Ольга Седакова о Наталье Леонидовне Трауберг

Она вживила в сознание сначала советского, а затем постсоветского российского читателя неведомую здесь прежде стихию «просто христианства»

Наталья Леонидовна Трауберг принадлежит к тем немногим людям, которых можно назвать авторами истории. Не жертвами истории, не ее участниками, а именно авторами: теми, кто изнутри меняет что-то в наличном положении дел, в составе культуры, в составе души своего современника — и тем самым в будущем.

Наверное, это звучит странно, ведь в обычном литературном смысле Наталью Леонидовну к большим «авторам» не отнесешь. Краткие вступления к переведенным книгам, по-домашнему ноншалантно написанные автобиографические заметки, мемуары — вот, видимо, и все ее литературное авторство. Ее главным делом, как всем известно, был перевод, а в последние годы еще и устное слово: на радио, на разнообразных собраниях, в учебных аудиториях. Эти устные слова были обычно чистыми импровизациями — и само присутствие Натальи Леонидовны, сам ее голос, ее облик значили не меньше, чем то, что она говорила.

Я называю ее автором истории потому, что она в действительности изменила наше образованное общество. Она вживила в сознание сначала советского (в самиздатских списках), а затем постсоветского российского читателя неведомую здесь прежде стихию, словами Честертона, «просто христианства» — образ христианской мысли, христианского чувства, наконец, стиля, обретенный у английских апологетов ХХ века, прежде всего Честертона, затем Льюиса, Вудхауза, Дороти Сайерс и других. «Просто христианство» являлось среди другого в образе кошки Томасины! Этой вселенной без нее в России не знали. А теперь человека, которого не коснулся трауберговский Честертон (в Англии ее звали «мадам Честертон»), вряд ли можно назвать просвещенным. Да, переводами можно изменить состав культуры больше, чем собственными сочинениями (понятно, если эти сочинения не гениальны, а таких не много). После Кирилла и Мефодия, после Вас. Жуковского это в России неудивительно. Кирилл и Мефодий (и их ученики и последователи) принесли на Русь пропущенные века Византии, Жуковский — пропущенные века рыцарского Средневековья. Что принесла нам Наталья Трауберг?

Новую апологетику, то есть христианский ответ времени на его вопросы, на его языке. Это слово «новую» важнее, чем то, что апологетика эта была западнохристианской (католической и при этом в особом британском ключе). Другой новой апологетики ХХ века просто не было. Эта апологетика предлагала не побег от мира (в древлее благочестие, в «веру отцов»), а веселую битву с миром. Битву непримиримую.

Прежде всего — за искренность. Потому что мир искренности не терпит, а Богу притворство (даже с самыми благими намерениями) не нужно. Образцом непритворства, естественно, были дети. Прославление детства (раннего детства) как рая — всегдашняя тема самой Трауберг и ее авторов. Как она страдала от мирских подобий добра, от «злых добрых дел», которые делаются с расчетом на что-то, от «подарков», которые закабаляют того, кому они подарены, от круговорота власти и борьбы за власть между людьми, от круговорота самолюбивых и затаенных обид! Что угодно, только не лукавство.

Затем — за надежду и восхищение созданным миром (здесь уже «мир» в другом значении), за переживание сказочности происходящего, постоянной потенции чуда в нем. «Провиденциально!» — говорила она по самым мельчайшим поводам. И как она любила все чудесные совпадения, все знаки неслучайности! Замкнутая унылость и мелкая месть миру (которой полны новейшие произведения искусства и мысли) были невыносимы для нее. В этом восторге мы вновь видим ребенка, не убитого во взрослом человеке.

Затем — за беззащитность. И это вновь тема детства. Как она говорила, сказано: «Посылаю вас как овец среди волков», — а не как, скажем, сторожевых собак. «Активизм», стремление добиваться чего-то в мире мирскими средствами (и при этом считать себя благочестивым прихожанином), делить и переделывать собственность, вещественную и невещественную (вроде славы, положения в обществе и т.п.) — вот что, наверное, было самым мерзким для нее: вера в силу и внешнюю власть, в «мерзкую мощь». «Малосольное христианство» (имея в виду завет «вы — соль земли») ее никак не удовлетворяло.

Всего сразу, всех предметов этой своеобразнейшей духовной битвы не вспомнишь и не назовешь. Но это светлое, простое, правдивое, неотмирное состояние человека как задание и как возможность в нынешней жизни и было то, о чем Наталья Леонидовна напоминала современности — нашей современности прежде всего. Без малейшей дидактики. Напоминала самим своим обликом, самим слогом своих переводов. Собственной беззащитностью, непопечительством, восхищенностью и кротостью.

Наталья Леонидовна была другом умнейших и образованнейших людей нашего времени: С.С. Аверинцева, В.В. Бибихина, о. Александра Меня, о. Георгия Чистякова… И все они в каком-то смысле видели в ней старшую, видели в ней какой-то камертон, по которому выверяли многое. Говоря иначе, видели в ней неотмирное материнство («злое земное материнство» как род обладания детьми она обличала не раз).

«Душа возвращается в отечество свое» — эти слова из поминальных молитв особенно правдиво звучат в отношении Натальи Леонидовны. Это ее отечество, его она любила, его ждала, там — она знала, как мало кто, — хорошо.

И мы поблагодарим Бога за то, что «провиденциально» она была в нашем мире при нас. Спасибо Вам, Наталья Леонидовна!