Поэзия сотворчества

О поэзии МИХАИЛА ЕРЕМИНА говорят Сергей Гандлевский, Михаил Айзенберг, Олег Юрьев, Александр Скидан и другие

Имена:  Михаил Еремин

​Этот небольшой опрос имеет сугубо прагматическую цель. Мы хотим привлечь дополнительное внимание к поэтическому вечеру в поддержку Михаила Еремина, который пройдет завтра,

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

1 ноября, в Санкт-Петербурге на набережной Фонтанки, 15, в магазине «Порядок слов»; начало в 19:00. Со стихами выступят Сергей Стратановский, Владимир Эрль, Аркадий Драгомощенко, Светлана Иванова, Николай Кононов, Валерий Шубинский, Игорь Булатовский  и Александр Скидан. На вечере будет организован сбор средств для зачисления на счет Михаила Еремина, который нуждается в дорогостоящем лечении. Если вы не можете прийти на вечер, но хотите помочь Михаилу Еремину, деньги можно перечислить на один из двух счетов — для переводов в рублях или в валюте (предпочтительнее).


Сергей ГАНДЛЕВСКИЙ
За долгую жизнь Михаил Еремин так пропитался собственной поэзией, что и в личном общении оставляет впечатление лирического стихотворения: те же искушенность и простота, мужество и незащищенность, подростковая непосредственность в сочетании со зрелой мыслью. Я очень рад, что у нас с ним добрые отношения.


Михаил АЙЗЕНБЕРГ
В случае Михаила Еремина можно говорить о свойстве поэтического текста, нуждающемся в особом определении. О способности стихов становиться формой познающего, почти исследовательского сознания. Это не зашифрованное, а частично расшифрованное сообщение, полученное из самых разных источников: от корневой системы языков до корневой системы растений. При этом язык Еремина как будто перенимает свойства своих информаторов и сам становится биоорганической смысловой структурой.


Александр СКИДАН
Михаил Еремин — образец «литературного поведения». Никакой суетности, никакого заискивания перед читателем, и в то же время абсолютно никакого высокомерия или, напротив, уязвленного чувства недооцененности. Воплощенное достоинство. И стоическая верность однажды выбранной (или избравшей его) «натурфилософской» поэтике, в которой парадоксальным образом соединились строжайший минимализм и сложнейшая барочная метафоричность.

Мир (natura naturans) в этой поэтике разворачивается как книга, которая взыскует ученого знания-прочтения, потому что мир без такого знания не завершен. Мир и книга не совпадают, но взаимопритягиваются, как один «недоразвиток» из восьмистиший Мандельштама — к другому (natura naturata).

Считается, что ученая поэзия осталась в прошлом, а нынешняя должна быть глуповата и в рифму. Михаил Еремин доказывает, что может быть и иначе.
Ему очень подходит стихотворение Паунда Paracelsus in Excelsis, вот оно (в великолепном переводе Ольги Седаковой):

        Уже не человек, зачем я буду
        Прикидываться сей эфемеридой?
        Людей я знал, и как. Никто из них
        Еще не сделался свободной сутью.
        Не стал простой стихией — так, как я.
        Вот зеркало исходит паром: вижу.
        Внимание! Мир формы отменен
        И очевидный вихрь смыл предметы.
        И мы уже вне формы восстаем —
        Флюиды, силы, бывшие людьми,
        Подобно изваяньям, в чьи подножья
        Колотится безумная река,
        И в нас одних стихия тишины.


Александр БАРАШ
Михаил Еремин для меня и моих сверстников — из «поколения отцов». То есть из того мира, который «всегда был». То, что всегда была ленинградская «филологическая школа», всегда был и работал — и это продолжается — Михаил Еремин, это очень важная часть состояния литературного мира, то, что его держит: своим отношением к слову, делу, своим самостоянием — независимостью, автаркичностью. Эстетика, в которой действует Еремин, для моего сознания почти непроницаема, герметична, воссоздает ощущение тайны мира. «В реторте агнец прорастает из копыта, / И бродит волчьим бредом бор сведенный, /И пишет вавилоны тот, кто царь и червь...».


Олег ЮРЬЕВ
Михаил Еремин существует в вопросительном наклонении, и это очень интересное, едва ли не основополагающее качество его поэтики — ее грамматический и риторический стержень.

Всегда имеет смысл если не попытаться ответить на его вопросы, то хотя бы попытаться понять, о чем он спрашивает. Иногда это понятные вещи, и в самой понятности их едва ли не заключена субтильная ирония (не отменяющая, конечно, смысла высказывания). Иногда ереминская вопросительность — чисто риторическая или же является, как определил это в частном письме М.Н. Айзенберг, «вежливой (и немного церемонной, этикетной) формой утверждения». А иногда это действительно вопросы, найти ответы на которые мучительно необходимо. Вообще, грамматические формы как образное средство — тема для меня остро увлекательная. Чтó думает Михаил Федорович Еремин, например, об унижении природы меркантильностью (Не спорынья ли изъедает золото / Преджатвенных колосьев, / Не на корню ли оскверненных златом / Товарной биржи? — «Звезда», №4, 2010), — это, в конце концов, его личное дело (хотя мотив благородный и древний), но его риторическое вопрошение у никого напоминает мне Тютчева. И бесконечно трогает.

Десятилетиями я наблюдаю неостановимый рост кристаллической решетки ереминского поэтического мира — вопрос за вопросом, восьмистишие за восьмистишием. Или, лучше сказать, растет сеть, покрывающая мир, в надежде сделать его — весь! — своим уловом. Растет, вяжется крючками вопросительных знаков. В этом беспрерывном вязании, постоянном увязывании всегда есть усилие, смысл, риск и бесконечная надежда. И грандиозность задачи. Михаил Еремин — один из немногих, кто занимается приращением нашего поэтического языка, а не изложением подержанных чувств и мыслей. Он один из тех, на чьем ежедневном усилии держится русская поэзия. Не могу сказать, что я всегда с ходу увлекаюсь результатами этого усилия, но я всегда доверяю им, потому что автор меня никогда не обманывал. Если я чего-то не понимаю или не слышу, то исхожу из того, что когда-нибудь пойму или услышу. И это всегда происходит. Сейчас, например, я наконец-то услышал и понял ереминские стихи 1960—1970-х годов. И полюбил их. Лет двадцать пять мне на это понадобилось. Отведет Б-г еще пару десятилетий, пойдем дальше — к стихам 80-х, 90-х, 2000-х, 10-х годов... Поле необъятное. Необходимость сжать его, полоса за полосой, не только моя личная, но и общая, всего русского языка, всей русской поэзии необходимость.


Данила ДАВЫДОВ
Стихи Михаила Еремина уникальны даже на фоне цветущего многообразия современной поэзии. Предельная концентрация, последовательное истребление тормозящих мысль промежуточных звеньев — вот свойства этих текстов. Восьмистишия Еремина, при всей их герметичности, принципиально прочитываемы, однако они требуют от читателя отношения к поэзии как к работе, а не досужему времяпровождению — оттого, быть может, возникает иногда воззрение на тексты Еремина как на стихи «для производителя, а не потребителя» (если вспомнить определение хлебниковской поэтики Маяковским). Это верно в смысле принципиального «творянства» (говоря опять-таки хлебниковским языком) того реципиента, которому предназначены стихи Еремина, но ложно в смысле «поэзии для поэтов». Еремин требует от того, кто вступает в диалог с его произведениями, интеллектуального, ментального сотворчества, он высоко оценивает сообразительность читателя, и это заставляет хотя бы пытаться соответствовать такому уровню авторского ожидания.


Кирилл КОРЧАГИН
Мне посчастливилось слышать, как Михаил Еремин читает свои стихи: это был вечер из цикла «Полюса» в Москве, случившийся примерно два года тому назад. Звучащая речь с трудом пробивалась через усилители, а микрофоны словно не хотели ловить этот голос — так же, как и стихи, он оказался окружен своего рода полосой отчуждения, сквозь которую пробивались отдельные негромкие слова, как ничто другое подтверждавшие, что магическое радио Жана Кокто продолжает свое вещание. Нечто подобное, думаю, чувствует читатель Еремина, вынужденный подходить к каждому из легендарных восьмистиший как соавтор — следить за этимологическим путем каждого термина, припоминать, что именно обозначает химическая или физическая формула, вкравшаяся в текст. Это поэзия сотворчества, может быть, в наиболее радикальной форме дающая понять, что стихотворение в отсутствие читателя (при всем своем вневременном совершенстве) — механизм, который надо привести в действие, — и само подчеркивание этой рецептивной взаимности, конечно, уникально для отечественной и, скажем прямо, мировой словесности.

Ссылки

• Стихи вживую: Михаил Еремин, 16.04.2010