Дневник Жеребцовой Полины

Дневник Полины рассказывает о том, как отсутствие достоинства рождает чудовищ, полагает ОСТАП КАРМОДИ

Имена:  Полина Жеребцова

«Нас немножко бомбили сегодня» — так буднично, как будто о прошедшем с утра дождике, начинается дневник Полины Жеребцовой, девочки, пережившей обе чеченские войны. Когда началась первая, ей было всего девять, но вести дневник она начала уже тогда. Эти записи пока не опубликованы, издана только вторая часть, та, которую Полина вела, когда ей было четырнадцать. Эта часть начинается 24 сентября 1999 года. На следующие сутки после того, как российская авиация начала бомбить Грозный.

Почти каждый день в дневнике бомбят, по крайней мере в первые месяцы. Бомбят и стреляют — из орудий и «Града». Большинство ударов приходится по жилым кварталам. Бомбы падают рядом с домом, где живет Полина, ракеты убивают людей на рынке, где они с матерью торгуют газетами и покупают картошку. «По ночам слушаем орудийную канонаду. Днем — торгуем», — пишет Полина 13 октября. Для нее это привычная обстановка, фон, на котором проходит ежедневная жизнь. Люди знают, как в этом жить. Знают, куда бежать, когда над головами появляется самолет или раздается «скрип» заряжаемого «Града». Люди распахивают двери квартир перед незнакомцами, которым негде переждать бомбежку, и сами, оказавшись далеко от дома, стучатся в первую попавшуюся дверь — и дверь открывается. Удивительно, как быстро, всего за несколько дней, люди привыкают к невозможному ужасу и начинают воспринимать его как что-то само собой разумеющееся. Военный быт налажен, можно даже сказать — размерен. Только изредка эта рутина прерывается особенно ужасным авианалетом:

«Тот, что выл, лежал у скамьи. Он был не... целый, осталась только его верхняя часть.
Под ним огромным пятном темнела кровь.
Мы побоялись и не подошли.
Частный сектор “смело”. Даже кирпичей не осталось! Щебень по земле.
И отпечатки на том месте, где стояли заборы...
Огромные ямы! Исчезли дома и сады. Целая улица стала пеплом...»

Но даже и близкая смерть воспринимается как-то буднично: «Мама обреченно заявила: “Кажется, нам конец. Давай обнимемся!”»

Сначала кажется, что все это где-то уже читал. Военных дневников издано немало, и все они похожи. То есть не чем-то, а именно этим, привыканием к войне, способностью автора воспринимать кошмар как обыденность и даже налаживать в этом кошмаре жизнь. Девочка и на войне остается девочкой. В дневнике Полины, как в тетрадке любой четырнадцатилетней, есть и стихи, и котята, и первая влюбленность. И тут же: «Под окнами вчера, как призраки, прошли русские мужчины. Они были в старых гражданских куртках. Но сразу видно — военные! Налепили “жучков” под подоконники. Теперь бьют туда, где слышны шаги и где разговор... Как жить? Стреляют по окнам. В своей собственной квартире мы ходим на четвереньках! Голова ниже уровня подоконника! Как собаки».

Именно на таких местах каждый раз спотыкаешься. Военных дневников издано немало, но этот отличается от других. В других все ясно и понятно: сверху немецкие самолеты, снизу мирное русское население. Тут свои — там чужие. Здесь же русская девочка пишет о том, как русские самолеты бомбят жилые дома. Как русские военные в гражданском устанавливают под окнами жучки, чтобы стрелять на звук. Как русские солдаты имитируют расстрел русских беженцев и хохочут над их страхом.

Вот это, последнее, мозг совершенно отказывается понимать. Ладно бомбежки — летчики видят только крыши зданий, они не знают, кого они бомбят. Ладно «жучки» — в домах могут прятаться боевики. Ладно даже, когда русские военные убивают мирных чеченцев или чеченские боевики — мирных русских. То есть, конечно, совсем не ладно. Но по крайней мере как-то понятно. Жертвы — потенциально враги и жены врагов. Но когда русские солдаты выгоняют русских женщин, стариков и детей из домов, запретив брать с собой паспорта («Паспорт тебе больше не понадобится»), ставят их у оврага и стреляют над головами, а потом смеются... И хорошо, если над головами. Не всем повезло, как Полине. Других мирных жителей, среди которых были ее знакомые, солдаты действительно расстреливали.

Невозможно понять, что руководило этими людьми. Хочется сказать, что все это вранье, пропаганда, и постараться забыть о прочитанном. Или согласиться с мальчиком Юрочкой, который, стоя на краю рва, шепчет Полине, что «солдаты не настоящие, что вместо них прилетели убийцы-пришельцы с другой галактики».

Действительно, очень хочется объявить их пришельцами, зверями, фашистами и закрыть эту тему. Только это ничего не объясняет и ничего не решает. Потому что «пришельцы» — просто мальчишки, которых призвали в армию. Среди них могут оказаться наши одноклассники или одноклассники наших детей — в зависимости от возраста читателя. Вполне обычные, нормальные ребята. Сегодня они отдают Полине тушенку, а завтра стреляют по ней, когда она идет за водой. Что заставляет их это делать? Армия? Но ведь не только их. Гражданские в дневниках у Полины не сильно лучше. Да, одни из них пускают к себе в дома переждать бомбежку. Но многие другие, и русские и чеченцы, как только они обретают хоть какую-то власть над окружающими — найдя запас дефицитных макарон или подружившись с военными, — тут же начинают измываться над слабыми. Почему?

Думаю, ключевое слово здесь «власть». Власть, внезапно оказавшаяся в руках бесправных и униженных — страшная вещь. Обывателям, которые живут, как крысы, в подвалах, cолдатам, на которых орут офицеры, офицерам, живущим на нищенскую зарплату, генералам, могущим в любой момент лишиться погон и даже высшим лицам страны, оказавшимся на своих местах по чужой милости, очень хочется самоутвердиться, снова почувствовать себя сильными. И когда представляется способ сделать это за счет других, многие за него цепляются. Дрожишь от страха под пулями — дай очередь над головой ребенка и наслаждайся его испугом. Плачешь от бессилия, когда забирают последнее — ограбь старика и упивайся своей властью. Да, это ужасно и омерзительно, но очень по-человечески.

Чуть больше месяца назад «Журнал экспериментальной социальной психологии» (Journal of Experimental Social Psychology) опубликовал статью трех американских психологов. Психологи провели эксперимент — двум сотням людей «присвоили» разный статус и поручили им давать другим участникам эксперимента задания из заранее утвержденного списка. Выяснилось, что люди с высоким статусом давали своим «подопечным» простые и нейтральные задания, например, несколько раз хлопнуть в ладоши. Те же, чей статус был низким, старались унизить своих «подопечных», заставляя их повторять «Я дерьмо» или лаять. И чем ниже был статус участников эксперимента, тем больше унизительных заданий они выбирали для других.

Мало какой статус бывает ниже, чем статус солдата или мирного жителя под бомбежкой. Поэтому унижения на войне — дело обычное. Но на этой войне, где свои самолеты бомбили свое население, унижений было, похоже, особенно много. Видимо, дело в том, что военное унижение и бесправие умножилось там на повседневное унижение и бесправие любого жителя России. Потому что в России реального прочного статуса нет не только у беженцев или солдат, его нет почти что ни у кого.

Недаром в России существует поговорка «От сумы да от тюрьмы не зарекайся», которую плохо понимают иностранцы. Не важно, сколько ты заработал, не важно, чего ты добился, не важно, какого положения достиг, — все это в любой момент могут отобрать, и очень часто вместе со свободой. И не потому, что ты в чем-то провинился, а просто потому, что неудачно попался под руку кому-то, наделенному властью. Который и сам, в свою очередь, может попасться кому-нибудь под руку. Поэтому статус в России бывает только временным. Поэтому никто, даже президент, не может чувствовать себя уверенно, и каждый время от времени чувствует себя униженным. И подвергается искушению унизить других, тех, до кого может дотянуться. Просто для самоутверждения, чтобы на минуту почувствовать себя важной шишкой, а не расходным материалом истории.

Когда это началось в России — Бог весть. Судя по поговорке — очень давно, в незапамятные времена. Но до Великой Октябрьской революции, годовщину которой мы не отмечали позавчера, в стране была хотя бы тонкая прослойка тех, кто имел твердый статус. Начиная с правления Екатерины каждый дворянин знал, что никто, даже сам царь, не имеет права его унизить. Поэтому в России до революции существовало понятие достоинства. Потом это понятие пропало. Виноваты в этом, по крайней мере отчасти, были те, кто не признавал права на достоинство за другими.

В этом году весь мир с изумлением следил, как на улицы Лондона из ниоткуда вышли морлоки, люди без статуса. Несколько дней эти люди безраздельно владели городом, отыгрываясь на нем за свое бесправие. А потом спрятались обратно в свои подземелья. В России в 1917-м бесправные тоже вышли на улицы — и так на них и остались. Тех, у кого были права, убили или прогнали, но и у бесправных прав не прибавилось. Каждого члена ЦК, каждого наркома в любой момент могли объявить врагом и быстро пустить в расход. Да и по высшим руководителям государства видно — чем менее уверенно они чувствовали себя в своем кресле, тем больше было репрессий. Видимо, с тех самых пор эта ежедневная готовность унизить ближнего и стала такой повсеместной. Мы сталкиваемся с ней постоянно — в присутствии, в магазине, просто на улице. Неудивительно, что на войне она цветет особенно пышным цветом. Удивительно то, что некоторым, таким же бесправным и беспомощным, как остальные, все же удается сохранить человеческое лицо даже в самых нечеловеческих обстоятельствах, как удалось это самой Полине и некоторым персонажам ее дневника. Это позволяет надеяться, что Россия когда-нибудь действительно поднимется с колен, а поднявшись, не начнет втаптывать своих обитателей в грязь, а протянет им руку помощи.

На одной из страниц своего дневника Полина пишет об убитом знакомом: «Брат Азы был хорошим человеком. Мирным, вежливым и тихим. Очень жаль! Он был безвреден. Ценное качество, особенно в военное время».

Если бы только в военное.

Обсуждение книги «Дневник Жеребцовой Полины» на овальном столе OPENSPACE.RU читайте здесь.