Всеволод Бенигсен. ПЗХФЧЩ!

Положа руку на сердце, когда вы в последний раз вслух смеялись над книгой современного русского прозаика, читая ее в транспорте?

Имена:  Всеволод Бенигсен

Мне не слишком нравится, что после неудачного (и правда неудачного) романа «ВИТЧ!» Всеволод Бенигсен превратился у критиков в мальчика для битья — вот и сам Немзер снизошел до разлития желчи на страницах «МН». Есть в нынешней русской прозе, право, и менее талантливые, чем автор «ГенАцида». Кроме того, приятно, что Бенигсен решился (или издательство решилось? — не знаешь даже, кого одобрительно похлопать по плечу) выпустить сборник рассказов, а то всё романы да романы, невозможно.

Так вот, «ПЗХФЧЩ!» — это сборник рассказов числом девять. Во-первых, в смысле некоторой реабилитации писателя Бенигсена должен сказать, что пишет он смешно. Это вроде бы дурацкий комплимент, но, положа руку на сердце: когда вы в последний раз вслух смеялись над книгой современного русского прозаика, читая ее в транспорте? Я вот довольно давно, так давно, что помню, какая именно это была книга: «Великая страна» Леонида Костюкова. Во-вторых, опять же в смысле реабилитации, это местами довольно изобретательно смешно. Собственно, заглавный рассказ книги был опубликован в «Знамени», вот он. Коллизия в том, что Сталин на заседании Президиума ЦК КПСС в какой-то момент произносит (ввиду уже, видимо, сильно пошатнувшегося здоровья) следующую фразу: «Я считаю, что… что… безродных космополитов надо пзхфчщ… причем ээээ… в кратчайшие сроки… Щывзщ даст результаты… грцбм… однако в перспективе… оцайц… будем… зцщкшх…». Поскольку никто из присутствующих не решается тов. Сталина поправить или переспросить, эта реплика в таком виде и отправляется в газеты, после чего глокая куздра начинает свой победный марш по стране. В конце концов на партсобраниях рабочие начинают произносить речи в том смысле, что «Щпзыз, товарищи, становится джцкз, и ргвч никогда не зхфврп, даже если врпнр!». И что с этим делать, никто понять не может, включая, разумеется, товарищей из Президиума.

Еще один рассказ — «В террористы» (там же, в «Знамени») — о том, как не похожий на чеченца чеченец Мовсар «практически случайно» попадает в террористы, но выходит не на той станции, попадает в какой-то смутный райцентр к пьющим русским мужикам — и, разумеется, райцентр этот съедает его, как чушка поросенка. В тексте «Рассказ о славном подвиге зоотехника Сухоручко и бесславном конце герра Прельвитца» Бенигсен описывает историю нацистского врача, который проводит в концлагере эксперименты над заключенными, заключающиеся в удалении центра удовольствия. На беду, ему попадается этот самый зоотехник Сухоручко, который вовсе никакого удовольствия от жизни не испытывает, поэтому что до, что после операции он чувствует себя одинаково, чем чуть не сводит Прельвитца с ума. В рассказе «Коржиков и кот» описывается слушание уголовного дела в российском суде: «Следствие установило, что этому убийству предшествовала ссора Коржикова и Шувалова, которая заключалась в том, что Коржиков насильно и противозаконно удерживал домашнее животное гражданина Шувалова, кота неопределенной породы, требуя за него выкуп в размере пяти тысяч рублей. Шувалов неоднократно пытался убедить Коржикова вернуть кота, однако Коржиков требовал деньги, угрожая в противном случае убить кота» — и так далее. Слушание по ходу дела становится абсурдистской пьесой, в которой представители властей выступают в качестве рационального начала, а обвиняемый, свидетели и все присутствующие — в качестве иррациональной природной стихии. Точно ту же диспозицию мы наблюдаем в трех описанных выше текстах, где роль рациональных агентов выполняют соответственно обескураженный Президиум ЦК, Прельвитц и чеченец Мовсар, а иррационального — русский народ в разных его ипостасях. Эта коллизия так или иначе воспроизводится почти во всех текстах сборника.

Тут по описанию можно представить себе, что перед нами очередной эпигон Сорокина или, при более благожелательном настрое, — продолжатель традиций. Нет, ничего подобного. Эти тексты, хорошо придуманные и, повторяю, смешно и живо написанные, в отличие, к примеру, от сорокинских (или пелевинских), скользят по поверхности. Можно даже сказать, наверное, что это не эпигонство, а, так сказать, адаптация. Там, где Сорокин (да в общем-то и Пелевин) вглядывается в абсурд бытия как таковой, Бенигсен предъявляет нам локус этого иррационального «дискурса без органов». И оказывается им Российская Федерация. Именно с этим фактом, как представляется, связан и очевидный интерес писателя Б. к насилию, отмечаемый Марком Липовецким. Практики насилия являются базовым атрибутом иррациональности, описываемой Бенигсеном в качестве всепобеждающей; их жертвами, пусть и символическими, становятся даже безусловные, почти метафизические инстанции насилия (и одновременно рациональности) — т.е. сам тов. Сталин в «ПЗХФЧЩ!», и особенно герр Прельвитц в «Рассказе о бессмертном подвиге…».

Неудачный (в смысле собственно литературном) рассказ «Случай в Фадеевске» идеологически оказывается важным элементом в повествовании Бенигсена об иррациональности и насилии. Являясь полемической репликой на известный фильм Джоэля Шумахера «С меня хватит!», он демонстрирует неразрывность и взаимообусловленность иррациональности и насилия: заезжий гипнотизер вводит в транс школьного учителя, который проговаривает после этого со сцены свои «подавленные желания». «Да! Кровь! — воскликнул оживившийся Просвирин. — Я слышу, как хрипят в предсмертной агонии жертвы... Как борются за свою никчемную жизнь... Как умоляют пощадить... У них синеет лицо и закатываются глаза... Я беру нож и втыкаю его им в живот... или режу горло... мужчинам отрезаю их...». Жители небольшого городка оказываются не в состоянии отличить сознание от бессознательного и превращают героя рассказа в изгоя, вынуждая его в конце концов с собственным бессознательным отождествиться — и тем самым действительно порождая на свет убийцу.

Писателя в этом сборнике, таким образом, очевидно занимает вопрос о противостоянии традиционалистской, отчасти трикстерской (нельзя сказать, что агенты иррациональности в его текстах — отрицательные персонажи; нет, напротив, они часто весьма обаятельны), почти дописьменной иррациональности, которую он помещает внутри концепта под названием «Россия», — и прямолинейной, но рациональности, манифестациями которой оказываются то сталинский СССР, то нацистская Германия, то простая русская семья, чьего ребенка окружающие считают антихристом (рассказ «Жизнь и веселые приключения антихриста Кузи»), то чеченец Мовсар. Коллизию эту Бенигсен описывает, повторюсь, изобретательно (местами), смешно (почти везде) и вполне себе увлекательно. То есть как газетный, условно говоря, критик (в смысле человек, который должен сказать читателю, стоит ли ему заплатить за эту книжку 315 рублей, которые она стоит на «Озоне»), я должен сказать: почему бы и нет, можно и заплатить. Говорю же, смеялся в метро.

Однако у меня — критика, интересующегося литературой как явлением не потребительского рынка, а социокультурным, — есть к этим рассказам разные претензии. Во-первых, все это довольно тривиально. То есть русская литература последних ста пятидесяти — двухсот лет вообще в значительной степени есть сквозной, вне зависимости от политического режима, нарратив про невозможность измерить ее, Россию, общим аршином и про то, как это хорошо (или плохо). К этому вот сюжету рассказы Бенигсена из «ПЗХФЧЩ!» ничего особенно нового, при всем их обаянии, не прибавляют. Кроме того, он зачем-то не ограничивается собственно литературой, а пытается в промежутках разъяснять, про что именно пишет («Коржиков и кот» в этом смысле особенно показателен). А считать читателя глупее, чем он есть, никому никогда на пользу не шло.

Во-вторых, самая интересная коллизия, которая в этих текстах есть, — между насилием рациональным и иррациональным, — будучи центральной темой, не раскрыта, а только немного ощупана с небольшого количества сторон. Ровно потому, что разговор идет на уровне идеологии, а не, если угодно, антропологии, которая только и может быть основой хорошей прозы, — не важно, беллетристика это или intellectual fiction.

Наконец, в-третьих, — и это уже претензия вовсе не литературного свойства, так что в протокол не вносим. Центральная тема сборника — миф о народе как о Другом, причем о пугающем Другом, стихийно-природном носителе трикстерского начала, прибегающем, чуть что, к немотивированному насилию, — эта тема сама по себе должна быть отрефлексирована, к примеру, в рамках разговора о внутренней колонизации. В 2012 году читатель вполне имеет право такой рефлексии от думающего прозаика ожидать.

Я хочу сказать, сборник этот мне-читателю в общем понравился — за вычетом «Васеньки» и последнего рассказа с длинным названием, представляющего собой совсем уж бессмысленную вариацию на тему «Дамы с собачкой». Другое дело, что Всеволоду Бенигсену хорошо было бы, во-первых, поточнее мыслить. А во-вторых — перестать ориентироваться на такого читателя, которому прямо в тексте нужны пояснения, — это все равно не его читатель, а чей-то другой.

В общем, когда я читаю эту прозу, стараюсь представлять себе писателя Бенигсена через сколько-то лет: тщательно и осознанно забывшего прочитанные им тексты Пелевина и Сорокина; долго и внимательно размышлявшего над занимающими его вопросами (которые он предварительно для себя сформулировал) и написавшего (не для непонятного «читателя», а для себя самого) то ли сборник рассказов, то ли роман, то ли, я не знаю что, пьесу. Сосредоточенный в общем текст — смешной, умный и лаконичный. Очень бы мне хотелось такой текст прочесть, и, кажется, шанс у меня еще есть.

Ну или мне хотелось бы думать, что есть. ​