Эми Чуа. Боевой гимн матери-тигрицы

Книга профессора Йельского университета о том, как китайские эмигранты воспитывают своих детей, стала одним из главных событий литературного года в США

Имена:  Эми Чуа

Книга Эми Чуа еще не переведена на русский, однако мы сочли необходимым написать о ней. «Боевой гимн матери-тигрицы» — non-fiction профессора права Йельского университета о том, как она воспитывала своих дочерей, — стал одним из главных литературных событий года в США. Книга послужила поводом для многочисленных дискуссий о нынешнем состоянии западной культуры, о мультикультурализме, ассимиляции, наконец, об исторических перспективах США и Китая. Мы решили, что чуть более полное представление о «Боевом гимне...» не помешает и русскому читателю, особенно учитывая, что эпизод книги, происходящий на Красной площади в Москве, оказывается чуть ли не ключевым.


Всем известно, что французы вкусно едят и не толстеют, гомосексуалы хорошо одеваются, евреи умеют зарабатывать, англичане знают, как себя вести, русские пьют как лошади и почти не пьянеют, а китайцы воспитывают исключительно умных и послушных детей. Некоторые этнические и социальные группы обладают навыками, которые не то чтобы недоступны остальным, но являются как бы тайным знанием. То есть «мы не можем, как они».

Стереотипы не врут — по крайней мере, не все. Взять хотя бы «умных и послушных детей». Этнических китайцев в Соединенных Штатах всего чуть более одного процента от общего числа населения, а китайских студентов в самых престижных американских университетах, принадлежащих к Ivy League, уже едва ли не половина. Ну ладно, может, не половина, нет такой официальной статистики, но треть наверняка наберется. А в спецшколах для особо одаренных детей их вообще большинство. И все играют на скрипке. Или в крайнем случае на пианино. А всё потому, что китайцы умеют воспитывать своих детей! В такой ситуации неплохо было бы и поделиться знанием. Слава Богу, его носители делают это часто и с удовольствием.

Знаменитый китайский пианист Ланг Ланг любит рассказывать историю из своего детства про то, как однажды он вернулся домой из школы немного позже, чем следовало, опоздав на ежедневное трехчасовое занятие фортепьяно с отцом. Отец сказал ему: «После такого позора ты должен умереть, у тебя просто нет другого выхода!» Он протянул мальчику бутылку, содержащую тридцать снотворных таблеток, и потребовал, чтобы тот немедленно их все проглотил. Ребенок в ужасе бежал на балкон, но отец догнал его с криком, что, мол, если он не хочет пить таблетки, пусть прыгает с балкона вниз.

А профессор права Йельского университета Эми Чуа пишет в книге «Боевой гимн матери-тигрицы», что выставила из дома на мороз свою трехлетнюю дочь за то, что та не хотела играть гаммы. После выхода книжки профессора Чуа хотела судить какая-то организация по защите детей, а многочисленные доброхоты посылали ей по электронной почте письма со смертельными угрозами.

Вообще, накал страстей вокруг «Боевого гимна...» невероятно высок. Все про него слыхали, и решительно каждый имеет о книге собственное мнение, даже те, кто ее и не открывал. «Боевой гимн...» — чуть ли не самая обсуждаемая книга в англоязычном интернете. Стоит только упомянуть Эми Чуа на скучной корпоративной вечеринке, как большинство присутствующих немедленно откладывают свои смартфоны в сторону, и вдруг — ситуация совершенно невообразимая — все оказываются охвачены общим разговором.

Особенно переживают эмигранты первого поколения. Это неудивительно: воспитание детей в чужеродной и не очень понятной среде — одна из самых тяжелых эмигрантских проблем. И сразу хочется согласиться с автором во всем: американский подход к воспитанию ужасен; детям предоставляют слишком много прав, ничего от них не требуя взамен; мир детей ограждают от взрослого мира высокой стеной, которую потом уже выросшие дети зачастую не могут преодолеть до седых волос, и так далее и тому подобное... Что этому противопоставить, если не тяжелую родительскую руку, суровый контроль? Те, кто может (в смысле противопоставить), соглашаются, а кто не может — начинают ненавидеть автора...

Эми Чуа — эмигрантка во втором поколении. Она родилась на Среднем Западе в семье китайского ученого-эмигранта. Устройство семьи, если верить автору, было вполне традиционным: «Каждый вечер, когда отец приходил домой, я снимала с него ботинки и носки и приносила тапочки... Наших друзей хвалили за четверки, а мы не могли даже помыслить о пятерке с минусом. В восьмом классе я заняла второе место на олимпиаде по истории и привела семью на церемонию награждения. Кто-то другой выиграл приз лучшего ученика. По окончании церемонии отец сказал мне: “Никогда, никогда больше не позорь меня так!”»

Впрочем, Эми обожает своих родителей, и о детстве у нее самые светлые воспоминания. «Когда я постоянно вижу все эти распадающиеся западные семьи, всех этих повзрослевших сыновей и дочерей, которые на дух не переносят своих родителей и даже не разговаривают с ними, мне трудно поверить, что западное воспитание приносит детям больше счастья... Может быть, это стокгольмский синдром, но в одном я уверена: западные дети точно никак не счастливее китайских...».

Чем более традиционны общественные отношения, тем тяжелее и неподъемнее тяжесть долга детей по отношению к родителям. В бедных странах это обусловлено необходимостью содержать родителей в старости. Если носители традиционного сознания попадают в более богатое общество, которое может позволить себе пенсионную систему, необходимость содержать стариков более или менее отпадает, а необходимость безоговорочно подчиняться остается. И тут возникает любопытная подмена. Теперь дети обязаны достичь более высокого социального статуса, чем родители. Обязаны не для себя, а для них. Гонка за статусом оказывается чем-то вроде священного долга перед предками.

Обычно проблема «священного долга» острее всего стоит перед детьми эмигрантов. Так было с евреями в начале двадцатого века, сейчас нечто подобное происходит с китайцами. Эми Чуа видит ситуацию следующим образом. Вот первое поколение эмигрантов. Они начинают без копейки денег, работают без остановки и становятся успешными докторами, инженерами, учеными и бизнесменами. По отношению к детям они суровы и беспощадны. Они не пьют и вкладывают деньги в недвижимость. Смысл их жизни в том, чтобы дать детям прекрасное образование и обеспечить их будущее.

Следующее поколение. Обычно играют на пианино или на скрипке. Поступают в лучшие университеты. Они становятся докторами, адвокатами, банкирами и телеведущими. Они зарабатывают больше родителей. Бывает, что они не дураки выпить. Женщины, как правило, выходят замуж за белых мужчин. С детьми они обычно не так строги, как их родители.

И, наконец, третье поколение, выросшее в неге и комфорте. Никакого надзора и ноль дисциплины. Родители дарят им подарки, а то и просто платят деньги за полученные в школе четверки с минусом. Они окружены дорогими вещами и носят исключительно фирменные шмотки. И, самое главное, они полагают, что у них есть индивидуальные права, гарантированные американской Конституцией, которые позволяют им принимать решения, не считаясь с мнением родителей. Так начинается декаданс.

Эми выросла, поступила в Гарвард, закончила престижнейшую Гарвардскую юридическую школу, стала высокооплачиваемым корпоративным адвокатом, затем йельским профессором права. Она автор двух научных книг: «Мир в огне: Как экспорт рыночной демократии порождает этнические конфликты и глобальную нестабильность» и «День империи: Как супердержавы достигают мирового господства и в чем причина их падения». Ее муж, Джед Рубенфельд, — тоже йельский профессор права. Заодно он является автором двух детективных романов с Зигмундом Фрейдом в роли главного детектива (один из них издан в России). Романы опубликованы миллионными тиражами. У Эми и Джеда две дочери — София и Луиза. Старшей сейчас 18, младшей — 14.

Когда Эми было около тридцати, она, «как и всякая американка азиатского происхождения», мечтала написать эпический роман, рассказывающий об отношениях матери и дочери. Действие романа охватывало бы несколько поколений. Он должен был бы базироваться на подлинной истории ее семьи... Но Эми была слишком занята своей сверхуспешной карьерой и воспитанием детей. А когда дети немного подросли, она все-таки написала книгу, которая не относится к эпическому жанру, но имеет много общего и с автобиографией, и с романом воспитания: книгу о том, как профессор Чуа была «китайской матерью», как воспитывала своих двух девочек «по-китайски».

Из этой биографии следует, что Эми Чуа совершенно не та, за кого она себя выдает, а именно никакая она не «китайская мать». Во-первых, несмотря на свою китайскую внешность, Эми человек абсолютно западного образа жизни и представлений, а во-вторых, строя такую карьеру, одновременно отдавать всю себя воспитанию детей так, как это описано в книге, просто физически невозможно.

Вся книга построена на идее некоторой подмены: Эми вынуждена стать «китайской матерью», чтобы не допустить в своих детях упадка, свойственного, с ее точки зрения, третьему поколению эмигрантов. То есть некоторым волевым усилием она отодвигает семейную историю на одно поколение назад. Результат получается довольно-таки комическим. Поэтому «Боевой гимн…» можно рассматривать по-разному: как сатиру на стереотипические представления, как самопародию, как слегка гламуризированную автобиографию. Наконец — как руководство по написанию бестселлера за два месяца (именно за такой срок книга была написана). Однако принимать этот текст за чистую монету нельзя ни в коем случае. Это что угодно, только не полемическое произведение о различных подходах к детскому воспитанию.

О самом воспитании в книге на самом деле не так уж и много. Практически все воспитательные принципы автора исчерпываются некоторой системой запретов, которую она с пафосом предъявляет уже на первой странице. Вот что профессор Чуа запрещала своим детям:

 — оставаться на ночь в доме у своих друзей (sleеpover — традиционный вид досуга американского ребенка среднего и старшего школьного возраста);
 — встречаться со сверстниками специально, чтобы поиграть (playdate — традиционный вид досуга американского ребенка дошкольного и младшего школьного возраста);
 — участвовать в школьной театральной постановке;
 — жаловаться на тему неучастия в школьной театральной постановке;
 — самому выбирать себе внеклассные занятия;
 — получать оценки, отличные от А (пятерки);
 — не быть первым учеником по всем предметам, за исключением физкультуры и драмы (чего она так привязалась к театру, не совсем понятно);
 — играть на каком бы то ни было музыкальном инструменте, кроме скрипки и пианино;
 — не играть на скрипке или пианино.

При внимательном прочтении этого перечня понимаешь, что вторая его половина — это скорее результаты воспитания, нежели приемы. Что касается средств, то выглядят они не так чтобы слишком убедительно. Что там еще? Эми Чуа много кричит на своих детей. Ну, это нам хорошо знакомо. Еще она угрожает сжечь их плюшевые игрушки. Отдать их кукольные домики в Армию Спасения. Сжечь? В Армию Спасения? Ну вот еще тот эпизод с выводом дочки на мороз. Впрочем, в книге далее описывается, как она уже через минуту умоляла ребенка вернуться в дом, а упрямая девочка категорически отказывалась.

Все это как-то не впечатляет. У меня была одна знакомая эмигрантка из России, которая заставляла своего сына (он сейчас в Гарварде) съедать контрольные по математике, если тот получал за них недостаточно высокую оценку. То есть физически глотать тетрадки. В сравнении с этой героической русской женщиной любая китайская мамаша видится просто идеалом материнского добросердечия. Можно и вспомнить еще раз отца Ланг Ланга, с чьей истории мы начали.

Вообще, зря чадолюбцы так распереживались. Жизнь семьи Чуа-Рубенфельд, как она описана в книге, — нормальная жизнь американской профессорской семьи, в которой мать немного более требовательна к дочерям, чем это обычно принято. Никаких особых китайских ужасов от книги ожидать не стоит. Более всего «Боевой гимн...» похож на семейный альбом. Ощущение от его прочтения напоминает поход в гости, когда хозяева, милые и симпатичные люди, после вкусного обеда с хорошим вином выставляют на стол лэптоп и до глубокой ночи угощают тебя фотоотчетом о семейной поездке в Прованс.

Взять хотя бы собачек Эми. В семье имеются две собаки породы самоедская лайка. Зовут самоедов Коко и Пушкин. Пушкин — очень популярное американское собачье имя: красивое, звучное и намекает на приверженность хозяина мультикультурализму. Лично я встречал как минимум четырех Пушкиных: бульдога, двух золотых ретриверов и одного очень крупного сенбернара. Коко — девочка. Пушкин тоже. Коко туповатая, но старательная, а Пушкин просто обаятельный идиот. И обе очень миленькие. Но зачем она про них столько пишет? Чтобы сообщить, что обе разочаровали ее отсутствием амбиций и стремления к самоусовершенствованию? Или раздуть текст за счет милого дамского щебета о симпатичных питомцах?

Надо отдать должное Эми Чуа: все не так просто, каждое лыко тут в строку. Оказывается, воспитывать собачек значительно проще и приятнее, чем китайских детей. Дело в том, что «воспитание собак — социально. Когда вы встречаете другого собачника, вам всегда есть о чем с ним поговорить. А китайское воспитание детей — это, наоборот, невообразимо одинокое занятие. По крайней мере, если вы живете на Западе, где вы предоставлены самому себе. Вы должны вступить в схватку со всей западной системой ценностей, укорененной в Просвещении, в автономии личности, в теории детского развития и во Всеобщей декларации прав человека. И никого рядом, с кем можно было бы откровенно поговорить, даже с уважаемыми и любимыми вами людьми».

Параллель между парой собачек и парой дочерей автором также отрефлексирована на должном уровне. В последней главе книги профессор Чуа рассказывает, как ее дочки реагировали на написанное. Разумеется, обе остались недовольны своими портретами. София показалась себе пресной, как Коко, а Луиза — глупой, как Пушкин.

Нет, не все так просто с этой книгой. Если попытаться снять всю эту милую шелуху, всю простодушную авторскую самоиронию в духе «Дневника Бриджит Джонс», можно обнаружить довольно-таки твердое идеологическое ядро. «Я на самом деле думаю, — говорит Эми своей дочери в одной из конфликтных ситуаций, — что у отцов-основателей Америки были китайские ценности... Бен Франклин говорил: если ты любишь жизнь, никогда, никогда не трать время зря. Томас Джефферсон говорил: я всегда верил в удачу, и чем тяжелее я работал, тем больше мне везло. А Александр Гамильтон говорил: не будь нытиком!»

Нет сомнения, что профессор Чуа совершенно сознательно смешивает протестантскую этику с конфуцианским позитивизмом. Да и в самом деле, такая ли уж большая между ними разница? Немногим более ста лет назад Мережковский предрекал наступление «Грядущего Хама» с Востока:

«В Европе позитивизм только делается, в Китае он уже сделался религией. Духовная основа Китая, учение Лао-цзы и Конфуция совершенный позитивизм, религия без Бога, “религия земная, безнебесная”. <...> Все просто, все плоско. Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность... Китайцы — совершенные желтолицые позитивисты; европейцы — пока еще несовершенные белолицые китайцы. В этом смысле американцы совершеннее европейцев. Тут крайний Запад сходится с крайним Востоком».

Пусть в жизни (да и в собственном тексте) Эми Чуа не такая жестоковыйная «тигрица-мать», какой ей бы хотелось казаться. Но она, несомненно, предлагает читателю некий идеал: непрерывно работай как проклятый, ни на секунду не расслабляйся, жизнь дана тебе для того, чтобы ты получал за нее хорошие оценки. И самое важное — этому посвящена почти целая глава — всегда делай на контрольной дополнительную задачку для особо умных. Все китайские дети так поступают. Не смей даже думать о том, чтобы, закончив контрольную, встать и выйти из класса, не решив дополнительной задачки. Даже если уже давно перемена, а на улице весна и твои одноклассники носятся по школьному двору очертя голову. Сиди один в классе и решай свою дополнительную задачку. Даже не смей подумать о четверке с плюсом.

И вот тут хочется спросить: а есть ли на самом деле во всем этом какой-то смысл? Ведь непонятно, для кого ты в конечном итоге зарабатываешь все эти оценки. И для чего на самом деле нужны все эти дополнительные задачки? Ведь, может быть, пока ты потеешь над ними в душном пыльном классе, настоящая жизнь проходит там, на школьном дворе? И здесь следует отдать должное добросовестности профессора Чуа. Она на эти вопросы честно отвечает.

В книге есть две вставные истории. Одна — про то, как умирала и умерла от рака крови свекровь Эми. И вторая — как от той же самой болезни умирала, но не умерла ее младшая сестра. Одна болезнь, два исхода. В первом случае добрая, взбалмошная, жизнелюбивая, симпатичная, полубогемная еврейская леди, во втором — железная китайская тетка, воспитанная китайскими родителями. Она тоже должна была умереть, но осталась жить, потому что, настоящая «тигрица-мать», она не могла оставить своих детей сиротами. Свекровь Эми олицетворяет западную мать. Она была замечательным человеком, но в конечном итоге ей не хватило силы воли, чтобы победить болезнь. А китайская мать, сестра Эми, вышла из этой борьбы победителем. Китайское воспитание оказалось сильнее смерти.

И вот еще: дополнительная задачка, на пятерку с плюсом. У родителей Эми Чуа было четверо дочерей. Три старшие суперталантливые, суперуспешные, суперудачливые. И младшая, страдающая болезнью Дауна. Когда она родилась, родители Эми страшно ее стыдились. В азиатских семьях ребенок-инвалид — это позор, своего рода фамильная стигма. Родители даже думали отправить ее в специальный интернат на Филиппины. Но передумали. И мать Эми — настоящая тигрица-мать — стала заниматься с девочкой по специальной программе. Ежедневно, по многу часов, в течение долгих месяцев и лет она решала с дочкой головоломки, учила ее читать и зубрила с ней таблицу умножения. Наконец девочка выросла и стала олимпийским чемпионом по плаванию среди инвалидов.

Старшая дочь Эми Чуа, София, возможно, станет профессиональной пианисткой. Может быть, не такой знаменитой, как Ланг Ланг, но в Карнеги-холле она уже выступала. Интересно, что в «Гимне...» нет ничего о том, как Эми занималась с детьми математикой, литературой, иностранными языками. Вся книга про то, как она воспитывала из своих детей профессиональных музыкантов. А кстати, почему эти китайцы в самом деле так помешаны на том, чтобы сделать из своих детей музыкантов? Не такая уж это завидная профессия в современном мире. По крайней мере, с практической точки зрения. Может быть, Эми так безумно любит музыку? Но об этом ни слова. Так же как нет ни слова о том, как она учила своих дочек любить и понимать музыку. Только зубрежка. Только техника. Только адский труд и пот.

Тут дело в том, что для Эми музыка — это своего рода средство контроля, сверхусилие по упорядочиванию хаоса. Музыка — это идеально структурированная реальность. Абсолютное структурирование — это то, чем одержима тигрица-мать. Как чудно структурирован ее «Боевой гимн…»! Какой идеальный порядок! Здесь всё ходит парами: две дочки — София и Луиза, два музыкальных инструмента — скрипка и фортепиано, две собачки — Коко и Пушкин, две лейкемии...

Но, к сожалению, жизнь не всегда поддается контролю, какие бы сверхчеловеческие усилия ты ни прилагал. Младшая дочка, Луиза, взбунтовалась и бросила скрипку. Интересно, как это случилось — и где. Дело в том, что Эми воспитывала своих дочек разносторонними образованными культурными космополитами. С этой целью семья много путешествовала. «К тому моменту, когда старшей девочке исполнилось двенадцать лет, а младшей девять, они побывали в Лондоне, Париже, Нице, Риме, Венеции, Милане, Амстердаме, Гааге, Барселоне, Мадриде, Малаге, Лихтенштейне, Монако, Мюнхене, Дублине, Брюсселе, Брюгге, Страсбурге, Пекине, Шанхае, Токио, Гонконге, Маниле, Стамбуле, Мехико-Сити, Канкуне, Буэнос-Айресе, Сантьяго, Рио-де-Жанейро, Сан-Пауло, Ла-Пасе, Сукре, Кохабамбе, Ямайке, Танжере, Фесе, Йоханнесбурге, Кейптауне и на Гибралтарской скале».

Наконец дело дошло и до Москвы. Эми с дочерьми и мужем сидят в ресторане, в ГУМе, и в целях культурного просвещения едят блины с черной икрой. Но Луиза икру пробовать категорически отказывается. Эми резонно объясняет ей, что только американские подростки отказываются пробовать незнакомую еду, что она выглядит смешно и жалко, что бояться незнакомой еды — культурное убожество, что немедленно нужно проглотить хотя бы одну икринку. И вдруг девочка, крича, что она ненавидит свою мать и вообще всю свою жизнь, бросает тарелку с икрой маме в физиономию.

И тогда… «Я вскочила и побежала, — пишет Эми, — я бежала быстро, как могла, не зная, куда бегу, сумасшедшая сорокашестилетняя зареванная тетка в сандалиях. Я пробежала мимо Мавзолея Ленина и мимо каких-то охранников с ружьями, которые, как мне казалось, могли меня застрелить. Наконец я остановилась. Я очутилась на краю Красной площади. Дальше бежать было некуда».

«Может, какой-нибудь кризис и спасет от китайского маразма. Но откуда он придет, как?» — вопрошал некогда Мережковский словами Герцена.


Amy Chua. Battle Hymn of the Tiger Mother. — Penguin Press HC, 2011