«Благоволительницы» недвусмысленно позиционируются как роман в традициях «трансгрессивной литературы», особенно французского ее ответвления, представленного именами в диапазоне от маркиза де Сада и графа Лотреамона до Октава Мирбо и Жоржа Батая. Особенно это видно по подробным описаниям изощренных сексуальных фантазий: подростковый секс между братом и сестрой, мотивы копрофилии и инцеста — тут трудно не заметить влияния именно Батая. В особенности вспоминается «История глаза» — текст, в котором вырезанный орган зрения превращается в сексуальный фетиш и не без фантазии используется. Такое впечатление возникает из-за того, что Литтелл довольно часто упоминает выскочившие из орбит глаза — когда кому-нибудь размозжат череп. Думаю, Литтелл прибегает к таким описаниям именно потому, что все мы привыкли к описаниям зверств нацистов, — будь то в литературе или в кино, — и потому необходимо нарушить новые табу, заставить нас думать о зле, о жизни, прожитой во зле, и о разуме, не просто готовом, но желающем принять последствия выбора такой жизни.

«Китч» в романе — интегральная часть морализаторства. В то же время эффективность китча работает против других важных качеств текста — документальности и исторической достоверности. Мы можем либо воспринимать Ауэ как представителя своего вида, которому мы можем сопереживать (я имею в виду, что мы не можем отмахнуться, объявив, что он не принадлежит к человеческому роду), — либо же решить, что перед нами одержимый сексом извращенец, склонный к инцесту, матереубийству, гомосексуализму и копрофагии. <…> Но именно благодаря тому, что оба элемента (китч и документальность. — OS) отлично работают по отдельности, роман в целом производит впечатление попытки усидеть на двух стульях сразу.

Daniel Mendelsohn. Transgression. The New York Review of books


Литтелл объясняет, как возникла идея романа: «Помню, в юности меня завораживала история той части Второй мировой, что происходила на территории Советского Союза, а потом этот интерес совпал с другими эпизодами моего жизненного опыта. Сначала я задумывал историю о немецком солдате, который участвует в войне между нацистской Германией и Россией. О Холокосте тогда речь не шла. Я знал, что историю буду рассказывать от первого лица. Когда я начал собирать материал, то сосредоточился на СС ‒ на том, как все выглядело с их точки зрения. Конечно, войска СС в основном занимались истреблением евреев, и, естественно, история стала развиваться именно в этом направлении».

Да, это один из ключевых вопросов. Почему именно офицер СС стал главным героем? Почему вы «дали слово палачам», если говорить в терминах Ланцмана?

В целом меня меньше интересуют жертвы, чем палачи, чем те, кто по-настоящему действуют, меняют реальность. Понять жертву просто: с ней происходит нечто ужасное, и она соответствующим образом реагирует. Но если мы хотим нечто понять — объекта для изучения тут нет. Преступника и его движущие мотивы понять сложнее — и, если дать слово палачам, можно узнать нечто новое, то, что повлияет на наше восприятие современного мира.

Были и другие примеры геноцида. Почему именно Холокост?

Вопрос о государственном насилии, о массовом насилии в обществе интересует меня гораздо сильнее вопроса о насилии индивидуальном. Случай с Германией наиболее радикальный и потому наиболее интересный пример такого массового насилия. Почему именно истребление евреев? Потому что в этом и заключалось преступление.

Сильное влияние на Литтелла оказала война во Вьетнаме:

«Я принадлежу к поколению, которое носит на себе печать Вьетнама. Я был маленьким мальчиком, — но не было и дня, чтобы дома не говорили о Вьетнаме. С Холокостом и Израилем было не так. Я ежедневно видел войну во Вьетнаме по телевизору. Моим детским кошмаром было то, что однажды я вырасту и меня отправят во Вьетнам, заставят убивать женщин и детей, которые мне ничего плохого не сделали. У ребенка всегда есть возможность вырасти преступником».

Assaf Uni. The executioner's song. Haaretz


Если коротко, то Литтелл замахнулся на «великий европейский роман», на «Моби Дика» о нацистской Германии, на «Преступление и наказание» о Холокосте, и иначе как амбициозной такую попытку назвать нельзя. Если честно, эта книга для многих читателей художественной литературы может стать суровым испытанием. В ней 984 страницы убористым шрифтом (при очень узких полях). Литтелл упорно использует французскую пунктуацию, не делит текст на абзацы и пренебрегает перебивками. Чтение романа становится, таким образом, заплывом в открытое море без спасательного жилета или восхождением на вершину — до полного изнеможения.

Когда я начинал работать в Simon & Schuster в 1958 году, у каждого из нас было бронзовое пресс-папье, на котором была надпись: «Дай читателю передохнуть. Ричард Саймон». Что ж, Дик Саймон, будь он жив, многое мог бы сказать о «Благоволительницах». Литтелл не дает читателю передышки на протяжении всех 984 страниц. <…> Безусловно, это шедевр, важная книга, но читать ее на Kindle будет нелегко. И убедитесь, что аккумулятор полностью заряжен!

****
Верьте или нет, но Литтелл знает о нацистской Германии практически все, все в подробностях. Он не подслащивает эту горькую микстуру, не пытается преподнести это понимание в легкоусвояемой форме, не бережет ваших чувств и того, что осталось от ваших представлений о правильном и неправильном и о справедливости; от слабой надежды на то, что преступники чувствуют раскаяние и что у жертв есть достоинство.

Убийцы здесь — и в первую очередь главный герой — безжалостны, беспощадны, не испытывают раскаяния, не чувствуют вины. Для них убийство — это работа, путь к наградам и продвижению по службе, долг. Их жертвы безлики, это просто масса, состоящая из мужчин, женщин и детей, убийство которых — не более чем масштабная Германская программа общественных работ, которая воплощается в жизнь при содействии множества украинцев, белорусов, прибалтов, которым так же нравилось наблюдать за гибелью своих еврейских соседей, как немцам эту гибель организовывать. Литтелл гениален — и как историк, и как романист, но он не пытается разбудить в вас чувство собственного морального превосходства по отношению к немцам. Не пытается заставить вас отложить книгу в сторону с чувством, что хладнокровное убийство шести миллионов человек к чему-либо привело или что-либо подтвердило. Большинство из тех, кто участвовал в описанных событиях, ушли безнаказанными, как герой романа. И ничто не мешало им спать по ночам. И те, кто были убиты, — мертвы. Навсегда.

Michael Korda. A Brilliant Holocaust Novel. The Daily Beast


Начав переводить «Благоволительниц», я споткнулась на самой первой фразе, «Frères humains… люди-братья». И тогда как многие рецензенты (вполне резонно) увидели параллель с бодлеровской строкой «Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник»⁴, во мне первые слова литтелловского романа отозвались строками из «Баллады повешенных» Вийона: «Терпимей будьте, братья люди, к нам, / Что раньше вас прошли земным путем. / Коль явите вы жалость к мертвецам, / В свой срок и вам Господь воздаст добром»⁵.

Вийон говорит от имени преступника в петле. Литтелл использует его фразу для первой реплики Ауэ — вводной в исповедь и оправдательную речь. Вийоновские преступники, приговоренные к казни, виновны, и потому они должны умереть. Но при этом они наши братья, им необходимо наше сочувствие и прощение. Мы можем предположить, что Ауэ признается в своих преступлениях — но и станет искать им оправдания, апеллируя при этом к основному посылу романа: нечеловеческого не бывает, бывает только человеческое.

Charlotte Mandell. Living Inside The Kindly Ones


Я пыталась сформулировать содержательный отзыв об этом произведении и вдруг осознала: это же нарочито плутовской роман. Если принять такую гипотезу, некоторые вещи встают на свои места: невероятные повороты сюжета, обеспечиваемые deus ex machina, пара напоминающих Коломбо детективов, которые преследуют Ауэ, возникая в самые неожиданные моменты, — и даже удивительно злобное выражение лица самого Литтелла на обложке. Только к концу, когда сюжет романа окончательно превращается в фарс, добросовестному читателю (а кто еще станет интересоваться Холокостом) обламывается награда: «Благоволительницы» ‒ это сатира на нацизм как таковой, являющийся материей настолько темной и настолько преувеличенной, что можно простить тех, кто не заметил литтелловской уловки.

Ina Friedman. A real morality play. Haaretz

___________________
⁴ Шарль Бодлер. «Вступление» к «Цветам зла». Перевод Эллиса.
⁵ Франсуа Вийон. «Баллада о повешенных». Перевод Ю.Б. Корнеева.



Перевод с английского О. Любарской (кроме цитат из А. Наринской, С. Зенкина, А. Лешневской и Ж. Нива)

Ссылки

• Джонатан Литтелл. Благоволительницы, 22.11.2011