Заза Бурчуладзе: «В Грузии может случиться всякая революция, кроме сексуальной»

Автор «Минерального джаза» о том, как Саакашвили не посадил его в тюрьму, и не только об этом

Имена:  Владимир Сорокин · Заза Бурчуладзе · Михаил Саакашвили

— Не так давно в издательстве «Ад Маргинем» вышел русский перевод твоего романа «Адибас». Как тебе пришла идея написать роман о войне Грузии с Россией, в котором война присутствует только в виде сообщений СМИ и пролетающих где-то на горизонте самолетов?

— На самом деле, весь роман — это проекция моих тогдашних страхов. Когда объявили, что в Осетии началась война, она как-то странно и очень быстро стала разрастаться. Метастазы конфликта мгновенно покинули очаг военных действий и начали продвигаться по всей Грузии, по всей стране. В частности, СМИ говорили, что все, танки и бомбардировщики надвигаются прямо на Тбилиси. После этих сообщений многие тбилисцы сразу же покинули город. И в этом Богом забытом месте, в полупустом городе как-то более странно ощущалась ситуация. По ТВ беспрерывно показывали эти кадры, как российские бомбардировщики безостановочно бомбят зону конфликта. Конечно, это была грузинская пропаганда, потому что на российских каналах передавали совсем другое. Но я действительно испугался. Однако в первый раз в жизни я осознал, что испугался не за себя, а за своих детей, за своих дочерей, их у меня две. Я понял, что есть какая-то мощная сила, своего рода стихия, которой я не могу противостоять. Я готов был сражаться голыми руками, за неимением оружия, но тем не менее не было гарантии, что я смогу защитить своих дочерей.

— Ты говоришь, что не поверил грузинскому телевидению. Как бы ты стал выбирать — на чьей стороне сражаться в этой войне, к какому лагерю примкнуть?

— Я не верю никакому телевидению — ни грузинскому, ни российскому. Я вообще не смотрю телевизор, но в те дни мне пришлось-таки насмотреться. Конечно, я не был бы ни на чьей стороне. Просто я уже видел в своей жизни и мародерство, и мародеров. В 90-е у нас это происходило часто и было почти обычным делом. Я побоялся именно этого мародерства. Какие-то полутвари могли вломиться в квартиру и учинить насилие над людьми. Мне пришлось бы просто сражаться за жизнь и безопасность близких. Но, конечно, я не стал бы стоять на баррикадах или сидеть в окопах. Это была какая-то странная и скоростная война, которая так молниеносно началась, что оглянуться не успели, и она уже закончилась. Просто оставила какой-то очень приторный привкус, какой-то запах гари — и все.

— Героев твоего романа отличает абсолютное отсутствие интереса к политике. Насколько это симптоматично для сегодняшней Грузии?

— В действительности все обстоит обратным образом. Скорее, это мой протест против сегодняшней грузинской гиперполитичности. У нас почти все пропитано политикой. Интересуешься ею в Грузии или нет, она не оставляет тебя в покое. Закроешь все дверные замки, а она лезет через окно. Закроешь окно, она прогрызет в стене щель и пролезет в нее как крыса. В Грузии почти все политизировано, включая церковь. Аполитичность у нас скорее аномалия, чем норма. Так что это мой выбор: в Грузии лучше быть аномалией, чем нормальным. Власть с церковью у нас давно поженились. А это очень опасно, ибо в Грузии почти 80% населения — православные фундаменталисты. Даже страшно представить монстра, который родится от этого союза. Это будет какой-то Чужой, эдакий менто-поп, дракон с кислотой вместо крови, одетый в полицейскую униформу, с резиновой дубинкой в виде креста на поясе, который во время патрулирования улиц будет одновременно противно вонять и пахнуть ладаном.

— В романе большое место уделяется описанию различных товаров потребления и других примет «красивой жизни» (айподы, компьютеры, круассаны, модные рестораны, бассейны, фирменная одежда). Создается впечатление, что общество если и не купается в роскоши, то, по крайней мере, может многое себе позволить. Насколько изменилась жизнь в Грузии за последнее время?

— Это скорее грузинская мечта, чем мимезис или сама реальность. Но это тот случай, когда мечтать вредно. Это даже не мечта, а симулякр, словно абберация сознания, эдакая имитация мечты. Сегодня среднестатистический грузин скорее наблюдатель красивой жизни, чем ее активный участник. Грузия — маленькая страна с маленькими фантазиями. Как говорит герой Достоевского в повести «Записки из подполья»: «Либо герой, либо грязь, середины не было». Грузия же не герой и не грязь, она где-то посередине, маленькая страна «in the middle of nowhere», которая день ото дня теряет свою идентичность и все больше походит на поношенный товар из second hand, который продается по очень низкой цене.

— Как понимать фразу одного из героев романа: «С сексом в Грузии дела обстоят плохо»?

— У нас табу на секс. В Грузии может случиться всякая революция, кроме сексуальной. Грузин как-то смущается, неловко себя чувствует, когда разговор идет о сексе. Словно у нас не занимаются им. Даже трудно представить себе, как мы размножаемся. На улицах почти на каждом шагу можно встретить крестящихся горожан, но практически не встретить целующиеся пары. Я не знаю ни одного европейского города, в котором нет секс-шопа. В Грузии же, стране, которая стремится в Евросоюз, нет ни одного. Но он должен быть, хоть ради приличия. И это не мой каприз, это необходимость.

— Какова в Грузии ситуация женщин? Как обстоят дела с эмансипацией?

— Я думаю, не мне на этот вопрос отвечать, но я постараюсь... Например, раньше было немыслимо, чтобы женщина в Грузии защищала свои права. В последнее время появились женские организации, а также организации, защищающие права сексуальных меньшинств. Вот они борются за права женщины. Им приходится за них бороться, потому что мы все-таки полугорный народ. В некоторых горных регионах по архаической традиции женщина, например, не может сесть за стол, когда мужчины обедают. Она должна стоять рядом. Конечно, в Грузии она не стоит рядом. Но все же идеальный образ грузинской женщины — это женщина, которая на кухне готовит хачапури, в то время как ее муж ходит к любовнице. Так, по крайней мере, раньше было. Сейчас это как-то все же теряет свою актуальность. Есть даже обратные тенденции. Многие женщины (речь о молодом поколении, конечно) стали работать и зарабатывать. Некоторые покидают страну, уезжают на заработки в другие страны (разумеется, на какие-то черные работы), присылают деньги и содержат оттуда своих мужей. И в самой Грузии тоже — есть такие семьи, где работает только женщина, а муж валяется перед телевизором, смотрит футбол и тянет пиво...

— С чем это связано? Больше рабочих мест, предназначенных для женщин?

— Я бы поставил вопрос вот так: не столько появилась работа для женщины, сколько женщина стала ее искать. Это очень большая разница. Женщина просто обнаружила, что она не декорация, не добавка к мужчине. Она просто взяла и заняла место мужчины, образно говоря. Очень часто можно встретить в Грузии деловую женщину, которой раньше не было — даже не было возможности представить себе такое. Конечно, разговор не обо всех, но появились такие «работяги».

— А почему все-таки мужчины при этом валяются перед телевизором?

— Просто грузин представляет из себя такой расслабленный тип. Он не азиат, не европеец, а нечто между... Грузин на сегодняшний день как бы потерял цель. В советское время все знали, что надо делать и что не надо делать, знали, что надо работать, а на выходных выпивать и т.д. А сейчас как-то странно все это вибрирует в воздухе. И пока этот грузинский тип себя найдет, нам придется пройти долгий путь...

— Как отнеслось пуританское в своих сексуальных устоях грузинское общество к обилию сексуальных сцен и обсценного языка в твоем романе?

— Выражение, которое по-грузински обозначает «секс», буквально можно перевести как «взять в плен», «заставить работать на себя» или еще точнее: «сделать себе раба». Секс ассоциируется вот с этим. В этом смысле у нас, конечно, всегда был мощнейший патриархат. До сих пор секс — это табуированная тема. И роман, где об этом так откровенно говорится, соответственно, вызвал большой резонанс. Правда, надо сказать, что практически все слои общества почему-то приняли эту книгу, никто не стал ругать, невзирая на то, что всем стало не по себе. Дело в том, что этот текст посчитали важным и нужным, и это главное... Надо сказать, что мне как писателю никогда не было трудно печататься. Но трудно было потом выйти на улицу и знать, что кто-то тебя обязательно обругает или начнет качать права. А сейчас все переменилось, и меня приняли вот таким, какой я есть, каким я себя представляю. Сейчас у меня нет проблем, даже с церковью, которую я все время критикую — в том числе и лично патриарха, за что меня запросто могут убить. Иногда сам удивляюсь, как меня еще терпят.

— Церковь вообще молчит?

— Нет-нет, церковные круги, конечно, не одобряют. Есть такая организация — союз православных родителей. Они ярые радикалы. Несколько лет назад они забежали в книжный магазин, скупили все мои книги и сожгли их прямо перед магазином.

— То есть это была похожая ситуация, как в России с Владимиром Сорокиным?

— Да, это как раз было после этого. У Сорокина сжигали «Голубое сало». А у меня тогда вышел роман «Евангелие от осла». Его они и сожгли. После этого они пошли к патриарху и предложили предать меня анафеме. Нашему патриарху под 80, но он быстро оценил ситуацию и сказал такую вещь: «Вы хотите сделать еще больше рекламы Бурчуладзе? Оставьте его в покое!» Он поступил мудро, я думаю.

— Ты бы не хотел себе такой рекламы?

— Я бы хотел, конечно. Но я не дождался. Я не Толстой пока, которому православная церковь в свое время это устроила.

— Ты говоришь, что личная жизнь грузин страдает от навязываемой церковью сексуальной морали. Однако в романе это напрямую не чувствуется. Наоборот: при внешней раскованности героев, их отношения теряют духовную субстанцию...

— Если читать внимательно, то можно заметить, что в течение всего романа ни один герой не может по-настоящему совокупиться с женщиной. Вообще, весь роман — это иллюстрация невозможности размножаться. Это иллюстрация многих невозможностей. Это иллюстрация великого поражения. Нация просто перестает существовать, по моему мнению. В ходе глобализации грузины теряют свое лицо. Все как-то странно сейчас происходит. Есть сторонники властей, еще есть оппозиция, еще более гнусная, чем власть. А люди как-то потерялись между всем этим... У них нет выбора: есть церковь и есть товар, который нельзя купить, потому что это стоит бешеных денег. Церковь же говорит, что у них все бесплатно. На самом деле, у них ничего не бесплатно. Просто они переносят акцент с этой жизни на ту, которая будет потом, на небе. У церкви самый крутой бизнес в мире: они продают ничто.

— Как изменилось за последнее время отношение к России?

— Вот сейчас, например, у грузинской интеллигенции уже немодно говорить на русском, немодно приводить примеры из русской литературы, немодно смотреть русское кино и т.д. Власти поработали над этим. В свое время было принято считать, что есть две России: одна, плохая — Россия Путина и другая — Россия Достоевского с Толстым. Но сейчас уже все это не обсуждается. Ориентир уже поменялся. До Европы пока по-настоящему не дотянуться, однако все больше стали ссылаться на европейских авторов, даже на тех, которых не читали. Бывает, что кто-то публично цитирует Уэльбека, не имея понятия, кто это вообще такой...

— То есть ориентация однозначно на Запад, да?

— Да. Вот, например, грузину очень трудно сейчас получить российскую визу, даже имея приглашение. Почти немыслимо, только политикам, и то в исключительных случаях. Я даже не могу приехать представить свою новую книгу из-за этой вот ситуации.

— Ты рассказал про инцидент со сжиганием книг. Были какие-то другие попытки давления на писателей?

— Этого у нас всегда хватает! Был такой случай, когда джип на улице чуть на меня не наехал. Оказалось, это какой-то верующий развлекался. Так резко повернул и прокричал: «Ты должен быть грузином, Бурчуладзе!» Еще был случай с Саакашвили где-то полгода назад. Меня и еще нескольких писателей пригласили в город Кутаиси в Западной Грузии на литературный вечер. Вечер проходил в помещении оперного театра, там был полный зал — 700 человек. Писатели поочередно выходили на сцену, читали отрывки из собственных книг, общались с публикой, им хлопали и т.д. Все, кто выступал до меня, говорили, что им очень жаль, что они не могут подарить свои книги зрителям, но их можно приобрести в фойе, а они подпишут. Когда я вышел на сцену, то понял, что не хочу вписываться во всю эту официальную программу. Я им сказал: «Забейте! Зачем вам покупать мои книги? Не только вам, но и вообще — зачем грузину книги? Грузин не должен читать! Мне и правда совестно, но мне нечего вам сказать. Могу сделать некоторым из вас массаж». Но перед тем как окончательно уйти со сцены, я еще развернулся и сказал такую крылатую фразу всех «воров в законе»: «Жизнь ворам, смерть сукам!» Это был намек на криминальную ситуацию в Кутаиси, который прославился своими мафиозными традициями. Почти весь зал бурно аплодировал в течение нескольких минут. А потом оказалось, что 12 человек покинули помещение в знак протеста. Эти 12 человек оказались писателями старого поколения, которых никто давно уже не печатает, и они потом перед телекамерами говорили, что вот такие вещи писатель не должен со сцены говорить — и пошло, и началось. Вся страна только это и обсуждала — вся пресса, весь Интернет. На четвертый день во время главного дневного выпуска новостей показали прямое включение Саакашвили из собственного самолета. Он начал говорить, что Бурчуладзе не должен был так себя вести и так далее. Он посчитал нормальным вынести порицание художнику. Но он не ожидал той реакции, которую получил. Даже свои же люди — министры, замминистров — не то чтобы заступились за меня, а одернули его. И через 10 дней случилось нечто совершенно неожиданное: Саакашвили опять в прямом эфире сказал, что да, он ошибся, он не должен был этого говорить: художник свободен, он может когда хочет что угодно сказать. Но он, Саакашвили тоже гражданин Грузии, и он имеет право обидеться. Вот он и обиделся. Он сказал: «Я знаю, где живет Бурчуладзе». Он сказал, что может меня посадить, но не сделает этого, как бы ему ни хотелось, потому что мы живем в демократической стране и ему закон не позволяет. Именно так — прямым текстом.