Здравствуйте, доктор Геббельс

По прочтении сборника «Беспощадная толерантность» хочется не просто вымыть руки с мылом, а пройти, по возможности, полную санитарную обработку

Имена:  Анна Китаева · Владимир Березин · Всеволод Чаплин · Егор Калугин · Кирилл Бенедиктов · Лео Каганов · Олег Дивов · Ольга Дорофеева · Рахамим Эмануилов · Роман Силантьев · Светлана Прокопчик · Сергей Чекмаев · Юлия Рыженкова · Юрий Бурносов

Всякий раз, как сталкиваешься с каким-нибудь особенно выдающимся явлением современной нашей общественной жизни или культуры, которое (до поры) не замечено широкой общественностью, чувствуешь себя диктором из старой репризы Шендеровича, которому грозный голос говорит — читай, мол, текст, а он отвечает: «Может, не надо им, на ночь-то?»

То есть, может, не надо делать выдающемуся явлению лишнее паблисити, может, оно так себе как-нибудь проскочит — и никто его не заметит? Проблема эта стояла передо мною ровно до первой половины вчерашнего дня, до того момента, когда по поводу сборника отечественной «социальной фантастики» «Беспощадная толерантность» не отписались многие — в частности, РИА «Новости» и сайт «Православие и мир». Спасибо, в общем, составителям сборника, которые к тому же вполне технологично распространили накануне дежурное вранье в том смысле, что-де ужасные анонимы угрожают сорвать презентацию честной книги.

Но голос совести, как мы знаем, так просто не заглушить. Презентация (о, про нее будет отдельный разговор!), несмотря на происки, состоялась, а «спасибо» — потому что теперь можно не мучаться сложным выбором в смысле соблазнения малых сих.

Я, как можно догадаться, читаю по роду своих занятий много разных книг — в общем, гораздо больше, чем мне хотелось бы. Попадаются среди них и гениальные, и почти гениальные, и хорошие, и очень хорошие — и, разумеется, отвратительные — эти тоже попадаются, благо пишут в нашем богоспасаемом Отечестве много и охотно. Но редко — я про них стараюсь и сам здесь не писать, и авторов не прошу. Однако тут особый случай. Не припомню за последние уже много лет такой книги, по прочтении которой мне захотелось бы не просто вымыть руки, а даже и по возможности пройти полную санитарную обработку.

«Беспощадная толерантность», сборник фантастических рассказов современных российских писателей под редакцией писателя Сергея Чекмаева — это вот оно и есть. Издана книжка в ЭКСМО, безо всякой уже, кстати, «Яузы», но зато под эгидой фонда «Взаимодействие цивилизаций», его председателя Рахамима Эмануилова и советника фонда, директора Правозащитного центра Всемирного русского народного собора Романа Силантьева. Фонд этот, кстати говоря, является инициатором программы «Сбережение народов», нацеленной на противодействие распространению алкоголизма и наркозависимости в России. Цитата: «Одним из основных средств формирования социально-приемлемого досуга станет широкое внедрение во всех регионах России Атлетической беседки — всесезонной антивандальной модульной легковозводимой конструкции, позволяющей выполнять широкий спектр спортивных упражнений для укрепления здоровья». И еще, оттуда же: «Его Святейшество Патриарх Московский и всея Руси КИРИЛЛ резолюцией от 15.02.2010 благословил осуществление проекта “Сбережение народов”». Ну и слава богу, значит, а то без антивандальной беседки у нас рождаемость падает, некуда натуралу девушку сводить на свидание, кругом потому что одни (переходит на шепот) «эти».

В предисловии к сборнику Сергей Чекмаев задает его рамку: «Может ли бессмысленная и беспощадная толерантность уничтожить конкретную страну? В теории — может. Та же ювенальная юстиция в своих “продвинутых” формах способна превратить воспитание ребенка в тяжелое испытание с непредсказуемым исходом и полностью разрушить институт традиционной семьи. На практике же вымирающее коренное население будет быстро замещено совсем нетолерантными мигрантами, которые демократическим путем придут к власти и немедленно отменят всю демократию с толерантностью. Страна в этом случае уцелеет, но станет уже совсем другой. Как бы то ни было, есть о чем поговорить и ученым, и фантастам, которые нередко оказываются прозорливей маститых футурологов». Рамка здесь важна — и Чекмаев пишет предисловие не просто так, а чтобы окончательно замазать тех авторов, относительно которых у общественности могли остаться иллюзии, что они-де не это хотели сказать. Если бы хотели не это, поинтересовались бы содержанием предисловия. А так — увы, придется считать, что все, опубликовавшиеся в сборнике, сделали это вполне сознательно — ну или являются существами настолько беспечными, что радостно опубликовались бы и в «Völkischer Beobachter», представься им такая возможность.

Сборник поделен на две части. Первая — «Радужное будущее» — посвящена, разумеется, вопросам сексуальности, традиционно волнующим отечественных фантастов в растянутых свитерах, которым (фантастам, не свитерам) пока дают не все — и в этом виноваты заполонившие мир извращенцы, потому что без них фантасты бы ого-го как развернулись, не хуже хипстеров. Вторая часть — «Гости дорогие» — не так сильно укоренена в соответствующей субкультуре и повествует о понаехавших разного рода, в основном не человеческого — но это и так понятно же, что они — не люди.

Наиболее показательным в этом смысле является, пожалуй, рассказ Светланы Прокопчик «Вид на жительство», в котором для начала мыслящий глист требует от героя-человека, чтобы тот пустил его в себя, поскольку предыдущий его носитель умер — и куда ему теперь деваться? Когда человек отказывается, то слышит вот что: «Вы не можете!.. Вы негодяй!.. В суд!.. Расист проклятый!.. Нарушаете мои права мыслящего существа!.. Я гражданин Земли и тоже имею право на жизнь!..» Там еще встречается паук, обвиняющий публику в арахнофобии. Герой же, безуспешно попытавшись устроиться на работу (все рабочие места заняты «дорогими гостями»), идет в кафе, где происходит вот какая сцена:

«Под самым окном медленно, переваливаясь с боку на бок, ползли пухлые женские ягодицы. Из самого интимного места торчали длинные мохнатые усики, чрезвычайно привлекательные. За ягодицами тянулся влажный след. Трейси вспотел и схватился за сердце.

— А, это из тараканьего общежития, — сообщила подошедшая официантка. — Замуж выходит, свадьба у нее сегодня. Что-то засиделась она в девках, остальные уж месяц как беременными ползают.

Заикаясь и багровея, Трейси спросил:

— Что это у нее… такое большое?

Официантка пригляделась:

— Глаза, наверное.

— ?!.

— Ну, принято так у них — от усердия глаза таращить, — и бабочка, расставив на столике тарелки с картофелем, гамбургером и двумя видами бесплатного соуса, грациозно улетела».

Это дегуманизация, так сказать, by the book. Именно «тараканами» в передачах государственного радио называли хуту своих противников тутси — перед геноцидом 1994 года в Руанде, унесшим жизни 800 000 тысяч человек. Я не думаю, что писательница Прокопчик когда-нибудь слышала слова «геноцид» и «Руанда» — судя по ее тексту, она вообще слышала в своей жизни не очень много слов. Просто она не любит «тараканов».

А кто любит?

{-page-}

 

Есть в книге манипуляции совсем незатейливые. Так, в рассказе писательницы Анны Китаевой с оригинальным названием «Окончательный диагноз» описан мир, в котором извращение (т.е. все, что под этим словом понимает писательница Китаева) приравнено к норме, и герой рассказа вынужден скрывать свои настоящие чувства, но тщетно, все равно его убивают, такого традиционного — разумеется, самым мучительным способом из тех, что писательница Китаева может себе вообразить. Рассказ Кирилла Бенедиктова «Чудовище» имеет в своей основе базовый сюжет о лесбиянке, которая «просто настоящего мужика не пробовала»: «Рука у него была теплая и неожиданно нежная. Совсем непохожая на вялую, слабую руку Вали, прикосновения которой иногда наводили Женю на мысль о медузах и водорослях». Прозревшую в смысле своей гетеросексуальности героиню, разумеется, в конце убивают самым подлым способом: «Пули ударили Жене в спину, когда она была уже на подоконнике. У меня красивые ноги, думала она, летя в пятидесятиметровую пропасть. У меня такие красивые ноги…»

А вот пример манипуляции чуть более изощренной — рассказ Татьяны Томах «Дом для Чебурашки»:

«Сегодня во дворе опять убивали влюбленных.

Настя плотно закрыла окна, задвинула дрожащими руками шторы, стараясь не смотреть. Но взгляд все равно соскользнул, и в узком столбе света между смыкающихся тяжелых портьер зацепил неподвижно замершую посреди двора парочку. Маленькие хрупкие фигурки на свободном пятачке в центре плотной, покачивающейся толпы. Стоят, держась друг за друга, будто на крохотном островке среди океана. Знают, что уже не спастись, что сейчас накроет волной, протащит по камням, разорвет в клочья клыками прибрежных скал и швырнет кровавые обрывки в море.

Но пока еще стоят, крепко сплетя теплые пальцы и взгляды, баюкают последние капли своей жизни, одной на двоих. Жизни, которая могла бы быть долгой и счастливой, озаренной смехом детей и внуков. Чудесная длинная дорога, которую они могли бы пройти вдвоем, поддерживая и оберегая друг друга».

Простите за длинную цитату — но это же невозможно оторваться. Влюбленных убивают, бедных, опять же, маленьких, беззащитных гетеросексуальных котяточек! Это какое же, пусть и самое мягкое, самое любящее, самое кроткое сердце не ожесточится? И сама Hello Kitty на этом месте отбросит книжку, сожмет в крохотных розовых лапках китайскую бензопилу из ближайшей игрушечной лавки — и встанет на смертный бой с либералами, толерастами и студентами.

Но по-настоящему тонкая манипуляция — в том, что героиня рассказа в итоге подбирает «Чебурашку» («Два шага сделает и падает, уши перевешивают. Сам есть не может, лапки короткие, мордочка плоская. Надо с ложки кормить и поить. Два раза в день минимум. Иначе умрет от голода, даже если рядом будет еда лежать») — плод генетических экспериментов «общечеловеков», которые разводят маленьких беззащитных существ, потому, что, цитирую, «у нас теперь продвинутое современное общество, где все прежние отклонения считаются нормой, а норма, стало быть, превратилась в отклонение. Поэтому в соответствии с новой нормой мы сперва создаем уродов, неспособных даже существовать самостоятельно, а потом вышвыриваем их на улицу уже не просто мучиться, а мучительно умирать». Далее героиня находит спасение в объятьях возлюбленного, ушедшего в леса для построения там нетолерантной общины — ну и там, конечно, ее принимают купно с Чебурашкой (хотя эта нечисть в общину, вообще говоря, не допускается) — потому что «настоящие мужики», они сердобольные такие, не то что «эти», ясное дело.

В рассказе Юрия Бурносова «Москва, двадцать второй» герой выходит из комы в необратимо изменившуюся жизнь: «на прошлой неделе был митинг ЛГБТЗП (последние две буквы аббревиатуры означают зоофилов/педофилов. — OS) и демократических организаций в Малом Сухаревском, против компартии. Там какой-то старикашка что-то крикнул, так его забили к чертовой матери». В «Демконтроле» Юлии Рыженковой маленьких девочек насилуют (каждый день разные) молодцы из этого самого «Демконтроля», а детей отбирают, чтобы отдать на усыновление/удочерение однополым парам. Один из насильников героине все-таки немного понравился — и именно его именем она называет сына, когда тот рождается. Однако однополая пара, которой его в итоге отдают, разумеется, называет ребенка именем самого первого, самого омерзительного насильника. Ну и конечно: «Ты, кажется, меня не слышишь или не понимаешь. На каком языке тебе объяснить? Забудь сюда дорогу и про ребенка. Нет у тебя никакого ребенка и никогда не было! Вот этот вот мальчик, который уснул на руках Антона — это наш сын, и только наш».

Здравствуйте, д-р Геббельс.

Большинство текстов первой (и множество — второй) части демонстрируют нам явления, конечно, не литературного, а сугубо, так сказать, психоаналитического свойства. Машинерия невроза здесь настолько обнажена, что большого смысла задерживаться на подробном рассмотрении, видимо, нет — тем более что это совсем не моя область экспертизы. Впрочем, сборник в этом смысле настолько безыскусен и откровенен, что я, уже в качестве не рецензента, но редактора раздела, с большим удовольствием опубликовал бы статью о «Беспощадной толерантности», написанную с позиции врача. Не психиатра, может быть, — но психотерапевта или психолога точно. Там хороший материал, мне кажется, годный, почти 700 000 знаков.

Читателю, я думаю, интересно, в каком качестве в сборнике присутствуют персонажи, которых многие — включая меня — не ожидали здесь встретить, в частности, Олег Дивов, Владимир Березин и Лео Каганов.

В основном их тексты (сами по себе, без чекмаевской рамки) — находятся в пределах дискурса, для нынешней России приемлемого. Березин пишет о дореволюционном писателе, заглянувшем как бы в будущее, где, цитирую, «двое тех, кого давеча старик-профессор брезгливо звал содомитами, целовались прямо у Зимнего дворца. Были они накрашены хуже, чем пьяные работницы на Масленицу. Прямо на улице дрались — безобразно и нелепо, по щиколотку в мусоре. Дравшиеся были чем-то похожи на тех скорпионов, что он собирал когда-то в Крыму». Неважно, что это только фантазмы «писателя»: пусть он и догадался, что «ничего не было, господа! Ровно ничего! Опыт не удался! Ха-ха! Опыт не удался!» — все равно «молодой москвич с некоторой тревогой заглядывал в лицо писателю. Он догадывался, что все пошло не так, сию минуту случилось рождение какой-то тайны, причиной которой стала его установка, но что случилось — он никак не мог понять».

Каганов создает сатиру — опять же, для ядра его аудитории вполне приемлемую, — о том, как в школу, значит, приходит комиссия на предмет выяснить, не учат ли детей чему нетолерантному. Под руку оной комиссии попадается учительница физики, объясняющая, что-де только разноименные магнитные полюса притягиваются, а одноименные отталкиваются — ну и претерпевающая, разумеется, за это утверждение истины муки от либералов и толерастов. Смешно? Да не то слово! Обхохочешься, какой ситчик у вас веселенький. Почем брали-то?

Дивов поначалу, кажется, играет в игру более сложную, чем эти двое — его первый рассказ «Между дьяволом и глубоким синим морем» написан от лица полицейских-напарников (мужчины и женщины), расследующих убийство снайпером нескольких человек на глубоком Юге. Настолько глубоком, что рассказ не лишен подмигиваний, предназначенных не девственной в культурном отношении аудитории сборника, а чуть более интеллектуальной: «По ступеням поднимался опрятный мужчина средних лет. — Агент Сарториус, — представился “вот этот тип”. — Ишь ты, — сказал Вик. — Да ладно вам… — Сарториус снял темные очки и приветливо улыбнулся. У него оказались живые веселые глаза. — У меня кроме фамилии ничего местного, я даже в городе толком не ориентируюсь».

В своей записи (ЖЖ), посвященной интересующему нас предмету, Дивов тоже пытается сделать загадочный умный вид: «Естественно, реклама и народная молва будут упирать на то, что сборник “оскорбляет чувства пидоров и понаехавших” — так его легче и проще продвигать. Но, насколько знаю авторов, отдавших туда рассказы, все гораздо сложнее и интереснее. Я, например, практически защищаю чувства пидоров и понаехавших».

{-page-}

 

Этот самый рассказ, который «Между дьяволом и синим морем», действительно, что называется, путает следы: настоящий патриот, которого все считали всю жизнь геем (и за это травили), раскрывает вдохновленный Советами заговор американских лесбиянок направленный на развращение и уничтожение здорового американского общества. Чтобы еще больше запутать читателя, рассказу предпослан эпиграф из известной фальшивки под названием «план Даллеса» — но с правильной атрибуцией, т.е. за подписью советского писателя Иванова, автора «Вечного зова». Тут любой патриот впадет в ступор. За кого писатель Дивов? За толерастов или за людей? За американцев или за наших? Последняя фраза: «Ведь смешной туповатый Джонни, что бы о нем ни думали все остальные, был в глубине души настоящий мужчина. Не педик». Текст этот, прямо скажем, сам по себе довольно нейтрален, — но в рамке сборника — увы, ничуть не нейтральнее остальных.

И нет бы писателю ограничиться этим самым рассказом. Но правду — ее же не утаишь: во второй части писатель Дивов снова возникает с рассказом «В Коньково мерзкая погода». Вот Алик (Али Алиевич Алиев) беседует с Омлетом (Гамлетом Оганезовым): «Алик грустно кивнул. Их русские жены, эти жирные клуши. Их русские любовницы, эти алчные шлюшки. Их русские поставщики, эти ласковые расисты. А дети-полукровки, эти наглые высокомерные москвичи?! Какой тут, нах, Чикаго-Шмыкаго. Алик с Омлетом давно влипли. Потом увязли. И пропали. Друзья поочередно харкнули Прыщу (это русский герой рассказа. — OS) на косуху и разошлись по домам. Оба понимали, что вырваться из этого ада им уже не суждено». Чтобы уж ни у кого не оставалось сомнений, интеллектуальная звезда русской фантастики уточняет: «У нас просто феерическая толерантность, только выборочная. Например, вздумай я сплясать лезгинку у Вечного огня или прирезать русского человека, мне кранты. А кавказюки — ничего, пляшут и режут». Защищает, в общем, чувства. Ну, как умеет.

Еще есть безыскусный рассказ Ольги Дорофеевой — условно говоря, про перевоспитавшегося скинхеда, который резал себе нормально венерианских (sic) дворников, а потом прирезал одного, у которого была маленькая венерианская девочка (мы знаем, из какой именно новостной истории она взялась) — ну и перевоспитался. Дорофеева — она, может, и от чистого сердца это все. Я не уверен, но похоже. Но составитель Чекмаев умный, в сборнике должна быть одна такая история, а то мало ли, сегодня 282-ю одни люди применяют, завтра другие — вдруг и правда в будущем все общечеловеки захватят — так будет чем отбояриться.

Последняя плохая новость имеет форму рассказа Егора Калугина «Народ обреченный». Чтобы не тратить зря время: это чуть перелицованная история евреев в Германии, изложенная в том смысле, что вот, мы были так толерантны, воевали за Германию в Первой мировой, а они взяли и повесили на нас вину за свое поражение. А потом начали Вторую мировую, а нас решили истреблять, хотя мы были такие толерантные. И вот, значит, они поселили героя в гетто, потом убили сына героя — а он, такой толерантный — ничего не сказал, а потом пришли настоящие освободители. И вот, простите, опять же, за длинную цитату, говорит главный герой, едва замаскированный «старый еврей»:

«Граждане победители, передайте, пожалуйста, нынешним властям, что мы можем быть полезны. Мы готовы и дальше работать, у нас склад забит продукцией, а вот сырье заканчивается. И еды бы немного. Трава по Унылому тупику выедена, если будет засушливое лето, то и с водой могут быть проблемы. Но вы не подумайте, мы не жалуемся, нет…

Что вы говорите? Мы свободны? И мы можем вернуться в свои дома?
Как же… нет, вы не подумайте, нам и здесь хорошо.
Нет, что вы… не надо. Хлеб… ах, это же хлеб…
Спасибо, вы так добры, так добры…
А не могли бы вы спросить у власти, действительно ли мы можем уйти из бараков. Это точно? А у вас есть такой Указ? Нет? Вы говорите, чтобы быть свободным не нужны Указы?

Извините. Нет, мы пока останемся здесь. И будем работать, конечно.
Как долго? Пока не будет соответствующего Указа».

Ну, то есть, история о том, почему европейское еврейство почти не сопротивлялось Холокосту — вполне себе тема для обсуждения, — она и была обсуждена в бесчисленном количестве книг, ни одной из которых Егор Калугин не читал. Но поставить этот сюжет в такую позу, чтобы он проиллюстрировал представления Калугина о вреде толерантности — это по-настоящему сильный ход. Из всех авторов сборника оный Калугин, я думаю, сделает наиболее успешную карьеру — т.е. хоть завтра на Первый канал, — а лучше сразу к Володину, там такие люди сейчас очень нужны.

Пара слов про презентацию, обещал вначале, я помню. Во-первых, туда, конечно, пришел Чаплин — как же, такая выдающаяся гнусь — и без поддержки о. Всеволода? Непорядок. «Толерантность в ее предельном выражении — это смерть свободе слова, мысли, смерть нравственности, унификация людей, превращение человека из свободно мыслящего существа в механизм с заданными функциями», — сообщил собравшимся отец Всеволод. Пришел, разумеется, и Рахамим Эмануилов, президент общественного фонда «Взаимодействие цивилизаций», при содействии которого выпущена книга: «Я против гей-парадов. Пусть они живут своей жизнью (гомосексуалисты), но зачем об этом во всеуслышание говорить и это навязывать... брать это как составляющую часть борьбы за права человека... Я — отец четверых детей, у меня трое внуков. И я переживаю за их будущее». Бедный, бедный.

Но самое прекрасное нашлось, как обычно, в не знающей пиаровского добра и зла блогосфере — тут опять будет длинная цитата, но песня так хороша, что и малую запятую жалко (скриншоты и прочее припасены):

«Неожиданно для всех пришли два Отца: Отец Всеволод Чаплин и Отец Никон (не путать с Кэноном и Поляроидом, как он сам сказал). С Чаплиным особо не пообщалась, а вот с Никоном потом долго сидели в ближайшем кабаке. Честно говоря, ни разу со священником не общалась, но этот порвал все мои шаблоны о священниках). Удивительно яркий и харизматичный человек. Великолепно владеет языком: и в плане использования шикарных метафор, и в плане ораторства. <…>.

Затем отец Никон спел “хорста веселя” на немецком великолепным оперным басом. Поскольку мы отмечали выход сборника, то все разговоры и тосты крутились вокруг “радужной толерантности”. Вот несколько цитаток отца Никона: “мужчина умирает на руках женщины, пидор — на руках пидора”, “гетеросексуализм должен быть воинствующим и беспредельным”».

«Хорста Весселя». Бедный о. Никон. Такую песню — и по кабакам приходится петь. А сердце-то просит — чтобы на Красной площади, и чтобы танки, и многотысячное факельное шествие дантистов. Так ведь не дают толерасты проклятые!

Многим русским писателям, даже и не фантастам вообще, известное дело, если что и мешает в жизни — так это политкорректность и толерантность. Потому что — и правда, в такой уж мы с вами живем стране — в Питере только что запретили пропаганду семейных ценностей, в Новосибирске толерасты вот-вот запретят выставку патриота Ильи Глазунова, седьмого числа мая либерасты-таджики избили патриотический гетеросексуальный ОМОН на Болотной. Некуда, в общем, бедному писателю-натуралу податься, — так что спасибо составителю книги Чекмаеву, приютившему бедных умученных сироток от постсовременного общества.

Спасибо, действительно — я, наверное, мало читаю современной русской прозы, особенно массовой — однако, кажется, впервые вижу под одной обложкой столько людей, с таким удовольствием потребляющих «вторичный продукт» российских СМИ — и с таким упоением скармливающих своему читателю выходящую из их кишечного тракта третичную «норму». И столько читателей в комментариях, с энтузиазмом ждущих своей очереди у выдачи — тоже вижу впервые. Очень познавательно.

Очень хорошо, что эта книга вышла. Где бы мы еще, в наше-то мирное время, познакомились сразу со столькими людьми, открыто, по зову сердца, принявшими сторону самого настоящего зла? ​