Первое лицо множественного числа

МИХАИЛ АЙЗЕНБЕРГ о Евгении Сабурове (1946–2009)

Имена:  Евгений Сабуров

Он умер, как жил, — очень быстро. Если посчитать, сколько он успевал (и сколько успел), то получается, что жил Евгений Сабуров очень долго. Но запаса энергии и душевных сил, замыслов и идей там было еще лет на пятьдесят, и эта смерть трагически безвременна.

Обидно, что он умер, не дождавшись большой книги своих стихов, сборника прозы, драматургии. Обидно за него, но сам Женя как будто не успевал всерьез обидеться на издательскую судьбу — его всегда отвлекало какое-то новое дело, новое стихотворение.

У Сабурова было свое понимание профессионализма: он считал, что сознательный автор должен заниматься самыми разными делами, потому что все они в конце концов становятся стихами. Женя вообще был ни на кого не похож и казался человеком другого племени — каких-то, может быть, титанов. На это намекали задачи, которые он себе ставил: обновить русскую поэзию, перевести экономику на другие рельсы, реорганизовать школу… Изменить страну, в которой он жил, и вообще изменить жизнь — к лучшему. (Многие хотят изменить жизнь, но Сабуров-то считал, что ему это по силам.) Понятно, что не все из задуманного удалось, но упрекнуть его в этом трудно.

Каждого такого «проекта» хватило бы на большую удавшуюся жизнь. У него их было до десятка, они теснили, но и дополняли друг друга, где-то соединялись. Возможно, Сабуров занимался всю жизнь каким-то одним делом, только у того пока нет названия. Возможно, он решал задачи, которые до него никто не ставил, минуя объяснительный этап их постановки. Все, сделанное им, еще предстоит увидеть как единое сооружение, но сделать это непросто: отдельные части такого сооружения находятся в разных областях. Сабуров равноправно держал эти области в своем владении, отсюда его удивительная способность создавать новые концепции, сопрягая идеи из разных углов мыслительного поля.

При этом Е. С. вовсе не был человеком академического толка, и происхождение, например, его обширной эрудиции вообще оставалось загадкой. (Взять хотя бы способность прочитать без подготовки и не выходя из-за стола маленькую лекцию — с датами и числами — решительно на любую заданную тему. Казалось, такого не может быть, и человек просто импровизирует на ходу. Потом все подтверждалось.) Или появляется вдруг огромная литературоведческая статья о «Петербурге» Андрея Белого — замечательная, совершенно неожиданная по материалу и мотивировкам, написанная из той точки, которую никто раньше не замечал.

В Жене вообще было много необъяснимого, более загадочно-одаренного человека мне видеть не приходилось. Мы дружили сорок два года, и все это время я думал, на что же он больше похож: на разбегающуюся толпу или на расширяющуюся вселенную? Верно, что его деятельность с годами захватывала все новые области, явно направляясь из одного центра. Верно и то, что ему было мало одной судьбы, в нем жило множество людей, и каждый требовал свое. Возможно, здесь источник его поразительной способности существовать непрерывно: без пауз и периодов оцепенения.

Эта множественность жила и в его поэзии, изначально определяя ее новаторскую природу: не просто появление нового героя, но и новый тип авторства. В основе реальной новации всегда угадывается какая-то антропологическая новость. И в поэзии Сабурова скрыто присутствует нетривиальное представление о человеке — как о первом лице множественного числа. Его голос соединяет разные и противоречивые голоса, звучащие в одном сознании.

Но у всех этих голосов один глубинный источник, и стихи Сабурова несут «на выходе» память о прохождении разных глубин, становясь каким-то дневником «внутреннего» человека: его любовных смут, снов и страхов, грозных или зыбких воспоминаний. Потому так внятно ему изматывающее очарование «отложенного» настоящего — неизбывности, неутоленности. И Сабуров, как никто, умеет поймать словами мгновенное касание тревожного и необъяснимого чувства.

Это поразительно свободное письмо. Письмо с открытыми шлюзами, загадочно удерживающее внутреннее напряжение. Упорная, настойчивая (и настоятельная) значительность интонации; глубинное просвечивание сквозь порывистые ритмы и неприрученные звучания.

Разнохарактерные сообщения приходят к нам на единой стиховой волне, настолько переиначенные ее ритмической волей, что мы не сразу обнаруживаем их начальную природу. Слух отзывается на «первый удар» стиха — широко и мощно идущую фразу, сразу претендующую на большое пространство и уверенно его занимающую. Только потом прочитывается драматический сюжет, присутствующий скрытно, без формального разделения на ремарку, реплику и монолог главного героя — первого среди равных ему персонажей какого-то «туманного эпоса».

Многоуровневое устройство своей поэтики Сабуров на ученый лад называл «полиструктурностью»: «Стихотворение содержит “становление без истины”. Смысл является не целью понимания, но его инструментом. Расширение обзора для полиструктурной поэзии важнее столкновения взглядов. Она признает наличие организаций хаоса, но не только учитывает, что этих организаций много, но и то, что они не являются его ликвидацией».

Свобода поэтического слова была его естественным состоянием. Сабуров очень рано нашел свою поэзию и за полвека совершенно с ней сжился, та всегда оказывалась рядом. Рядом она была и в те периоды, когда по всем понятиям не до стихов. За лето 2007 года Женя написал книгу-поэму «В поисках Африки», в ней семьдесят семь страниц, больше двух тысяч строк — своего рода рекорд.

Его работоспособность в тяжелую последнюю пору, его мужество и достоинство вызывают восхищение. Он так заправски не обращал внимания на свои многочисленные хвори, что начинало казаться: есть на то какие-то основания; есть какие-то дополнительные резервы, о которых никто не подозревает. Они и существовали, только не были неисчерпаемыми.

Можно догадаться, что резервным источником сил было здесь само отношение к судьбе как к испытанию и приключению, когда увлекательна даже неудача и надо с риском для жизни ответить на любой ее вызов. От приключений Сабуров не уходил, а испытание выдержал. Венок победителя полагается ему по праву.