Диего Марани: «Добиваться чистой расы – преступно, добиваться чистого языка – абсурд»

Известный итальянский писатель, лингвист и автор лингвистических детективов рассказал OPENSPACE.RU о том, как язык определяет сознание

Имена:  Диего Марани

Проблемы развития языка так или иначе волнуют всех: новаторов, пуристов, ёфикаторов, сторонников орфографической реформы и просто неравнодушных пешеходов, которым каждая вторая городская вывеска надрывает сердце надругательством над русской грамматикой. Диего Марани – итальянский лингвист и писатель, автор, среди прочего, детективных романов, в центре которых рефлексия о языке. Однако международную известность Марани принесла шутка: работая переводчиком в Европейском совете в Брюсселе и постоянно слушая за обедом вавилонское смешение языков, писатель дал этому лингвистическому явлению имя – европанто и назначил его новым языком всеевропейского общения. Главным достоинством европанто Марани считает то, что его не нужно учить: чтобы воспользоваться этим универсальным наречием, нужны только пара европейских языков в анамнезе и чувство юмора. В рамках EuroReadings, совместного проекта ММОКФ и Представительства Европейской комиссии в России, осуществленного при поддержке Райффайзенбанка, Диего Марани представил москвичам свои книги и заодно рассказал ВАРВАРЕ БАБИЦКОЙ о развитии языка во времени и пространстве, о том, как язык определяет сознание и зачем нужны национальные стереотипы.

— Расскажите, пожалуйста, о европанто: что это за язык? Чем он отличается от эсперанто, например?

— Эсперантистов это название обидело, они подумали, что я передразниваю эсперанто. На самом деле это не так. Я назвал его так, потому что хотел дать ему благородное происхождение. Это греческий корень, который означает «все то, что составляет Европу». Прежде всего, европанто не язык: для меня это игра, лингвистическая провокация. Это способ показать людям, что языки всегда перемешаны, что смешение языков — нормальный процесс, что с языками можно шутить и что, шутя, мы учимся. Мы привыкли изучать языки как слово Божие, говорить на них, только если уверены, что не делаем ошибок. Ошибки приводят нас в ужас. Грамматика для нас священна. Мы не отдаем себе отчета в том, что иностранный язык можно знать на разных уровнях, можно никогда так и не овладеть им в совершенстве. Это то же самое, что игра на музыкальном инструменте: кому-то достаточно выучить четыре аккорда на гитаре, чтобы петь песни с друзьями, не обязательно давать концерты в Ла Скала.

— И как устроен европанто?

— В отличие от эсперанто, настоящего искусственного языка, изобретенного лингвистом и имеющего логическую структуру, европанто не имеет грамматики — и не хочет ее иметь, у него нет словаря, он отказывается быть кодифицированным. Он не хочет быть пойманным и запертым в книгу. В основе европанто лежит, грубо говоря, упрощенная структура английского языка, потому что английский все европейцы, как правило, учат в школе. Далее, я пытаюсь выявлять слова с латинскими корнями, пользуясь тем, что они существуют во всех наших языках, включая германские. Ну и, наконец, использовать слова, которые в каком-то смысле не имеют границ: такие как мучача, базука, сайонара, блицкриг, мама, Наполи, мафия, пицца, шофер, куафёр. Но хочу повторить: европанто — это лингвистическая игра. У меня нет намерения предложить его как новый универсальный язык. Мне нравятся настоящие языки — те, на которых говорят люди.

— А как, в таком случае, может существовать литература на европанто?

— Она и не может.

— Но она же существует?

— Только то, что пишу я. Я единственный носитель и единственный писатель на европанто. Это всего лишь способ показать, что можно сконструировать нечто осмысленное даже на несуществующем языке. Очевидно, что это справедливо, только если я обращаюсь к человеку, который немного знает языки и может, следовательно, оценить интеллектуальную находку. Литература на европанто существовать не может. Однако безусловная правда, на которой я настаиваю, заключается в том, что смешение языков — продуктивный процесс и что он всегда был присущ эволюции языка. Латынь, скажем, не прекратила свое существование: она смешалась с другими языками и произвела на свет испанский, каталанский, итальянский, португальский, французский и так далее. То есть все языки латинского происхождения появились в результате смешения. Именно на этот механизм я пытаюсь обратить внимание при помощи европанто: точно так же, как не бывает чистой расы и добиваться ее — преступно, не бывает чистого языка и добиваться его — абсурд.

— Вопрос в том, до какой степени язык может меняться, оставаясь самим собой. Латынь умерла как язык, если не брать в расчет движение «Живая латынь», которое тоже лингвистическая забава. Нет ли опасности, что европейские языки не переживут этого дальнейшего смешения?

— Язык никогда не умирает. Он меняется. Трансформируется. Он существует до тех пор, пока живы по крайней мере два носителя, поскольку язык — это средство общения. Здесь не работает диктат, потому что он не отвечает настоящим потребностям языка. Он отвечает другим потребностям — политическим, например, поэтому он может существовать, но срок его ограничен. Говоря о языках, мы должны представлять себе очень длительные периоды времени. Наша жизнь — мгновение в жизни языка, и то, что мы воспринимаем как изменение, может таковым не оказаться. Я могу изобрести сейчас слово, например назвать эту кофейную чашку Антонио и называть ее так всю свою жизнь, но, когда я умру, Антонио тоже умрет, и кофейную чашку снова будут называть кофейной чашкой. Нужна жизнь нескольких поколений, чтобы судить, насколько изменился язык. В любом случае, разницы мы никогда не замечаем. Мы видим, что язык движется, но мы просто не живем достаточно времени, чтобы перестать понимать тот язык, который выучили в детстве.

— Ну, скажем, каждому следующему поколению русских школьников все труднее читать Державина.

— Итальянцы тоже с трудом понимают книжки тринадцатого или четырнадцатого веков. Это неизбежно: реальность меняется — и язык вместе с ней, потому что отражает уже другую реальность. Но я не думаю, что по этому поводу стоит беспокоиться. Скажем так: человеку важно быть способным понять собственную культуру на максимально протяженном временном отрезке — том, который имеет смысл для его настоящего. Для сегодняшнего итальянца понимание итальянского языка одиннадцатого века не является насущной необходимостью. Однако понимать язык шестнадцатого и семнадцатого веков важно, чтобы быть в состоянии читать первых великих классиков итальянской литературы, так как это инструмент познания собственной эпохи.