Это письмо-соболезнование, адресованное Юрию Ивановичу Юркуну (1895—1938), писателю и художнику, многолетнему спутнику Кузмина, написано Сергеем Игнатьевичем Бернштейном. Отосланное письмо, видимо, погибло в составе конфискованного при аресте архива Юркуна, в архиве С.И. Бернштейна сохранился его черновик.

Сергей Бернштейн (1892—1970), выдающийся лингвист, один из основателей ОПОЯЗа, инициатор и создатель отечественной аудиоархивистики, автор трудов, посвященных вопросам фонетики и фонологии, лексикологии и лексикографии, общему языкознанию и синтаксису, истории литературного языка и стилистике, известен более всего тем, что он (и только он один!) в двадцатых годах минувшего столетия зафиксировал и сохранил звучавшие тогда, но вскоре умолкнувшие голоса. В петроградском Институте живого слова Бернштейн создал фонетическую лабораторию, а в Институте истории искусств — Кабинет изучения художественной речи (КИХР), где начиная с 1920-го и до 1930-го записал на восковые валики чтение приблизительно ста поэтов-современников, в том числе Александра Блока, Андрея Белого, Кузмина, Владислава Ходасевича, Николая Гумилева, Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Валерия Брюсова, Максимилиана Волошина, Бенедикта Лившица, Сергея Есенина, Владимира Маяковского, и, кроме того, художественное чтение актеров-декламаторов и рецитации устной народной поэзии.

Записи не были самоцелью. Кроме тех различных, но связанных между собой направлений филологии, которые разрабатывал Бернштейн, им были заложены основы особой искусствоведческой дисциплины: теории звучащей художественной речи, что требовало разносторонней подготовки и находилось как раз на пересечении интересов молодого ученого — лингвистики и поэзии. Изучался, в частности, вопрос: заложены ли в стихотворном тексте факторы его произнесения, иными словами: допускает ли стихотворение или поэма лишь один-единственный правильный способ чтения вслух (а кому, как не автору, владеть этим секретом?) или тут возможны различные интерпретации. Собирая материал для исследования звучащего поэтического слова, Бернштейн создал уникальный архивный памятник: коллекцию в 700 с лишним валиков! Заметим, что во время Гражданской войны такой вид деятельности вовсе не был мирным занятием «кабинетного ученого»: восковые валики, на которых велась запись, представляли собой огромную ценность, они не производились в России и не ввозились из-за границы, а поскольку для их хранения требовалось поддерживать в помещениях комнатную температуру, в зимнее время Сергей Игнатьевич каждую ночь приходил в институт, чтобы протопить там печку. А в мирное время записывать приходилось везде, где только возникала возможность услышать чтение поэта: у него или у себя дома, в Ленинграде или в другом городе.

Работа не осталась незамеченной, статьи и доклады, подготовленные КИХРом, неизменно привлекали внимание филологов, ею заинтересовались люди, не равнодушные к литературе, о ней мелькали сообщения в печати. В июле 1930-го на протяжении двух дней в двух ленинградских изданиях появились на нее отклики прямо противоположного смысла. Журнал «Стройка» отозвался о КИХРе и его создателе восторженно и потребовал незамедлительно начать выпуск граммофонных пластинок с записью голосов поэтов (без малого четыре десятилетия понадобилось для того, чтобы осуществить эту идею), а покамест приобрести за границей более современную аппаратуру: «Ведь Кабинет — не только “архив валиков и пластинок”, это живая поэзия!» — не без высокопарности восклицал автор. Зато «Красная газета» столь же темпераментно объявила работу Сергея Бернштейна и его сотрудников «научным шарлатанством» и потребовала: Кабинет закрыть, а руководителя подвергнуть «чистке». Начальство предпочло второй вариант: из института Бернштейна уволили, коллекцию, над созданием которой он работал десять лет, отобрали под тем предлогом, что валики являются «собственностью института», свалили «собственность» в сырой подвал, где бесценные валики годами медленно и неуклонно разрушались, пока в 1938-м не были перевезены В.Д. Дувакиным в Москву, в Государственный Литературный музей. «Перевез буквально на своем горбу, при помощи только вокзальных носильщиков, — рассказывал Виктор Дмитриевич. — Купил двенадцать чемоданов, взял стружки в магазине, уложил эти валики, в "Красной стреле" положил наверх и потом также в Москве перевез на Моховую, в Литературный музей, к Бонч-Бруевичу».

Следующая страница истории коллекции связана с именем Льва Шилова и обязана ему своим частичным воскрешением. Его усилиями в 1964 году выжившие валики были помещены в фонетический кабинет Союза писателей. Для дальнейшей разборки и идентификации их Шилов пригласил профессора Бернштейна, в результате их совместной работы некоторые записи прозвучали по радио.

О том, что треть валиков погибла безвозвратно, Сергей Бернштейн не узнал: Лев Шилов не решился ему сказать. Но и первой пластинки с записью голосов поэтов он не увидел: диск под названием «У старого фонографа» появился полгода спустя после его кончины.

М. Кузмин читает свои стихи. Запись С.И. Бернштейна, 1920-е годы



Искренняя благодарность Наталье Громовой и Татьяне Нешумовой, по инициативе которых была подготовлена наша публикация, за идею и помощь в работе. При публикации мы сочли возможным отказаться от воспроизводства всех зачеркнутых фрагментов и вариантов текста.