Встреча с Мишелем Деги

Поэт, прозаик и переводчик АРКАДИЙ ДРАГОМОЩЕНКО встретился с живой легендой французской литературы

Мишель Деги — знаменитый французский поэт, философ, эссеист, крупнейший теоретик в области современной поэзии; переводчик Сапфо, Данте, Гельдерлина, Мартина Хайдеггера и Пауля Целана — приехал в Россию по делам журнала Poésie, который издает с 1977 года. Петербургский писатель Аркадий Драгомощенко делится впечатлениями о поэте, которому интереснее не читать стихи, а говорить о них.

                                                Айги однажды настоял, чтобы я взялся
                                                за перевод Деги. Когда я спросил, кто будет
                                                «это» публиковать, он ответил,
                                                что издательство «ОГИ». Так все странно
                                                и случилось: Айги, Деги, «ОГИ».
                                                                                         М. Яснов


До этого марта мне не доводилось встречаться с Мишелем Деги, хотя — несколько раз случалось — мы едва не заставали друг друга в совершенно невообразимых сейчас местах. Постепенно его имя в моем лексиконе обретало привычные очертания наряду с Понжем ¹, Эммануэлем Окаром ² (о котором он откровенно сказал на следующий день, что тот попросту его «враг», а почему — другая история), Лилиан Жиродон ³…

Накануне его выступления в Петербурге я позвонил в Беркли Лин Хеджинян ⁴, и она, передавая Деги «наилучшие пожелания», на вопрос, чего ожидать от этой встречи, сказала, что он… в какой-то мере все же остается «романтиком», добавив, что в таком определении не нужно искать никакой филологической или философской подоплеки, потому что «так»… легче по телефону, чтобы не пускаться в длинные рассуждения и, вообще, чтобы я передал ему, как «они его нежно любят».

Иногда Деги сравнивают с Джоном Эшбери, но нужно знать того и другого, чтобы, осмыслив различия между ними, понять, что их связывает. Для уточнения последней мысли воспользуюсь словами самого Деги: «Стихотворение является местом неустанного изменения, трансакции, расширения и экспансии вещей, банальности и исключительности. Иными словами, стихотворение — это сеть возможностей, растянутая поверх мира». На следующий день «сеть» обрела иную фигурацию и превратилась в «капиллярную систему» поэтической сообщительности и резонансов.

В 1995 году, в пору моей очередной тихоокеанской весны, Марсель Энафф в разговорах — мы оба тогда преподавали в университете Сан-Диего — часто обращался к Деги. И не только как к фигуре поэта и друга, что должно было бы меня заинтересовать с его точки зрения, но и как к сооснователю Международного философского колледжа, который Деги создал вместе с Жаком Деррида и где Марсель в то время занимал позицию директора отдела исследований.

Из того, что мне удавалось прочесть на английском, а много позднее и на русском, возникало нечто вроде картины «первого приближения», т. е. перспектива, в которой при определенных условиях возможно было бы понять принципы его работы. Слово «работа» важно в данном контексте, поскольку складывалось впечатление, что Деги не пишет отдельных стихотворений, более того — «строк», не пишет отдельных произведений, книг, но продолжает некую работу, длительность которой и смысл определяются возможностями вовлечения во взаимодействие того, что написано. А то, что написано в качестве проекта, предполагает воплощение и расширение в будущем. Не исключено, что такой горизонт имел в виду Поль Рикёр, когда обратился к понятию жизненного проекта (работы) писателя в своем эссе «Метафора и главная проблема герменевтики».

Свое выступление в библиотеке Маяковского Деги начал с просьбы к Михаилу Яснову, поэту и переводчику его стихов на русский, повременить с чтением стихотворений, поскольку ему «намного интересней о них поговорить».

И продолжил, что его поэтический опыт можно разделить на три периода. Наивный период доверчивости, затем феноменологический и — настоящий, период преклонного возраста (последовали строки Сен-Жона Перса: «Здравствуй, старость, это — мы»), который он бы назвал «палинодическим», не в значении отрицания предшествующего письма, но постоянного возвращения поэзии к самой себе, «перечтения» ее на новом витке. Улисс возвращается и снова отправляется в путь. И это — «новый бросок костей».

За ланчем в «Идиоте» я сказал Деги, что по мере его выступления с легкостью вычеркивал вопросы, которые намеревался задать после. Он в свою очередь напомнил о вопросе, заданном молодым человеком в самом конце выступления накануне. Вопрос был прост. Юноша спросил, неужели он, Мишель Деги, защищенный броней цитат и мировой культуры, никогда не испытывал сомнений, не переживал кризиса? На что Деги ответил, что 45 лет преподавания позволяют ему без труда продержаться два часа. Что же касается сомнений и кризиса, название его недавней книги говорит само за себя — DESOLATIO, «одиночество», «отчаяние».

Но дело в том, продолжил Деги, что горечи, разочарованию, сомнению, которые мы переживаем, всегда сопутствует предощущение счастья и веры, заключенных в языке, и что именно в языке горечь и разочарование обретают иные формы. Ну а если наступит пора, когда этого не произойдет… придется стреляться, добавил он.

В 1995 году Мишель Деги пишет книгу A ce qui n’en finit pas: thrène, посвященную умершей жене. Примечательно, что он не включает эту книгу в свой третий по счету том престижной серии Poésie / Gallimard. По мнению критики, он не хотел, чтобы эта книга была «среди чужих слов», — Понжа, Аполлинера, Рене Шара…

Мы перечисляли общих знакомых, упомянули Джерома Ротенберга ⁵ и Пьера Жориса, затеявших новую циклопическую антологию, говорили о Леоне Робеле ⁶ и Геннадии Айги; о том, что на филологических факультетах нет молодых людей, а занимаются по преимуществу девушки, но, по-видимому, девушки затем транспонируют знание, во всяком случае, на это хотелось бы надеяться. Говорили и о том, что сюрреализм можно не любить по-разному, что Бадью в России будут переводить все больше и больше, и ирония в его словах была очевидна. Николай Кононов ⁷ высказался о странном и очевидном, на его взгляд, различии в «предмете» поэзии России и Франции и следствиях такого различия.

Простились на мосту через Мойку у «Дома связи». Он уехал на такси в Эрмитаж (никто, мой друг, никогда не избежит Эрмитажа…), мне досталась недолгая прогулка к следующему бокалу вина — не заканчивать же день в пустом ожидании «завтра».

P.S.
Завтра принесло электрическую записку от соседа, Анатолия Барзаха ⁸, в которой он привел слова общего знакомого об «унылой банальности речей» Деги, к тому времени уже выступившего в Москве, и полюбопытствовал, так ли плоско было его выступление в Петербурге.

Что позволило вспомнить не очень продолжительную сцену еще с одним вопросом из зала в первый его день: «Согласны ли вы с утверждением А. Блока о том, что “поэт отнимает (отбирает?) аромат у цветка”»? Не ручаюсь за точность произнесенной цитаты, попросту не помню, как у Блока. Однако довольно легко воспроизвожу суть ответа Мишеля Деги. Он обратился к термину Стефана Малларме «транспозиция». Иными словами, к процедуре смещения обыкновенной вещи в «место вибрации» и «почти-исчезновения». Дело не в том, чтобы «перевести», обменять вещь в языке, связать с неким словом или образом. Вещь именно транспонируется, т. е. в процессе усложнения синтаксиса, умножения связей и таким образом скорости / напряжения отношений от «вещи» остается чистое представление, силовое поле, возможность всякий раз в сознании читателя обрести собственную единственную полноту. Божественная же транспозиция предполагает движение от факта к «идее».

«Цветок, которого не найти ни в каких букетах и лесах, — это цветок, который прорастает из звучания «цветок» и не обменивается ни на какую наличность репрезентации. Мне кажется, именно это и имел в виду ваш Блок», — завершил свой ответ Деги.

Примечания автора

¹ Франсис Жан Гастон Альфред Понж(Francis Jean Gaston Alfred Ponge, давно нет на свете):
Как гласит «Википедия», «...в наиболее известной и программной для автора книге внесубъективной, антиромантической лирики описаний и определений «В роли вещей» (1942) искал словесное выражение для предачи повседневных вещей и стихий (вода, сигарета, свеча, пчела и др.)». Очевидны соотношения с Аристовым. Его «Настурция» была много раньше моей, но моя лучше, — так мне кажется. Впрочем, возможно, он и не писал про настурцию.

² Эмманюэль Окар (Emmanuel Hocquard):
Рыжий, не хотел в свое время говорить с Барретом Уоттеном — едва не подрались в доме архитектора в 1989-м в Петербурге. Из-за чего? — ума не приложу. Восхитительный поэт. На людях не говорит на английском, но… переводит и представил французскому читателю лучших американских поэтов. Я у него украл строку про озеро и «нисходящие в воду ступени». Где это? — не помню.

³ Лилиан Жиродон (Liliane Giraudon):
Изумительна. После каждого предложения как бы оглядывается, а потом спрашивает, о чем мы говорим… наверное, оттого, что в Марселе была тогда жара, дуло с Африки, немного не хватало в нужное время вина и старый порт ошеломлял…

Поэт, переводчик, прозаик, член редакционной коллегии журнала Action Poetique, соредактор журналов «Ла Нувель», «Б.С.» и «И.Ф.». В числе книг — «Палакша, палакша», «Марина Цветаева» etc. До сих пор помню… как это? вот… «дождь идет по дождю. Я выкрала эту фразу из твоей книжки…» (из Histoire reversible).

⁴ Лин Хеджинян (Lyn Hejinian):
Вероятно, одна из самых умных поэтов — и понимающих то, что называется не только поэзией вообще, но — стены дома, книги на полках, музыка Ларри Окса и немного сегодняшней русской словесности. Однажды на сессии Нобелевского комитета сделала блистательный доклад о возможностях перевода. Включая возможности «рифмы» и беря в качестве примера И. Кутика. Книги? Лучшая, как считает Мерджори Перлофф, — это My Life (только не нужно мне говорить, что надлежит сделать сноску для Marjorie Perloff или Larry Ochs — не выйдет!).

⁵ Джероми Ротенберг (Jeromy Rothenberg)
Магическое впечатление. У него даже в 90-е не угасал монитор, а по улице от их дома можно было дойти до перекрестка, который перейти уже не было никакой возможности. Вроде как руки коротки. Ошеломляющее (для меня) количество книг стихов. Вторая книга от любой первой всегда понуждает думать — знаешь ли ты Джероми? Но, главная игра заключалась не в патронате художественного факультета университета Сан-Диего, а в скрупулезном исследовании этнических поэтик, а потому в создании немыслимых антологий. В итоге правильных. И где ему всегда — друг Пьер Жорис. Тут-то они и начинают новую историю, которая длится неизвестно сколько лет.

⁶ Леон Робель (Leon Robel)
Не уверен, что правильно пишу его имя. Но он, как сказал Деги, совершенно непрогнозируем, — так, однажды подвИг последнего включиться в работу над переводом книги Геннадия Айги. Леон Робель переводил и меня. Переводы печатались в журнале “Аксьон Поэтик”. Ольга Северская знает об этом лучше меня. А Леона Робеля никогда никогда не видел. Разве что Парщиков или Барзах. Надеюсь, этой весной найду его где-нибудь в квартале книжного магазина Sheakspeare and K.

⁷ Николай Кононов
Ужасен в своем качестве мгновенного исчезновения. Особенно на перекрестках, не договорив самого главного. Стал добрее, угрюмей, т.е. вкусил вполне соль жизни. Издает книги, но о своих говорит с неохотой, — первым из них мы благодарны, следующие будем читать.

⁸Анатолий Барзах
Искать по интернету бесполезно, всегда попадаешь на некую суфийскую “сущность”. Критик, которому принадлежат отнюдь не бесполезные “понимания” совершенно ненужных имен — Анненского, Мандельштама, Вяч. Иванова и пр., однако углядевший в подобном пейзаже удивительный узор отвращения и одновременной притягательности.


Другие материалы раздела:
Стихи вживую. Алексей Прокопьев, 6.03.2009
Варвара Бабицкая. Леонид Юзефович. «Журавли и карлики», 5.03.2009
Глеб Морев. 80 тысяч за 4 стихотворения, 4.03.2009