтов тебя сейчас особенно интересует?
— Назым Хикмет, турецкий поэт, коммунист.
— Он у них там издавался, в Турции?
— В Турции он в основном сидел в тюрьме.
Кирилл смеется.
— Многие поэты были в левом социалистическом движении — Пазолини, Неруда. Многие воспринимают их как часть проигравшего проекта. Происходит изъятие из сознания огромного пласта жизни и борьбы — это меня потрясает. Типа, «какая разница между Троцким и Сталиным». Но история не закончилась. Тот опыт — он живой. Нужна актуализация этого опыта, новые критерии его оценки.
Один из примеров такой актуализации опыта случился на недавнем Книжном фестивале, где Кирилл читал левую поэзию, в том числе молодого Евтушенко — про то, что «революцию нужно делать весело» и мимоходом про прекрасную кубинку, которая и есть олицетворение Революции, которую нужно делать весело по мнению молодого Евтушенко. Непонятно, как к этому стихотворению применить новые критерии. Но и цинизма по поводу утопических чаяний наших немногочисленных левых выражать совсем не хочется. Может, у них и получится.
Нас больше волнует ипостась Медведева-поэта.
— Нынешний поэтический контекст одной своей частью я люблю, ценю и развиваю. Он влияет на меня, я на него, это органичный процесс. А в другой — я с ним четко не совпадаю. И можно либо это несовпадение пытаться развивать, либо забить. То, что я делаю, с одной стороны, развивает контекст, а с другой — радикально ему противоречит. Ощущение инаковости есть, в то же время в стихах оно есть в виде некоторой потенциальности, которая могла бы и не развиться в жизни, в каких-то действиях. Но развилась.
— Ощущение собственной инаковости есть у каждого поэта, тебе не кажется?
— …И тут выясняется, что это как бы все не о том. Есть современные поэты, и есть я. И эта наша близость в поэтике — фикция. Произошел момент самоопределения — есть либеральная интеллигенция, к которой я не отношусь, и должна быть революционно-демократическая. Между ними есть кардинальное отличие, о котором я тогда только догадывался.
Под «тогда» Кирилл имеет в виду времена, когда он выпустил манифест, не желая больше ни читать, ни публиковаться:
— На мой взгляд, мифологема Бродского о том, что поэзия — личное дело каждого, имела смысл только в контексте советской навязанной публичности. И сейчас многие считают, что зазор между поэтической ипостасью и тем, где ты работаешь (что ты при этом раб в офисе), якобы не важен. Но текст существует не только в своем пространстве и воспринимается далеко не только по своим собственным законам. У Кибирова есть строчка «Леночка, будем мещанами» — я когда ее услышал… Мне кажется, в ней вся идеология постсоветской интеллигенции.
Спрашиваю:
— Как надо? Быть не мещанами — а кем?
Кирилл отчеканивает:
— Интеллигентская элита должна стремиться не сохранить свое элитарное положение, а преодолеть его.
Спрашиваю, есть ли у него новые тексты. Говорит, что есть, и много, но все недописанные, поскольку он имеет привычку дописывать их непосредственно перед выступлением — а выступлений-то и нет. Спрашиваю, есть ли у нас шанс услышать его новые стихи, будет ли он читать их.
— Может, и буду.
Очередной мораторий, который Кирилл взял на пять лет на публикацию и чтение своих текстов, истекает в 2011 году.
Страницы:
- « Предыдущая
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- Следующая »
КомментарииВсего:4
Комментарии
Читать все комментарии ›
- 29.06Стипендия Бродского присуждена Александру Белякову
- 27.06В Бразилии книгочеев освобождают из тюрьмы
- 27.06Названы главные книги Америки
- 26.06В Испании появилась премия для электронных книг
- 22.06Вручена премия Стругацких
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3453822
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2344670
- 3. Норильск. Май 1271897
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 898501
- 5. Закоротило 823434
- 6. Не может прожить без ирисок 788764
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 764557
- 8. Коблы и малолетки 743687
- 9. ЖП и крепостное право 556044
- 10. Затворник. Но пятипалый 476627
- 11. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 406618
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 373336
Вопросы задавала Линор Горалик
- Как у вас устроены отношения между «я», «я-автором» и «я-персонажем» <..>. Кто они? Как решается вопрос о выборе нарратора, о том, кто из поименованных или непоименованных сущностей будет автором следующего текста, следующей книги?
- Спасибо вам за вопросы. Попробую отвечать на них «вообще», так, чтобы ответ исходил не только из той календарной точки, где я сейчас с грехом пополам себя нахожу и которая отличается от прежних родом и видом, так скажем, экзистенциального неуюта. Сразу оговорюсь — ни с чем бытовым/биографическим это дело не связано, боль ведь — подручный способ познания, точный прибор, позволяющий определить, где ты и что ты. Болит — значит, живой; иногда только так себя и можно обнаружить на карте. Так вот, для того, чтобы отвечать не в режиме «де профундис», надо очень постараться перевернуть карту, выйти из собственной системы координат до такой степени, чтобы вместо «себя» описывать сорт бумаги и степень её потёртости. Похожим образом, кажется, у меня устроены отношения с «я» в стихах: все Степановы и Сидоровы, которые там разговаривают, — что-то вроде фигур (фигурок скорее) дистанцирования. Важно здесь то, от чего приходится отстраняться в каждом конкретном случае; и тип письма, и голос рассказчика определяются углом отталкивания, что ли; быть-этим приходится, чтобы не-быть-вот-тем. Иногда (хотя совсем редко, если не ошибаюсь) одной из фигурок приходится притворяться первоисточником, носителем прямого высказывания, как-бы-автором. Случаев настоящей прямизны я за своими текстами знаю совсем немного, два, кажется, или три — и каждый раз это было ответом, быстрой реакцией на внешний источник боли. И, надо сказать, во всех этих случаях я не вполне довольна результатом.
И потом. Ведь стихи — это коробочки (консервы) с общим опытом: бери и ешь. Персональная часть здесь связана скорее с упаковкой: конфигурацией банки, наклейкой, логотипом, манерой составлять слова. То, что в моих книжках моего, неразделённого и нераздельного, при чтении со стороны не опознаётся и не имеет отношения ни к биографии, ни к топографии, как слово «эсь?» в одной из сидоровских поэм. Это знание — лишнее, избыточное; и держатся такие вещи на булавках, которые видны исключительно автору.
- Что значит для вас работа с порталом OpenSpace.ru, в какой мере это ваш личный проект? Как главный редактор OpenSpace.ru Мария Степанова взаимодействует с поэтом Марией Степановой, в каких отношениях они состоят?
- Понимаю, что этот вопрос вроде как напрашивается; всё, что могу, — коротко сказать о том, как у меня эти вещи уравновешены. Я много лет стараюсь устроить жизнь так, чтобы мои тексты и мой способ добывать свой хлеб не пересекались, оставались несообщающимися сосудами. Для меня это по многим причинам принципиально; вот и сейчас я не хотела бы смешивать два эти ремесла — ни в разговоре о стихах, ни в собственной голове.
*