Катрин Колом. Замки детства

Написанный в 1945 году роман швейцарской писательницы, настоящий шедевр модернистской литературы, доступен наконец и русскому читателю. С подробностями – БОРИС НЕЛЕПО

Имена:  Катрин Колом

Литературное наследие швейцарской (или, точнее, романдской¹) писательницы Катрин Колом сравнительно скромно. Она автор четырех романов (дебютный «Орел или решка» (1934) опубликован под псевдонимом, а основной корпус ее творчества составляет трилогия: «Замки детства» (1945), «Духи земли» (1953) и «Время ангелов» (1962). На русский язык до сих пор не переведено множество классических модернистских романов, и потому первое издание на русском языке книги Колом, расположившейся где-то между Марселем Прустом и «Новым романом», восполняет существенный пробел. Наверное, одна из причин позднего появления романа Колом на русском языке заключается в том, что ее книги, почитаемые Жаном Поланом и Филиппом Жакоте, сложно переводить, учитывая и сложный язык, и специфику контекста. Впрочем, Ирина Мельникова, защитившая диссертацию о творчестве писательницы, справилась замечательно.

«Замки детства» начинаются со смерти Женни, «вышивавшей циферку своих нежных лет». На второй странице следует рассказ о матери, ступавшей по цветам, которые упали с гроба уже другой юной покойницы. На каждой новой странице появляются всё новые и новые персонажи, населяющие родной для писательницы кантон Во. Колом ведет рассказ в стремительном стиле; повествовательный поток составлен из обрывков диалогов, мыслей, житейских деталей и описаний. Самые ранние события относятся к 1840-м годам, а самое позднее — русская революция, превратившая «золото в клочки бумаги». Соответственно, основное время действия — это конец одного века и наступление другого, но установить точную хронологию будет непросто. Этот бурный поток повествования мчит от одного героя к другому, преодолевая годы и образуя особые пространственно-временные связи. В этом смысле Колом близка к почитаемой ею Вирджинии Вулф (та умерла за четыре года до публикации «Замков»). Вот так выглядит типичное предложение в этом романе:

«Вечером за ужином Элиза, гостья Марианны, в первый раз увидела Адольфа, приглашенного, хотя и неохотно, хозяйкой, Мадам, шуршащей шелками и носившей большую волосяную брошь, на днях умер отец семейства, икра еще осталась; Адольф вошел, Элиза выпрямила необычно покатую спину и, только увидев его, сразу разглядела. Она потребовала свою часть наследства, брат отдал ей векселя и наличные; урожайный был год, богатый сбор винограда, георгины-далии на шляпах, каждую осень приносил под прессом сто тысяч литров; в это время весь мир в трудах, перекатываются бочки, озеро курится, косые молнии приходят с запада и востока, и брусья в фундаментах домов сотрясаются, и семь дней вращаются, как колеса».

Этот текст так и построен — на стремительном монтаже событий, мелких деталей и описаний всегда существующего рядом физического мира. Умирают дети, проходит время, озеро катит волны. Несмотря на то что новые имена встречаются буквально на каждой странице (что приводит к курьезам: так, даже переводчица спутала в примечаниях к первой главе Адольфа и Альфонса), сюжет как таковой сводится к самой малости. Чтение «Замков детства» в определенный момент из-за обилия имен и вывихнутой хронологии может превратиться в разгадывание пазла. Повествование словно наворачивает круги все большего радиуса, включая в свою орбиту все новых персонажей и скользя по времени то вперед, то резко назад. Предложения, выглядящие на первый взгляд расставленными в случайном порядке, перекликаясь друг с другом, образуют сложноустроенную мозаику из раскиданных по разным годам персонажей и их судеб. Когда эта мозаика складывается в целостную картину, понимаешь, насколько тщательно подогнаны слова друг к другу. Этим дотошным вниманием к каждому слову «Замки детства» могут вызвать совсем уж неожиданную ассоциацию — с «Городом Н» Леонида Добычина.

Собрать роман с одного прочтения не так просто, хотя фабула в пересказе оказывается не такой уж и насыщенной. «Замки детства» — это история одной семьи, живущей в провинции. Главную героиню, нежно изображенную Колом, зовут Галсвинта. Первые четыре главы посвящены крестинам ее дочери, а потом она теряет мужа, ребенка, родной дом. Впрочем, фокус на нее наводится ближе к финалу, поначалу она упоминается между делом и впервые возникает в романе следующим образом: «Она, Галсвинта, бальзамин, давно умерла и с тех пор на фоне поблекшего парка опирается, как все ее современницы, о разрушенную колонну; желтая медная лампа запрятана в кладовке на чердаке и лежит в углу, запутавшись в цепочках, неловкая, как ласточка на земле».

Желтая лампа — сквозной мотив романа; она возникает при каждом упоминании Галсвинты. Это имя резко выделяется среди остальных имен, вполне обыкновенных: Элиза, Джемс, Вальтер, Адольф. Вместе с лампой оно отсылает к «Рассказам о временах Меровингов» Огюстена Тьерри, в которых шла речь о сорвавшейся в день погребения Галесвинты (сестры Брунгильды) хрустальной лампе, — она сорвалась, но не разбилась; ровно то же самое происходит и со здешней медной лампой. Это мостик к другому важному для Колом писателю — Марселю Прусту, который цитировал этот эпизод из книги Тьерри, описывая церковь в Комбре. Отсылка к нему неслучайна, поскольку и Колом настойчиво возвращается к вопросам памяти и тонкой механике воспоминаний.

Изначально роман должен был называться «Дороги памяти», и топография этих дорог очень запутанна. Переживания и запахи вызывают у героев воспоминания, в которых умершие снова обретают жизнь. Но все происходит будто бы единовременно, поскольку Колом позволяет непреклонному ходу времени «застигнуть врасплох» заведомо беззащитных по отношению к нему героев в одном только предложении: «Вот дядя поехал строить Суэцкий канал с сачком для бабочек и шелковым платком на макушке, потом вернулся назад, но уже чуть помешавшийся». Или: «Время бродило неподалеку, но, не найдя места, где бы остановиться, снова отправилось в путь, подобрав под себя когтистые лапки, к Джемсу Ларошу, его взволнованное лицо походило теперь на костяную пуговицу с четырьмя дырками». По ироничной формулировке Колом время, действительно, застигает врасплох, то есть налетает на героев, как ветер на деревья, оставляя их без зубов, с набитым землей ртом.

Колом при публикации критиковали за отсутствие признаков романа, и «Замки детства» — скорее поэма или даже песня. Автора не интересует психологизм. В сущности, в романе почти ничего не сообщается о героях — к каждому лишь приклеивается небольшая функция. Пастор жжет малинник во время катехизиса, а Джемс Ларош «как белый кролик, вынимая часы» мчится на встречу с королевой. Колом намеренно создает эффект проматывания на ускоренной перемотке — ничего нового о персонажах мы не узнаем, но перед глазами раз за разом всё мелькают желтые туфли Лароша да шотландский колпак пастора. Впрочем, Колом не приравнивает героев к присутствующей все время рядом природе. Они не ищут утраченное время, а, напротив, тщетно пытаются его остановить, неловко вписать себя в вечность с появлением фотографии, а еще чувствуют громаду мира и хрупкость своего существования:

Мирно жили в гостиных, похожих на широкие, обитые бархатом кресла; всерьез думали, что жизнь человеческая — важная штука; <…> придавали огромное значение своим столь призрачным лицам, которые только что появившаяся фотография уже запечатлевала для вечности; нелепо, сколько усилий требовалось, чтобы потом узнать себя среди других родственников!

Смерть здесь — часть естественного цикла; эта небольшая книга запечатлевает глобальный пересменок времен года и людей, путь из колыбели на страницы семейного альбома, «отныне хранящего одних мертвецов». Катрин Колом большую часть своей жизни провела в кантоне Во, где и происходит действие ее романов. Из «Замков детства» можно узнать множество любопытных вещей — от мелких бытовых зарисовок до названия ветров, продувающих местные долины. Но проза Колом не имеет ни малейшего отношения к этнографии. Напротив, словно эта маленькая географическая точка оказывается сейсмически чувствительна к тому масштабу перемен, которым суждено произойти с большим миром где-то рядом. Герои совершают рутинные дела и ведут светские беседы, а где-то вдали от их Женевского озера катится большая История (как проезжающие мимо государственные деятели, к которым мчится Джемс), отголоски которой навсегда меняют обыденную жизнь.

Грянула война — и кто-то умер, случилась революция — обанкротился древний род, изобрели пишущую машинку — исчезла потребность в работнике с красивым почерком. Перемены не только такие буквальные. В сущности, война не вторгается в жизнь кого-либо из героев, но между делом заходит речь о запахах войны на планете, который они буквально вдыхают. Колом вообще делает особый акцент на запахах. Старому миру суждено умереть, как и Галсвинте, которая взлетает, а вместе с ней «поднимаются ввысь и волшебные ароматы счастливого детства; воздух был полон еще нераскрывшимися цветами». Таким нераскрывшимся цветком оказался и этот шедевр, неожиданно возникший на русском языке полвека спустя после написания, словно подчиняясь прихотливой логике сбивчивой хронологии самой книги.


___________________
¹ Swiss romandie – западная, по преимуществу франкофонная часть Швейцарии.


Катрин Колом. Замки детства. М.: Мировая культура, 2011
Перевод с французского И. Мельниковой​