Эдуард Лимонов издал очередные хроники смутного времени

Михаил Визель прочитал романы Эдуарда Лимонова «Иностранец в смутное время» и «Смрт», написанные в 1992 и 2002 годах, а изданные в 2008-м, – и нашел, что даже смрт их автору к лицу

Имена:  Эдуард Лимонов

В конце двухтысячных Эдуард Лимонов выпустил две книги, посвященные началу девяностых. В одной из них, названной сербским словом «Смрт», то есть «смерть», он описывает свое участие в балканских войнах — в Сараево в 1992 году и в Книнской Краiне (именно так, через «i») — самопровозглашенной республике сербов на территории Хорватии в начале 1993 года. Во второй — «Иностранец в смутное время» — отступает еще дальше назад, в 1989 год, и описывает свой первый, после эмиграции в 1974 году, визит на родину, по приглашению газеты «Совершенно секретно» и лично Юлиана Семенова — как раз во время Второго съезда народных депутатов СССР.

К книгам Лимонова нет смысла добавлять эпитет «автобиографические». Других у него не бывает — таков уж творческий метод писателя. Это его царская дорога и его крестный путь. С одной стороны, чего проще — бери и записывай! С другой — собственную биографию нужно тщательно продумать и придумать как литературное произведение. И сам Лимонов прекрасно отдает себе в этом отчет. Рассказывая, какого рожна его вообще понесло на сочащиеся кровью Балканы, он не распространяется, в духе своих статей для белградской газеты «Борьба», про братьев сербов, а спокойно объясняет: «Мне тогда казалось (и через годы я подтверждаю это видение), что Балканы — это мой Кавказ. Что как для Лермонтова и нескольких поколений российских дворян и интеллигенции Кавказ служил ареной погружения в экзотику в XIX веке, так для меня балканские войны стали местом испытаний в конце двадцатого». Корме того, если бы не Балканы, то Лимонову пришлось бы возвращаться в Париж, где на него «набросилась бы личная жизнь в лице изнурительной Наташи Медведевой». Изнурительной, а главное — уже отработанной в предыдущих книгах.

Но Лимонов — не хладнокровный циник, а восторженный романтик. Сербские четники и новоиспеченные крестьянские и бандитские генералы видятся ему Патроклами и Ахиллами. Благо, эфемерные горные республики действительно мало чем отличаются от древнегреческих городов-государств. Сослуживец-солдат зовет Лимонова навестить свою семью, и там он обнаруживает нечто поразительное: «Я никогда до этого не видел, чтобы пахали на лошади и зерно бы от руки разбрасывали. Читал в юности у римского древнего поэта Гесиода, в его поэме «Труди и дни». И вот, как во дни Гесиода, передо мною в каменной стране седой отец и девочка-подросток проделывали эту работу, как в кино». В этой фразе все характерно — и демонстративная небрежность (Гесиод — греческий поэт, а не римский), и непосредственная детская радость — «как в кино!».

При этом Лимонов все время подчеркивает: он прилагал все мыслимые усилия, чтобы сократить дистанцию между собой и героями этого кино. И не только распивая с офицерами сливовицу и уестествляя широкобедрых сербских девушек-солдаток. Мужественно преодолевая удушье, 49-летний «рус-писец» (русский писатель) наравне со всеми тащит в горный гарнизон рюкзак с патронами, вызывая для облегчения страданий в памяти образ Че Гевары, тоже страдавшего от приступов астмы.

Поразительным образом все это не мешает ему оставаться самовлюбленным позером. Описывая атаку, в которой ему довелось стрелять во врагов, Лимонов не забывает добавить: «Я был в одном из своих многочисленных бушлатов (у меня был период в жизни, когда я носил только бушлаты)». И ниже уточняет: «Под бушлатом — кожаный пиджак, под пиджаком свитер, правда, хлопковый sweetshort (видимо, полиглот Лимонов хочет сказать «sweatshirt». — МВ), еще майка. Пот лоб заливает. Хорошо, волосы короткие». Так и ждешь следующей фразы: «Спусковой крючок автомата не цепляется — хорошо, маникюр, как всегда, безукоризненный».

Впрочем, страницы, в которых описываются сербские беженцы в гостинице, обстрелы, бомбежки, разоренные крестьянские дома, полны искренней болью. И искренней ненавистью к врагам. Правда, автор все время оговаривается — конечно, и у хорватов (он пишет — «хрватов»), и у босняков, и у албанцев были свои беженцы, свои жертвы, своя боль. Потому что «войны 90-х годов в «горячих точках» были все, как одна, на самом деле крестьянские войны за землю... Заметьте, что земли все плодородные, южные. Богатые виноградниками, фруктовыми садами. Никому в голову не пришло воевать за однокомнатные квартиры в мерзлых бетонных коробках».

«Смрт» — живая, страстная книга. И не только благодаря колоритной фактуре, но и благодаря тому, что, совершив разовое сознательное усилие по «переносу» себя в новую среду, дальше Лимонов — как персонаж — действует в этой среде совершенно естественно и органично. Книга ничуть не устарела (обложка помечена 2002 годом). Наоборот, она как будто вызрела.

О второй книге, «Иностранец в смутное время», этого, к сожалению, сказать нельзя. Съезд народных депутатов, ельцинская борьба с привилегиями, доморощенные гайд-парки на каждом углу, первые кооперативно-бандитские рестораны, многомиллионные тиражи газет и устные выпуски журналов в многотысячных залах, короче — glasnost&perestroika. И одновременно — по-прежнему ловкое халдейство в гостинице «Украина», куда определили прибывшего из Парижа в матросском бушлате «Индиану» (так себя называет автор в этой книге), и барство советской элиты. А еще — грязь в вагоне поезда Москва—Харьков и серая безнадежность на рабочей окраине самого Харькова, куда ничуть не постаревший «матрос» прибыл навестить своих безнадежно состарившихся родителей... На обложке стоит копирайт автора 1992 года — и это очень хорошо чувствуется. Кому сейчас нужен дух Сталина, беседующий с духом Ленина? И перипетии личной жизни — поиски сорвавшейся в Москве в запой и в загул парижской подруги (той самой, «изнурительной»). Все это уже мы у Лимонова видели, читали, знаем...

Самое любопытное в книге — оброненная невзначай фраза: «Дети заспорили с ним по поводу Майкла Джексона, сошлись с ним во взглядах на «Дорс», и Индиана подумал, что, если его книги издадут когда-либо в этой стране, он имеет множество шансов сделаться кумиром молодежи. Будет наслаждаться статусом Уильяма Борроуза (через «о». — МВ) или Хуберта Селби».

Как в воду глядел. Если, конечно, не подправил биографию-роман задним числом.