Александр Григоренко. Мэбэт

Эпос о ненецком сверхчеловеке не просто увлекательное чтение в неофольклорном духе, он претендует на большее

Имена:  Александр Григоренко

​Взяться читать книгу неизвестного автора, которую сопровождает рекомендация друзей, что это-де такой ненецкий Маркес, — дело, согласитесь, по нынешним временам слегка авантюрное. Впрочем, на поверку почти все оказывается правдой и даже лучше — Маркес тут отнюдь ни при чем. Скорее, когда речь заходит об одиноком герое Мэбэте — человеке рода Вэла, держащемся нарочито особняком от соплеменников, которых он превосходит по всем статьям (будь то рост или возраст первой охоты на медведя), — на ум приходит сравнение с каким-нибудь строптивым героем новых вестернов (от «Мертвеца» Джармуша до «Железной хватки» братьев Коэн). Мэбэт легко справляется с пятерыми, ловя на лету их стрелы, сооружает хитрые ловушки нападающему на него почти войску — но люди его не любят. Да и с собственным сыном он находится в очень непростых отношениях.

Отношения эти и становятся содержанием первых ста страниц книги. Сын неудачно посватался без воли отца к дочери старого врага, который с позором его прогнал. «Через много лет ты, мой сын, приехал свататься к его дочке. Вряд ли можно придумать большую наглость. Но я рад за старого Пяка. Он обругал тебя и хотя бы этим доставил себе удовольствие», — с буддийским спокойствием иронизирует Мэбэт. Сын пускается во все тяжкие, экспериментируя с мочой сохатого, который пасся все лето на дурманящих грибах изгнанной шаманки. Отец, пожонглировав ее отрубленной головой, крадет для сына невесту. Отдать полагавшийся за женщину другого племени калым он не считает нужным — не от бедности (он богат, поскольку удачлив в охоте), а потому, что в принципе не подчиняется людским законам. Старосты обиженного племени отправляются на лосях с боевой маркировкой (стрела в круге на боку) обсуждать с Мэбэтом условия войны.

Все это вполне кинематографично, ярко и вообще в модном неофольклорном духе «Золота бунта», «2017». Но будь дело только в этом, книгу можно было бы провести по разряду приятного, но не слишком обязательного чтения, к которому следует приступать после того, как действительно достойные и прорывные тексты уже все прочитаны. Между тем «Мэбэт» претендует на место в первых рядах именно такого, важного списка. Почему?

Возможно, дело в том, что сказ не так наивен, как может показаться. Нарочито плюющий на все людские законы, никого не любящий и взыскующий своей смутной цели «быть любимцем богов», Мэбэт одет в оленьи шкуры, но подкладка этой одежды сверхчеловека ‒ не тривиально ницшеанская. «Он сам был и верхом и низом, люди и вещи располагались в жилище по его, Мэбэта, роли» — так возникает тема тирана, которого не любят, но боятся и боготворят. «Мысль о Мэбэте, любимце божьем, человеке не сего мира, стала еще крепче и превращалась в веру», — прибавьте сюда пару говорящих деталей (скажем, флаг войны — красный) — и образ этот уже может быть прочитан как отсылка к бульдозеру советизации, тяжело прошедшемуся по народам Крайнего Севера.

Впрочем, надо отдать Григоренко должное: все эти прочтения (включая фрейдистское: из соревнования сына с отцом есть лишь два выхода — убийство Мэбэта или гибель сына) остаются лишь возможностью, обозначены намеками. Возможно, потому, что «у Тайги нет истории. У нее есть память».

Последняя упомянутая версия — соревнования самцов (так сказать будет точнее всего) — наиболее правдоподобна. «Мэбэт» погружает читателя в глубины не бессознательного, но архаического, первобытного сознания. И не только за счет этнической экзотики: женщины племени рожают, будучи привязанными к столбам «грязного чума», мертвых хоронят в дуплах, чтобы «их безмолвные души не достались духам преисподней», «для людей тайги женская душа предмет менее интересный, чем новые волосяные петли». Архаичен и языковый план — «упала в тоску», «живущий не своим очагом человек», «голодны им», «малоолененные люди»... Глухой, мощный язык гудит подводными токами; затягивает, как предательская полынья под снегом; шумит, как приближающийся буран. Глаз, привыкший к гладкому, конвенциональному письму, спотыкается — и тут понимаешь, что эти двести с небольшим страниц читаются медленно, книга остается с тобой надолго. Даже пропущенные тут и там запятые начинают смотреться не как редакторский промах, а — чем черт не шутит — сохранение аутентичности. На последних страницах выясняется, что перед нами текст, воспроизведенный по рукописи Сэвсэра, внука Мэбэта, которому жизнь деда привиделась во сне.

Автору отчего-то веришь — потому что как иначе возможно описать посмертные странствия Мэбэта, в которые он отправляется, чтобы выпросить у Бесплотных несколько лет жизни — столько, сколько нужно, чтобы его внук (который все-таки «сломал сердце» бесчувственного дотоле героя) «сделал семь шагов, повторив шаги отца», то есть повзрослел? Мэбэт видит своими глазами, как тень покидает его, а это означает, что жить человеку осталось меньше одной луны. Однако убитый им седой медведь оказывается проводником богов, стариком-ребенком — и ведет его к Матери. Научившемуся плакать Мэбэту придется освоить еще очень многое, ему будет очень трудно там, на Тропе Грома. Ему придется пройти одиннадцать чумов ада, чтобы получить одиннадцать дощечек-годов. Облако-лось, духи болезней в виде птиц с головами змей, мышиные карлики, люди с размытыми лицами — путь во тьме жуток, как дорога в Валгаллу (еще к вопросу о протяженности времени: «красноармейцы приходят в деревню манси сразу после викингов»). Загробный мир тайги многослоен, как брамфатура в «Розе мира», населен разными богами, старшие из которых велят Матери  избавиться от души Мэбэта, скитающейся по нижним планам бытия. Мир же в целом больше, видится в занесенном снегом чуме беспросветной ночью древней душе: «Люди уподобляют мир своим жилищам. Но мир — не чум, в который можно войти и выйти, откидывая один и тот же полог». Эта вселенная так сурова, что даже «бесплотные нуждаются в сострадании более, чем смертные». Что же говорить о людях, которые, конечно, «добрые, только у них не всегда получается». Итог: «Жизнь человека — как чужая война, где всякая победа не твоя. Только поражение — твое».

Путь Мэбэта и на земле, и после смерти заканчивается равно далеко и от победы, и от поражения. Роман Григоренко далек от привычных путей. Он разворачивается, как ни трудно в это поверить, в областях подлинного эпоса, настоящей притчи, очень хорошей литературы.


Александр Григоренко. Мэбэт (История человека тайги). — М.: ArsisBooks, 2011