Борис Акунин. Фото как хокку

У Акунина получился насыщенный сборник сюжетов для начинающего писателя

Имена:  Борис Акунин

​«Фото как хокку» — не просто книга, а проект. По крайней мере именно это слово употребляет его автор Борис Акунин. «Проект» предполагает как минимум какую-то особенную концепцию и как максимум не совсем традиционное воплощение, не позволяющее причислить результат ни к одному из существующих жанров. То есть не выставка картин, а проект, не сборник рассказов, а проект. В случае «Фото как хокку» все так и есть в самом буквальном смысле. Книга возникла из любви Акунина к старым снимкам людей, о которых он ничего не знает, из любопытства к чужой жизни, которая запечатлена в случайных или парадных фотографиях в семейных альбомах. По просьбе писателя ему в его блог в ЖЖ стали присылать фотографии и рассказы о родственниках и близких людях, а затем издательство «Захаров» предложило сделать из этого книгу, и в итоге получилось «нечто новое в издательской практике»: «Давно я не читал ничего более интересного и значительного. Интересного — потому что все это было не художественным вымыслом, а правдой. Значительного — потому что из коротких, по большей части очень простых рассказов о судьбах обычных людей постепенно складывалась полифоническая и весьма непростая документальная повесть о судьбе целой страны и целого века. <…> Вы прочитаете эти рассказы такими же, какими их впервые увидел я. Редактуры не было. Специального отбора тоже» (из предисловия Акунина).

Нужно сразу сказать: это действительно очень интересная книга, истории из которой хочется пересказывать, а некоторые даже и цитировать. А с достоверностью, художественным вымыслом, исторической правдой и новизной хочется разобраться чуть более подробно.

Начнем с новизны. Справедливости ради нужно сказать, что сам принцип сбора информации через ЖЖ уже использовался. Известный пример — это работа над книгой Леонида Парфенова «Намедни», материал к которой собирался в специальном сообществе. Менее масштабные опыты проводил журнал «Сноб», составлявший книгу рассказов о дымном московском лете 2010 года (так и не вышла), рассказы читателей об их отцах и рассказы о любовных семейных историях. В случае парфеновского проекта собирался как бы фактологический материал, в случае со «Снобом» — ценность представляли не только свидетельства сами по себе, но и эмоциональный опыт, возведенный до художественного обобщения, и вызываемое чувство сопереживания. И это уже близко к книге «Фото как хокку».

Фигура писателя из ЖЖ — не редкость. Есть у нас и писатели, рожденные в ЖЖ, которые сами по себе представляют издательские проекты, и целые издательства, появившиеся первоначально специально для того, чтобы издавать ЖЖ-писателей, то есть нечто, что раньше не преодолевало профессионального редакторского отбора. Рассказы в «Фото как хокку» тоже не проходили отбора, но может показаться, что они представляют интерес именно как коллективный труд, где автор совершенно не важен, а важна только рассказанная им история и то, как она соединяется с другими (неслучайно и гонорар решили делить жребием). Предложив игру — составить рассказ по трем фотографиям, как написать трехстрочное хокку, — Акунин совместил любовь публики к Японии (сакура, сад камней, многозначительность хокку) и вполне популярный в ЖЖ жанр рассказывать истории про своих родственников с фотографиями и без. Можно подумать, что в данном случае, как и в парфеновском проекте, мы имеем дело с некой коллективной памятью, совместно написанной историей страны. Но вот что интересно. В отличие от истории с «Намедни», где велся поиск общего прошлого, здесь собирались, наоборот, совершенно личные частные биографии. В итоге же получилась стройная картина, где рассказчики вторят друг другу в полном соответствии с теорией культурной памяти, где последняя формируется искусством и литературой, а эмоция представляет собой не психофизическое, а культурное явление.

Вопрос о соотношении личного и коллективного здесь один из самых главных, и в связи с ним уместно подумать о непридуманности, кажущейся нелитературности этих историй. Конечно, перед нами портреты реально существовавших людей, и с ними происходило то, что про них рассказывают потомки. И, конечно, по ним можно составить впечатление об истории нашей страны в XX веке. И многие рассказчики так и воспринимают свою миссию: «…на ее жизнь выпали как раз все испытания, пришедшиеся на XX век, и по ее биографии можно смело изучать историю страны…». Вот единственный, почти случайный пример совершенно чудовищной, но как бы привычной биографии: «По возвращении в Ленинград после войны мама искала могилу отца, но тогда еще не было братских могил на всех погибших и непохороненных. В нашей семье война унесла мужа и двух братьев мамы, сестру отца и двух ее годовалых близняшек, их расстреляли немцы за связь с партизанами, один из братьев мамы сошел с ума от голода в блокаду, и умер его ребенок. Мама умерла в 1960 году, не найдя могилы».

Но помимо самих историй, в этой книге важен опыт написания истории. Это опыт формирования культурной памяти, конструирования воспоминания, в котором должно сохраниться прошлое. И это даже не мемуары и дневники, не записки современников, а еще более дистанцированное свидетельство — воспоминание по рассказам («Обо всем, о чем не расспросил, расспрашивать поздно, так что — танка составлена из собственных воспоминаний»), воссоздание характера по фотографии. С точки зрения источниковедения ценность такого документа велика, но относиться к нему нужно именно как к субъективному документу. Это именно невыверенные (в одном рассказе дочь купца 1-й гильдии гордится своим дворянским происхождением и породистым носом) и неотредактированные свидетельства (на всю книгу тем не менее встретилось несколько «Прим. ред.», не совсем ясно, по какому принципу расставленных).

Вроде бы ничего нового по сравнению с теми же публиковавшимися в 1990-е мемуарными свидетельствами мы не узнаем. Но это и не так важно. Важно то, что перед нами личный ответ каждого на историю страны и на то, что он уже о ней знает. Каждый автор рассказа биографией родственника отвечает на как будто поставленный ему вопрос, сверяет биографию с известными обстоятельствами, встраивает ее в контекст истории XX века: «Нам сейчас кажется, что 30-е годы были мрачными годами репрессий. На самом деле о репрессиях тогда слышали мало, особенно в провинции, а для молодежи это было время, полное оптимизма: ведь столько нового, интересного вокруг происходило».

Или: «Всегда вызывает удивление, что люди старшего поколения были и остаются более общительными и добрыми, умеют радоваться мелочам… наверное, XX век их закалил».

Или так: «Работал дедушка под началом Берзина. Эдуард Берзин (один из организаторов и руководителей ГУЛага. — Прим. ред.) — фигура известная и вызывающая разные оценки и эмоции. Бабушка всегда говорила о нем с восторгом: высоченный красавец, умница, душа общества».

Или так: «Дальше уже начинается “Москва слезам не верит”».

Было бы лукавством говорить, что в этой книге нет никакого вымысла. Рассказы написаны с разной степенью литературной тщательности, некоторые уже даже и публиковались (про деда Марка писательницы Татьяны Мэй на сайте «Сетевой словесности», про бакинских революционеров Басиных — Меира, Липу и Кейлю — на сайте «Наш Баку»), но безыскусными их не назовешь, скорее наоборот. И точно так же, как читателю предлагается всмотреться в фотографию и попробовать угадать по ней судьбу, так и повествователь вглядывается в своего предка и вспоминает, придумывает, предполагает и подверстывает («Лишь на первой фотографии в лице совсем юной девушки заметно что-то похожее на мягкость. На втором фото — невестой — она смотрит на мир как знающая жизнь и отнюдь не наивная женщина. Разве так смотрят невесты?»). Или встречаются такие поэтические пассажи: «О, эти станции в тьмутараканских провинциях — станции, каких тысячи!.. О, эти ночные станции... Засиженное мухами расписание, до дерева протертая локтями краска на подоконнике кассы, спящее в зашарканном зале ожидания цыганское семейство, запах креозота и формалина. О, эти свистки тепловозов, красные и синие входные огни, бурая щебенка между шпалами — в холод заиндевевшими, а в жару потеющими пахучими смолами, — и репродукторы на столбах вдоль путей разносят по уснувшему городку переговоры дежурной смены: “Мур-мур-мур-мур — на пятый путь!..”»

Предмет книги — не историческая правда, ее значение шире. Это эмоциональная хроника, восстановление связи с прошлым, когда за каждым прохожим на улице начинаешь видеть цепочку людей, и все они как будто живут одновременно с нами. В этом смысле книга близка акции «Возвращение имен», когда незнакомые между собой люди читают имена репрессированных, тоже совершенно незнакомых им людей, — просто произносят их вслух.

Встраивание своей биографии в исторический контекст, превращение личной интимной истории в часть общей картины мира — уже предмет изучения не истории, а какой-то другой дисциплины, находящейся на стыке психологии, истории и социальной антропологии. Рискнем предположить, что этот сборник мог бы стать интересным объектом в рамках исследований, которыми занимается Александр Эткинд, так как формирование культурной памяти происходит, в частности, и с помощью такого осмысления и проговаривания, превращения события в воспоминание. С этой точки зрения интересны и такие подробности, которые, казалось бы, не имеют прямого отношения к исторической действительности, а только описывают чей-то характер и поведение: «Оглядываясь назад, начинаю понимать, что основу характера моего деда составляли обязательность и чувство долга. Он всегда ощущал ответственность за членов своей семьи, ради которой жил, до конца оставаясь главой семьи и ее кормильцем»; «Все самое страшное, что он видел, не озлобило его, а, наоборот, заставило радоваться каждому прожитому дню»; «…она для меня пример достойного поведения в тяжелейших жизненных испытаниях». Но таким образом и формируется представление о героической эпохе или о катастрофических обстоятельствах и сильных людях.

А вообще у Бориса Акунина получился насыщенный сборник сюжетов для начинающего писателя. Потому что нарочно такое в самом деле не придумаешь.

Борис Акунин. Фото как хокку. — М.: Захаров, 2011