МАРТЫН ГАНИН полагает, что после награждения Евгения Рейна премии «Поэт» предстоит принимать трудные и даже непопулярные решения – или кануть в Лету
Имена:
Александр Кушнер · Виктор Кривулин · Глеб Морев · Дмитрий Кузьмин · Евгений Рейн · Наталья Иванова · Олеся Николаева · Сергей Гандлевский · Сергей Чупринин · Тимур Кибиров
© OpenSpace.ru
Премия «Поэт» — институция, состоявшаяся, по крайней мере, в медийном поле — то есть ее ходы отслеживаются медиа и толкуются разными способами. Это в нашей ситуации, с одной стороны, большое дело — потому что есть масса премий (не только поэтических, но и просто литературных), проходящих совершенно мимо внимания читающей публики, — а с другой стороны, факт
этот обусловлен размером вознаграждения и (теперь уже) некоторой предысторией, набором лауреатов.
Сразу скажу, что нынешнее решение жюри представляется мне в некотором роде бесспорным. Все интересующиеся историей вопроса понимают, что Евгений Рейн — поэт, оказавший существенное, бесспорное влияние на облик русской поэзии, каким мы его знаем сегодня. О том, как было устроено это влияние, каковы его результаты и доволен ли ими лауреат, разговор еще предстоит — и тянуться он будет годы, если не десятилетия. Еще дольше будет тянуться — по крайней мере, в России — тихая тяжба Рейна с Бродским, который числил его одним из своих учителей. Помимо прочего, Рейн навсегда останется персонажем довлатовских записных книжек и еще десятка мемуаров. Все это важно, но не более важно, чем многие из его стихов, особенно ранних. История про «Рухнаму» забудется, а вот
сосед Котов — скорее нет.
Про Рейна лучше напишут другие. Здесь есть сюжет, более для меня интересный, — сама премия «Поэт». В связи с последним решением имеет смысл вспомнить сравнительно недавно состоявшуюся
дискуссию по ее поводу. Это чтение чрезвычайно поучительное. В самом начале разговора Сергей Чупринин заявляет вот что: «Мы всего лишь пытаемся в нашем разрушенном, “огоризонталенном” и “уплощенном” литературном пространстве воссоздать своего рода вертикаль, иерархию имен, ценностей и талантов, на которых сошлось бы не считанное число рафинированных знатоков, а большая часть читающего сословия». В скобках отметим, что не заявляя, но по сути ту же задачу в области прозы ставит перед собой премия «Большая книга».
Глеб Морев далее отмечает, что это, пользуясь термином Дмитрия Кузьмина, «премия Пантеона». По какому поводу сам Кузьмин
поясняет: «“Премия Пантеона” права на риск в некотором роде не имеет: она претендует на “гамбургский счет”. Премия за лучший роман приплюсовывает новые произведения к некоему воображаемому ряду, в котором стоят “Преступление и наказание” и “Чевенгур”, “Дар” и “Мастер и Маргарита”...»
Читать текст полностью
Речь идет о премии, задачей которой является формирование канона «на ходу». Понятно, что задача эта не имеет решения в принципе. Результатом подобного рода попыток всегда оказывается усреднение, которое мы и наблюдаем в виде линейки лауреатов премии «Поэт». Я ничего не хочу дурного сказать о Евгении Рейне, Сергее Гандлевском, Тимуре Кибирове или Инне Лиснянской, однако мы видим — и это подтверждается словами Чупринина, — что смысл премии состоит в формировании образа мейнстрима.
О трех других лауреатах можно только сказать словами все того же Глеба Морева, что они «достаточно культурны, но глубоко вторичны, оставаясь в рамках либеральной позднесоветской лирики». Прошлогодняя премия Сосноре выглядит более или менее как «Отвяжитесь! Хотели авангард — вот вам авангард, тема закрыта».
О чем напоминает нам это усреднение, не встречались ли мы с ним раньше? Встречались: «Существовали, естественно, идеологически мотивированные “запретные зоны”: секс, религия, философствование немарксистского толка и т.п. Но существовали и своего рода эстетические “запретные зоны”, которые оказались более устойчивыми в процессе десталинизации, нежели прямые идеологические запреты. Существовали верхние и нижние границы словоупотребления. Верхняя граница лексически отсекала все, что так или иначе соотносилось с духовно-религиозной сферой». Это цитата из статьи Виктора Кривулина 1979 года под названием «Двадцать лет новейшей русской поэзии», опубликованной1 под псевдонимом Александр Каломиров.
Ясно, что усреднение производилось советской дискурсивной машиной по другим параметрам, но суть процесса остается прежней. Однако если советский лозунг «Искусство принадлежит народу»2 использовался в качестве маски идеологической/эстетической цензуры, сегодня он, судя по словам Чупринина, понимается в буквальном смысле.
Проблема состоит в том, что «большая часть читающего сословия» является конструктом, которому ничего не соответствует в реальности. Линейка лауреатов выглядит даже не как продукт компромисса между вкусами публики и вкусами экспертного сообщества, а как продукт компромисса между вкусами экспертного сообщества и вкусами публики, как их себе это самое сообщество представляет. Представление это иллюзорное, на что в ходе дискуссии указывает Наталья Иванова: «Выйдем на улицу, вот сейчас, из этой подворотни, и спросим — кто поэт? Нам скажут — Резник поэт, Рубальская поэт. Никто с гордостью не скажет… — опять получается страшный разрыв между теми, кто читает Рубальскую, а мы вот такие продвинутые, — а у нас есть Кушнер». Впрочем, на месте Кушнера в этой реплике вполне мог бы оказаться и Рейн.
Далее по ходу дискуссии никто не отмечает противоречия между словами Ивановой и Чупринина, представляющих, заметим, одно издание, однако видна преемственность в технологии выстраивания иерархий: результат соотносится с некоторым пустотным конструктом.
В случае советской литературы этот конструкт — некая идеальная «советская поэзия», повествующая о том и сем, но не просто так, а ради выполнения неких задач социального проектирования. Во втором — идеальная «современная поэзия», уже не имеющая политического или социального телоса, но долженствующая совпасть с идеальным читателем, этому сконструированному, не существующему сегодня читателю доступная. Впрочем, читатель этот существовал прежде — тоже в виде недифференцированного конструкта, но все же (кажется) существовал: это читатель либеральной советской периодики вроде (в разное время) журналов «Октябрь», «Знамя» и «Новый мир».
Все это здесь не за тем, чтобы лишний раз затеять полемику относительно политики «толстых журналов», и тем более не за тем, {-tsr-}чтобы принизить значение действительно важного поэта Рейна. Интересно, скорее, что будет дальше делать премия «Поэт». Канон «на ходу» можно формировать двумя способами: оглядываясь назад — и рискуя застыть соляным столбом — или пытаясь предугадать, что войдет в канон завтра и послезавтра. Доселе премия «Поэт» предпочитала первый — принимать безопасные, консенсусные решения. Эта тактика уже, по крайней мере, однажды подвела жюри — в случае Олеси Николаевой. В следующем году нам предстоит узнать, станет ли она стратегией — и приведет в этом случае к неизбежному тихому угасанию потенциально полезной институции — или все же останется тактикой.
Премия должна выйти из собственной зоны комфорта — или разделить со временем судьбу Премии Аполлона Григорьева.
Других вариантов — уж не знаю, к сожалению или к счастью — не просматривается.
___________________
1 «Северная почта», № 1/2, 1979
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 121
