ПИСЬМО К ВАСИЛИЮ АКСЕНОВУ

Здравствуйте, уважаемый Василий Павлович! Я собрал книгу и хотел бы ее кому-нибудь предложить вот в таком виде⁸. Представляю себе только репринт. Ни один наборщик не воспроизведет точно всех искажений, зачеркиваний, пропусков, опечаток, а только добавит своих. И, я уверен, рукописность, машинописность — образ такой книги и такого рода писательства. Тогда многое очевидно (в буквальном смысле) в ее интонации, в содержании. Оно в самом процессе думания и писания, как человек что-то все время начинает писать, сбивается, берется снова, а вот что-то закруглилось и похоже на вещь; субъект в его речевых реакциях, фатально привязанный к своей «карме» и в ней находящий художеств, моментами с удовольствием вырывающийся в «реакционность» — когда выходит на идейный предмет разговора — ну, вот как жителям Острова Крым нравится пафос Империи (пока с ней реально не столкнутся)⁹ — ведь этот «я» тоже житель островка уединения и реально не ввязан в общественную жизнь, не испытывает ее кабаньего давления, а когда испытывает, то гневается, как гимназист; этот «я» не дозирует гомосексуальных описаний, он не Олби, не Болдуин, не Теннесси Уильямс, не связан с законами, пусть даже все предусматривающими, литературного рынка, не знает обхождения с читателем, он келейный, из подполья; и в этом образ. Ничего не строится специально так, чтобы волюнтаристски задумывалось и затем воплощалось; сознательное безволие, доверие к узору, который лучшим образом все организует; и в этом жанр.
Так думаю я как читатель, но что до этого издателю и другому читателю?
Василий Павлович! Покажите это, пожалуйста, Профферу¹⁰ или Алешковскому¹¹, может быть, они захотят издать маленьким тиражом, репринтным способом. Или заинтересуют кого-нибудь. А уж если книга будет нравиться дальше, может быть, кто-то захочет печатать из нее по своему выбору и переводить. Но репринт, где полностью явлено авторское представление о художестве — все, о чем бы я мечтал.
Из того, что собрано в книгу, неизвестные Вам вещи — со стр. 326 и до конца, и стр. 142-229 («Роман»).
Теперь отвлекусь от своей корысти. Что я думал, когда читал на днях «Остров Крым».
Похоже, особо чтимые писатели России должны быть, так сказать, мракобесами, когда доходит дело до воззрений. А вот анти-Солженицын, анти-Гоголь, анти-Достоевский. Ни смирения, ни кротости, ни кощунства с уродством, а гуманизм, рыцарство, космополитизм, выраженные во всем, в расстановке сил, в символах, в словечках, в манере энергично раскручивать сюжет, в любви к спорту и моде.
Договоренная до конца мысль, что нация спасется, когда перестанет замыкаться в нацию, когда она станет «яки». Побег из Империи с младенцем и спасение с помощью индуса по воззрениям, хотя и Иван, но Бен, эзотерический человек догадывается, в какой час бежать и какую космическую позицию принять, когда нацелятся.
Василий Павлович, нетрудно представить, что мне в поэтических симпатиях мил мир бедных людей, страх Божий в людях, провинция, мечтательность, вечная печаль и слезы вместо действия и уж мамлеевские и сологубовские ужасные пакости вместо свободных доблестных любовных поединков. Не для меня писал Хемингуэй, не я в детстве был читателем «Трех мушкетеров». Но это трезвый, не помраченный православием-политикой взгляд на современный расклад сил — исторических, общественных; взгляд гуманиста и прогрессиста, европейца, а не церковника или раскольника. И вот здесь роман бесценное историческое свидетельство этой великой нерусской, так сказать, позиции. Понятно, что «так сказать», потому что и Чаадаев, и Герцен, и так далее
Сцены со славянофилами, финская банька-сенат, Виталий Гангут, от которого отводит глаза сосед по площадке и высчитывает его родословную, благородные белогвардейцы, увидевшие в той империи родные черты, кое-кто из среднего поколения в аппарате, кто и не прочь бы уберечь островок от танков, но есть чины «повыше их», сцена со стариком, бегущим за удостоверением, цепочка ленивых приказов в последней сцене. И ясно, что нет сегодня другого такого писателя, кто бы так это выразил, с такой досказанностью в общегуманистической, неправославной позиции и как в кинобоевике. Как сказал про другого поэта Ваш ровесник и собрат по славе шестидесятых годов — «Как фатально Вас не хватает»¹² — студенчеству и молодежи, «Юности»¹³, тому нормальному большинству, которое должно воспитываться в инициативе, в нормальной любви к жизни, к ее преобразованию здесь, а не преображению в тихом уединенном слове.
Но для этого технократического большинства, чтобы поощрить их здоровую, необходимую для государства витальность, пишут романы про разведчиков.
Похоже, что выражение «Остров Крым», как и «Архипелаг ГУЛаг» вашего мощного литературного антипода, пойдет как расхожее понятие. Расскажешь кому-нибудь, и все говорят — как точно! а некоторые хлопают себя по лбу — и я задумывал утопию про вторую Россию. А что Крым, так это еще так точно по литературной традиции, ведь с Крымом связывается и мир Грина с нерусскими именами и далями, и Крым — цитадель Волошина, нейтральная территория культуры.
Что же касается келейного человека — я глух к поэзии корриды, но ведь формируясь в те же 60-е годы, с восхищением выписывал в тетрадку — зажглось световое табло, «не курить, надеть привязные ремни», и ниже то же самое по-английски, а может, наоборот, курите, пожалуйста! — Ну, как Ленинград? Город-герой, коротко ответил Слава. — Папа, зачем ты растерзал рака?¹⁴ — Теперь о некоторых житейских фатальных совпадениях и предопределениях.
Вот я дочитываю «Остров Крым» и вдруг вспоминаю: в тот день и час июля 1980 года, когда Вы улетели, я был именно возле этого самого Владимирского собора в Корсуни, в Севастополе, где заканчивается роман. И вот с какой, можно сказать, политической миссией. Помните «Последних шансов»? (Группа, которая выступала в доме, где были Вы, где я подошел к Вам знакомиться с просьбой прочесть мою рукопись.) Так вот я, значит, этому полулегальному «Последнему шансу» был идейным наставником, ну попросту режиссером, но не люблю этого профессионального слова; то есть я как-то определял им направление и расставлял всякие смысловые акценты. А у них было тонкое симптоматичное для нашего времени расслоение: их музыкальный глава, сочинитель мелодий к их песням (он, когда Вы их видели, с ними не выступал) — впечатлительный и чудовищно неграмотный молодой человек, стал православным и решил, что его товарищи все не так исполняют, что эта их веселость, кривляние (что он с удовольствием раньше делал сам) — чертовщина, как и вся поп-культура, а его товарищи — нехристи. А товарищи от него музыкально зависели, но, получается, никак не могли с ним разговаривать на равных. Я им посоветовал тоже креститься. Мало того, говорю, он крестился в обыкновенной церкви, а вы (они ехали в это время в Севастополь на заработки) — вы ведь можете креститься в том самом месте, откуда вообще все это пошло. Потому что князь Владимир, креститель страны, сам крестился именно в Корсуни, которая была тогда под Византией, и там, в развалинах Корсуни, сохранилась купель от той христианской церкви, где крестился Владимир. Это возле той купели Владимирский собор прошлого века. Вот вы, говорю, постойте в той Византийской купели, почитайте молитвы, а потом в действующей Севастопольской церкви скрепите обряд. И тогда будете крещенее вашего глупца. Они (Шансы) попросили меня съездить в Севастополь, быть им крестным. Тут несколько замечательных парадоксов, символически выражающих положение вещей в мире. В тот день недели, когда в Севастопольской церкви крестят, часть Шансов все же сбежали из города — побоялись, что если крестятся, об этом сообщат в Москву и их выгонят с учебы и работы. Таким образом миссия как политическая провалилась — цель крещения была объединение разваливающейся группы. Другой парадокс, что крестился только один из Шансов — и тот, у кого жена из Америки, и кто, значит, на самом деле собирается в дорогу. А еще парадокс — крестить этого Шанса не захотели, говорят — знаем, сейчас как покажете красную книжечку! Согласился батюшка только с условием не записывать в церковную книгу. Так что Шансы, сбежавшие от крещения, могли смело креститься, никто бы никуда не сообщил, никто бы никого не выгнал — и тем более, они сами потом ушли с учеб и работ. А потом и группа распалась, и Бог с ней.
Вот такие небольшие, но выражающие общественную историю события происходили в тот момент, когда было грустное и неминуемое событие Вашего отлета, и происходили эти события там же, где последние сцены Вашего романа.
Что же касается Шансов, то все же благодаря им я оказался в доме, где были Вы, и значит, смог просить Вас прочесть мою рукопись и теперь могу писать Вам это письмо в надежде уже на мой исход — в смысле рукописи, рекомендации ее, если согласитесь.
Теперь надо писать обычное слово любого письма, и тут запинка. Потому что это слово с июля прошлого года потеряло реальный смысл. До свидания.
Но, конечно же, до свидания!
Свидание было только что, когда читал «Остров Крым», да и все свидания с Вами происходили у большинства людей на страницах и бесконечно и будут происходить. А еще есть радио и пластинка с чудесным рассказом всем на память¹⁵.
Сердечный привет Вам, Василий Павлович, от друзей из Клуба Беллетристов¹⁶, удачи, счастья.


______________________________

⁸ Речь идет о сборнике «Под домашним арестом» - итоговом собрании текстов Харитонова, составленном и напечатанном автором на машинке в нескольких экземплярах. Один из экземпляров сборника вместе с письмом был передан Харитоновым для переправки в США Василию Аксенову, эмигрировавшему в 1980 году, за два дня до смерти — 27 июня 1981 года. Незадолго до этого было написано публикуемое письмо (здесь и далее использованы комментарии Глеба Морева для издания: Евгений Харитонов. Под домашним арестом. М.: Глагол, 2005. Тексты Харитонова также публикуются по этому изданию. — прим. OS).
⁹ Имеется в виду роман Аксенова «Остров Крым» (1977-1979), впервые опубликованный по-русски американским издательством Ardis в 1981 году.
¹⁰ Карл Проффер (1938-1984) — американский славист, профессор Мичиганского университета, основатель (в 1971 году) издательства Ardis, специализировавшегося на выпуске эмигрантской и неофициальной литературы на русском языке и в переводах на английский.
¹¹ Юз Алешковский (р. 1929) — писатель, эмигрировал в США в 1979 году.
¹² Цитата из стихотворения Андрея Вознесенского «Маяковский в Париже» (1963).
¹³ Речь идет о журнале «Юность», где в 1959 году дебютировал Аксенов; в 1962-1969 годах Аксенов входил в редколлегию журнала.
¹⁴ Харитонов по памяти (неточно) цитирует рассказы Аксенова «На полпути к Луне» и «Папа, сложи!», впервые опубликованные в «Новом мире» (1962, № 7).
¹⁵ Имеются в виду выступления Аксенова по зарубежным радиостанциям, вещавшим на СССР (Голос Америки, Радио Свобода) и пластинка с записью авторского чтения рассказа Аксенова «Жаль, что вас не было с нами» (1962; фирма «Мелодия», 1979).
¹⁶ Клуб Беллетристов — созданный в Москве весной 1980 года неофициальный писательский кружок, участники которого — Филипп Берман, Николай Климонтович, Евгений Козловский, Владимир Кормер, Евгений Попов, Дмитрий Пригов и Харитонов — осенью 1980 года подготовили машинописный альманах «Каталог», впоследствии опубликованный на Западе (Ardis, 1982).