Дина Гатина. Безбашенный костлявый слон

Эти стихи поражают своей неподдельной искренностью вкупе с чувством юмора и безграничным доверием к языку

Имена:  Дина Гатина

Дина Гатина принадлежит к поколению поэтов, чей дебют пришелся на самое начало нового века. К сожалению, многие из этих авторов ушли из литературы в смежные области или не оправдали читательских надежд, связанных с их дебютными книгами. К Гатиной это никоим образом не относится. Кажется, ее первой публикацией в столичных изданиях была небольшая подборка стихов в почившем уже альманахе «Авторник». Эти тексты и сейчас поражают неподдельной искренностью вкупе с чувством юмора и безграничным доверием к языку, которое отличало ряд поэтов прошлого века, близких Гатиной по художественному темпераменту. Здесь, помимо Елены Гуро («в городе энгельсе на улице льва кассиля / живет дина гатина пишущая как елена гуро», — писал Данила Давыдов, один из самых преданных читателей Гатиной) и, возможно, Ксении Некрасовой, можно назвать Геннадия Айги, для которого интуитивный подход к сочинению текстов всегда был главенствующим (что не исключало энциклопедических познаний), а визионерское стремление прислушаться к мировой стихии — поистине безграничным:

        а в измороси
        капли красные:
        как будто пьется
        естся что-то
        из места дорогого мне
        и видного и больше — ощутимого
        в тумане — там
        и в боли — здесь:

        из места — облика любимого <…>
(«Осенняя прогулка сына», 1970)

Гатина также не довольствуется ролью беспристрастного наблюдателя: ее интересует место внутри универсума. По сути, она является тем самым прогуливающимся сыном, наделенным (по Айги) поистине исключительными способностями слышать и чувствовать мир. Или дочерью Вероникой, которой посвящена знаменитая «Тетрадь», где каждая строка наполнена радостью от приобщения к «корням», от чувства сопричастности непрерывно обновляющейся жизни. Как и ребенку, поэту проще прислушаться к токам прекрасного и яростного мира, почувствовать его пульс:

        в плохо подмётенном небе
        маленькая кость.
        нам высокая брюнетка
        принесет поесть.
        а высокая блондинка
        принесет вина,
        мы красивые картинки
        будем из окна.

        птицы пишут меньше больше,
        север или юг,
        чтобы не болели уши
        нас научит друг.
        солнце новое заменит
        солнце что стряслось,
        пролетит спокойно в небе
        маленькая кость.

При этом неотъемлемой частью жизненного движения являются не только смутные образы, рождение которых происходит непосредственно на глазах читателя, но и «красивые картинки» поп-культуры, всевозможные мультяшки и зверюшки, испытывающие человеческие чувства, а также разного рода мелочи, высвечивающие очаровательную бедность современной жизни. Впрочем, в текстах Гатиной встречаются и образы, испытывающие на прочность возможности гармонического мировоззрения:

        где-то посередине боговой сигареты
        наша тревога растет
        на скорость
        по убыванию
        я составное
        склоняемое привычно
        нещадно курим

И если здесь ощущение неуюта приходит как бы «из воздуха» и (не)равномерно распределяется между теми, чья «тревога растет», то в открывающем книгу достаточно известном — можно сказать, программном — тексте Гатиной речь идет о дискомфорте иного рода. В нем «мировая боль» и идея человеческой солидарности накладываются на проблематичность коммуникации, подчеркиваемую поэтом и выливающуюся в чистый гротеск (подобный тому, без которого не обходится ни один диалог в фильмах Киры Муратовой):

        каждый день миллионы людей умирают за наши грехи
        и что
        я дважды повторять не стану
        поднапусти
        интима
        каждый день миллионы людей умирают за наши грехи
        и что
        ты повторяешься
        и что, и что
        они умирают —
        — ты повторяешься —
        — каждый день
        повторяй за мной
        и ничего
        ты повторяешься каждый день и ничего
        умирай за мной
        каждый день
        летние скидки,
        повторяй за мной:
        летние скидки
        кричи громче

Думается, у этого текста есть стихотворение-двойник, это «Текст чудовищной силы», также вошедший в книгу. Кажется, никогда до него — и после, наверное, тоже — Гатина не отказывалась от собственного «эвристического» метода в пользу стертого языка повседневности, с которым работает, например, Настя Денисова. Трагическая интонация «Текста…» разрешается пресловутым «вау», которое произносит ребенок, столкнувшись с поразившим его событием. А что делать, если это событие — ты и твой сопротивляющийся описанию опыт?

        неприлично говорить что тебе плохо
        а может быть вообще неприлично, что тебе плохо
        ведь в это время кому-нибудь хорошо
        а кому-то гораздо хуже
        <…>
        по-хорошему, мир переполнен любовью
        иногда и неловко ускользать из-под уважаемых пальцев
        сердца перегружены, работают в безопасном режиме
        мимими
        <…>
        не следует путать лирического героя с эпическим
        этот эпический
        он спускается в ад
        он думает он исследователь
        он спускается в ад без оглядки
        вау

«Ребенок здесь — прежде всего образ самоотчужденного и беспомощного существования. Такой “ребенок” воспринимает окружающую действительность, но также собственное тело и психику как чужие, пугающие и захватывающе интересные. Все происходящее — особенно психическая жизнь “я”-персонажа — оказывается нежным, беззащитным, неготовым и затерянным в бесконечно большом мире», — писал в программной статье «Актуальный русский поэт как воскресшие Алёнушка и Иванушка» Илья Кукулин. Примерно в это же время Данила Давыдов в статье «Поэтика последовательного ухода», посвященной русскому израильскому поэту Анне Горенко, говорит о некроинфантильной оптике, ставшей важной (и, возможно, неизбежной) для ряда поэтов, дебютировавших в девяностые (Ирина Шостаковская, Елена Костылева, Галина Зеленина etc.). Думается, Гатина ощущает определенную преемственность по отношению к этой генерации авторов. С той лишь разницей, что ей важно максимально ограничить присутствие (суб)культурных аллюзий в своих текстах — не столько для того, чтобы наиболее точно отразить жизнь человека своего поколения, как она есть, сколько для того, чтобы дать «высказаться» языку — живому организму, как это в разное время делали Елена Гуро, Геннадий Айги или Елизавета Мнацаканова:

        Хва, хва лынива,
        Хва, хвалыниво-е село мне.
        Хва лунить мя
        Хва слюня ми соль ре.
        Мой лорд в норе
        Наре-зал жил
        и пел
        и пепел,
        и перепел
        И перепел лица мне.


Дина Гатина. Безбашенный костлявый слон. — М.: Новое литературное обозрение, 2012