Денис Драгунский. Ночник

Книгу эту можно читать с любого места — и на любом месте отложить. Ее можно перечитывать, а можно и нет

Имена:  Денис Драгунский

Принято считать, что нет ничего скучнее чужих снов. Неправда. Нет ничего скучнее скучных снов и скучных попыток их пересказать. Все привычные связи между событиями в снах разорваны, и требуется известное мастерство, чтобы объяснить ни в чем не повинному слушателю, что же произвело на тебя столь сильное впечатление ночью. Быть хорошим рассказчиком мало, надо быть еще и хорошим сновидцем. А как этого добиться, бог его знает. Ведь не человек выбирает сны, сны выбирают человека.

При рецензировании «Ночника» Дениса Драгунского рецензент сталкивается с изрядными трудностями: как писать о том, к чему автор, по его же уверениям, не имеет отношения? Во первых строках Драгунский признается, что ничего в привидевшихся ему снах не менял (не выдумывал, не состоял). Мог бы — но не стал, искусство сновидения выше искусства выдумки. Так как же быть? Отзываться о чужих снах — это как отзываться о глазах. Автор, у вас красивые глаза. «Спасибо большое» (расходимся в разные стороны). Возможно ли вообще рецензировать сны? И все же, если перед нами книга — будь она даже и из снов, — придется отнестись к ней именно как к книге.

Денис Драгунский (автор, крепко-накрепко связанный в сознании советских детей с Дениской из известных рассказов) в течение года записывал то, что ему приснилось. Это сродни подвигу — говорю как человек, предпринимающий безуспешные попытки завести дневник сновидений. Во-первых, они забываются. Во-вторых, как описать неописуемое? И с той и с другой задачей Драгунский справляется или делает вид: за год у него всего два пропуска (честно признается, что не помнит, что снилось), и каждый из записанных снов, даже самый невнятный, оставляет по себе впечатление какого-то важного сообщения из другого мира, нездешнего дребезжания, перестука. Каждому сну присвоено короткое (максимум из двух слов) название: автор и впрямь бережно относится к одному из самых мимолетных впечатлений человеческой жизни. Дзуйхицу, commonplace book, эссе.

И вот теперь книга снов.

Лейтмотив «Ночника» — женщины, по той или иной причине недовольные героем. Женщины грязно ругаются, строго выговаривают, кричат и плачут, бесконечно обвиняют. Герой стойко сносит оскорбления — и тут вспоминаются упомянутые «Денискины рассказы»: от их героя жизнь все время что-то требовала. (Это, конечно, не имеет никакого отношения ни к личности Драгунского, ни к его писательству — так, наблюдение за реальностью.) Совершенно очевидно: повествователь растерян. Вообще лирический герой Драгунского — при всей его рациональности — человек растерянный. В снах то и дело раздаются таинственные голоса, невидимые люди со смехом что-то говорят, светятся злые глаза женщин. Кажется, что герой вот-вот провалится в сон от невозможности разобрать, что происходит. Одна беда: он уже спит.

Один из лучших снов, кстати, встречается в самом начале: знакомые автора поют латинские пословицы на «кабацко-цыганский мотив»:

        mala herba cito crescit, эх!
        epistola non erubescit, эх!
        ars longa эх, да! vita brevis
        sit tibi, ой, да! terra levis

До чего хорошо. Будь это выдумано — показалось бы глупым, но увиденное во сне — становится полным загадок и волшебства. Бессознательное словно крутит кубик Рубика по ночам, иногда удивляясь собственной находчивости.

На уроках литературы школьников учат, что сон — это код, кусочек шифра, по которому можно разгадать произведение. Рекурсивный сон Свидригайлова перед его «отъездом в Америку», сон Карениной перед самоубийством. Да что там, «Эпос о Гильгамеше», «Сказание об Иосифе и его братьях» — мировая литература знает немало примеров книг, где сон оказывается связующим звеном между мирами.

Не то у Драгунского. Сны ничего не значат и никуда не ведут. «Ночник» — это ключ от двери, которая никогда не существовала, шифр без возможности и необходимости его расшифровать. Отсюда неизбежность: не скрепленный жесткой структурой, связным сюжетом, единым смысловым стержнем, дневник снов рушится и опадает. Это россыпь чудесных фантазий, не имеющих единой системы координат. Набор, свиток, разбитый калейдоскоп. Эпиграф из Монтеня, сообщающий читателю о том, что, перед ним искренняя книга, полностью оправдывается текстом: книга настолько искренна, настолько правдива, что в ней не остается места для вымысла.

Ко всему прочему — Драгунский и сам в высшей степени рационален, его поэтика представляет собой поэтику опрятного человека, который недолюбливает беспорядок, испытывает брезгливость к несдержанности. В одном из снов женщина обвиняет героя в том, что ему ничего не надо, кроме того, чтобы, лежа на диване, перечитывать Чехова. Нельзя, разумеется, судить об авторе по лирическому герою (тем более сновидцу), но нельзя и не признать, что Драгунский находится под сильным влиянием означенного автора. Книги его в хорошем смысле лишены метафизического начала, однако на снах это сказывается катастрофически — они теряют какое-то важное дополнительное измерение. Человек, держащий себя с большим достоинством, теряется на территории бессознательного, где условности не  имеют смысла.

«Ночник» — книга, которую можно читать с любого места — и на любом месте отложить. Ее можно перечитывать, а можно нет. После прочтения можно загореться идеей записывать свои сны, а можно окончательно к этой мысли охладеть. Кубик Рубика — приятная штука, но необязательная.

Потому что vita brevis — эх, да!


Денис Драгунский. Ночник. — М.: Рипол Классик, 2011​