Провокативность книги Кононова − Золотоносова заключается в публикации комментария к «стихам из архива», то есть в работе с текстами современного поэта как с уже канонизированной классикой
Имена:
Николай Кононов
© Евгений Тонконогий
Новая книга
Николая Кононова — это не просто сборник стихов, это еще и провокативный издательский проект. В книгу вошли 80 (на самом деле несколько больше, так как иногда под одним номером представлены микроциклы) ранних стихотворений, написанных Николаем Кононовым в течение десяти лет — с 1980-го по август 1991 года.
Период этот выбран не случайно. Во-первых, благодаря опубликованным текстам мы наглядно видим процесс формирования поэтики Николая Кононова. Во-вторых, это десятилетие стало последним в истории существования СССР, что позволяет сопоставить стихи и со-временную им историческую реальность. В-третьих, это время отошло уже достаточно далеко, так что многим читателям действительно требуются пояснения, касающиеся быта и прочих реалий той почти уже баснословной эпохи. И необходимость таких пояснений становится своеобразным оправданием (впрочем, нужно ли оно?) включения в книгу обширного комментария, сделанного
Михаилом Золотоносовым при участии самого Кононова. Опыт подобного сотрудничества уже имеется: книга «З/К, или Вивисекция. Книга протоколов» (2002), в которой опубликованы подробные беседы Золотоносова и Кононова о стихах последнего, о поэзии вообще и закономерностях творческого процесса. Подробно о возникновении замысла и работе над книгой авторы рассказали в
интервью Дмитрию Волчеку.
Провокативность книги и заключается как раз в публикации подробного комментария к «стихам из архива», то есть фактически в работе с текстами современного поэта как с уже канонизированной классикой. С этой точки зрения книга «80» оказывается чем-то вроде дополнения к давно опубликованному и прекрасно откомментированному собранию сочинений Николая Кононова. Такого собрания сочинений, к сожалению, в природе пока что не существует — что, конечно же, делает эту книгу проектом в первую очередь постмодернистским. В этом качестве книга просто великолепна.
Она содержит массу совершенно разных сведений о биографии Николая Кононова, подробностях советского быта, речевых особенностях той эпохи и о многом другом. «80» можно читать с одинаковым интересом практически с любого места. Стихотворение становится как бы «маленькой зеленой дверью в стене», через которую читатель попадает не только в советские 80-е, но и во внутренний мир поэта Николая Кононова. Дело не заканчивается на чтении комментария, ведь объем книги все-таки ограничен, и читателю, потянув только лишь за одну ниточку, неизбежно приходится перейти в интернет и самому продолжить изыскания. Таким образом, мы получаем не только массу интересной и полезной информации, но и сами включаемся в игру, становясь комментаторами, полноправными соавторами проекта.
Читать текст полностью
Интересно, что комментарий здесь размещен не в специальном разделе — в конце, — а следует сразу же за стихотворением (или микроциклом), что подчеркивает его роль как полноправной части книги. Обычно в поэтическом сборнике стихотворения располагаются друг за другом, благодаря чему между ними возникают особые смысловые, образные и даже фонетические переклички. В «80» этого не происходит — комментарий становится своего рода паузой, он не просто объясняет только что прочитанное стихотворение, но и дает читателю возможность отдохнуть перед следующим фрагментом. В результате каждый текст начинает существовать отдельно, вне контекста и поддержки соседей, а на первом плане оказываются не общие черты, а именно различия. Книга словно распадается на 80 фрагментов, причем у каждого из них оказывается своя внутренняя история и свой собственный микросюжет. Такая манера публикации напоминает еще и запечатленный на бумаге перформанс: одновременное представление текста и его интерпретации имеет, конечно же, перформативный характер.
В предисловии Михаил Золотоносов определяет стихи Кононова как «реалистическую лирику с усложненной формой, основанной на стремлении охватить описаниями “непоэтические” (согласно прежней конвенции) объекты, события, слова». Реализм, как известно, представляет нам типического героя в типических обстоятельствах. Но можно ли говорить о типизации в случае Кононова? Думается, что нет. Разве что в статье Золотоносова речь идет не о реализме как литературном направлении, а о работе с реалиями повседневной жизни, которая у Кононова действительно присутствует в довольно большом объеме. Гораздо более точное, на мой взгляд, определение поэтической манере Кононова дала Лидия Гинзбург: «Пишу Вам несколько слов по поводу стихов Николая Кононова. Они представляются мне талантливыми и самобытными. Самобытно само строение его стиха. Кононов пишет акцентным стихом, который стал у нас возможен после поэтических открытий Маяковского. При этом Маяковского он нисколько не повторяет. В настоящей поэзии фактура стиха всегда содержательна, значима. Длинные строки гибкого и свободного акцентного стиха (при сохранении рифмы) особенно объемны. Они дают возможность насыщать одну стиховую единицу ассоциативным пересечением разных смысловых пластов. Дают Кононову возможность говорить о жизни в самых разных ее проявлениях и ракурсах. В стихах Кононова к самым важным лирическим темам поднимается самая обыденная повседневность, трансформированная смелыми, неожиданными поэтическими образами» (из письма главному редактору журнала «Литературная учеба» от 1 января 1986 года; опубликовано в комментариях. — А.Г.).
Собственно говоря, внимание Гинзбург и ее высокая оценка стихотворений Николая Кононова отнюдь не случайны — по своей поэтике его ранние стихи напоминают русскую поэзию 1920-х годов, так до сих пор толком и не описанную. Например, много интересного можно вывести из сопоставления книги «80» и «Стихотворений 20-х годов» Георгия Оболдуева. С такой точки зрения лирика Кононова, с ее фрагментарностью, монтажностью и время от времени появляющимся антимиметизмом, никак не может быть названа «реалистической»:
В гараже
Весь день с ней нежничает, что-то нашептывает, напевает,
Гаечными ключами бряцáет увесистыми.
О, жаркая страсть восьмицилиндровая, роковая
В груди моей поместится ли?
Домкратом поднимая
Смотри не урони — она блестит немотствуя, невестится.
Вот с миром связь зубчатой страшной передачей!
Я тренье чувствую сегодня и запашок его сочащийся
Горючесмазочный. О, ничего не знача
Не может быть, чтоб жил я так зажатый
Со всех сторон. Весь этот мир клубящийся.
Я ключ невнятный разводной! Я робкий винт с резьбой покатой
Бегущей, льющейся, змеящейся.
Август 1986
К этому стихотворению прилагается многоплановый комментарий. Тут и подробный рассказ о биографических обстоятельствах и связанных с ними переживаниях поэта, и анализ мифологии «гаража» в советскую эпоху, и описание каких-то технических подробностей, гаечных ключей и смазочных материалов, и расшифровка скрытых цитат:
«О, жаркая страсть восьмицилиндровая, роковая / В груди моей поместится ли? — парафраз советской песни “Тучи над городом встали…”: “Жаркою страстью пылаю, / Сердцу тревожно в груди. / Кто ты? Тебя я не знаю, / Но наша любовь впереди” (1938, музыка и стихи П.Н. Арманда, из кинофильма “Человек с ружьем”) и стихов В.В. Маяковского: “У прочих знаю сердца дом я. / Оно в груди — любому известно! / На мне ж / с ума сошла анатомия. / Сплошное сердце — / гудит повсеместно” (“Люблю”, 1922). Эпитет “роковая” отсылает к “денисьевскому циклу” Ф.И. Тютчева (1850-е). “Цикл этот почти целиком посвящен переживаниям женщины, иногда речь и ведется от ее лица. С первых стихотворений этого цикла любовь предстает как грозный рок; характерно настойчивое повторение эпитета “роковой” (“встреча роковая”, “роковое слиянье”, “поединок роковой”, “взор, как страданье, роковой”, “страсти роковые”)” (Бухштаб Б.Я. Русские поэты. Тютчев, Фет, Козьма Прутков, Добролюбов. Л., 1970. С. 49)».
Несколько странно, однако, что слово «роковая» Золотоносов привязывает исключительно к «денисьевскому циклу» Ф.И. Тютчева, игнорируя гораздо более раннюю и не менее популярную концовку поэмы «Цыганы» А.С. Пушкина: «И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет». Не говоря уже о том, что словосочетание «страсти роковые» являлось в свое время общим романтическим штампом, применение которого по отношению к автомобилю высвечивает совершенно новые грани в этом стихотворении Николая Кононова. Этот пласт значений комментатором, к сожалению, упущен, − однако необъятного, конечно, никто объять не может.
В упоминавшемся выше интервью говорится об оригинальности замысла. Однако нечто похожее было уже однажды проделано — Владимиром Набоковым в его обширном «Комментарии к “Евгению Онегину” Александра Пушкина». Конечно, изначально эта книга была написана по-английски, и Набокову пришлось обойтись без помощи и сотрудничества автора, однако общий принцип подробного комментирования с экскурсами в самые разные области человеческого знания был применен уже тогда. Набоков предназначал свой труд для западного читателя. Михаил Золотоносов, как написано в предисловии, обращается напрямую к следующим поколениям: «По существу, получилась традиционная филологическая работа — комментирование для передачи текста следующим поколениям, которым без этой работы текст останется непонятным». И если в качестве постмодернистского издательского проекта эту книгу мы можем только приветствовать, то в качестве научного филологического труда она все-таки не может не вызвать некоторые вопросы.
Комментарии бывают разного уровня сложности, с разными целями и задачами, но самое главное — они всегда (если, конечно, речь не идет об игре) подразумевают определенный тип читателя. И вот на какого именно читателя рассчитаны комментарии Михаила Золотоносова, понять довольно-таки сложно. Этот читатель, например, не знает ни кто такой Мольер (стр. 139), ни что такое либидо и лебеда (стр. 152). Ему надо подробно объяснять фразы с ненормативной лексикой, потому что он никогда не догадается об их значении (стр. 126, 174), причем эти объяснения временами достигают поразительной степени виртуозности:
«Не хуя с меня взять — перевод на русский народный язык знаменитых формул: “У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять, они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность”; “Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей” (“Манифест Коммунистической партии” К. Маркса и Ф. Энгельса, 1848)».
Предполагаемый читатель не знаком ни с человеческим организмом (на стр. 219 объясняется, что такое «хрусталик»), ни с просторечьем («фингал», стр. 240), ни с иностранными заимствованиями («фейсы», стр. 342) и так далее. В общем, получается, что этот читатель не знает практически ничего, но каким-то волшебным образом интересуется при этом современной русской поэзией. Пожалуй, единственным читателем, который может совершенно серьезно воспринять и с немалой пользой для себя изучить этот комментарий, является живущий не в России, не очень хорошо образованный и не очень начитанный студент-филолог.
Повторюсь, впрочем, что в качестве именно постмодернистского проекта текст совершенно безупречен. Кроме всего прочего, в книге ведь опубликованы прекрасные стихи Николая Кононова, например вот это:
Пчела
Ты, пчела, у сорока мелькающая
Маленьких станков
Как стахановка — вот тема подобающая
Для стихов…
Я твои причуды знаю ткацкие.
Нет, прядильные, прости
Перекуры залихватские
Подстригись, лахудра, или кудри отпусти!
О, немеющая!
Передышка истекла.
Вверх и вниз летающая, бреющая
Гладь стекла.
Липкого жужжанья нетвердеющего
Вся смола
В шепотке: «Нарядна как, ворсиста и смугла!»
Ты, пчела, куда навеки канула?
Гильза полосатая, флакон
Между рамами засохнет, значит капсула
Стала тесной телу, вышла вон?
Просочилась, стала дымом, капнула
На уклон…
Осень 1986
Как бы мы ни старались, поверить алгеброй гармонию все равно никогда не удастся. Сколь дотошными ни были бы предлагаемые объяснения, все равно в стихотворении останется нечто невыразимое, — возможно, это и есть самая суть поэзии.
Николай Кононов. 80: Книга стихов 1980—1991. Комментарии М. Золотоносова при участии Н. Кононова. — СПб.: Инапресс, 2011
Попутно не могу не заметить, что во-времена Швейка "клей" и "клейстер" не были идентичны по содержанию. Клей - органическое вещество, получаемое из кожевенных отбросов и шкур, обладающее свойством соединять однородные или разнородные предметы. А клейстер - распущенный в воде крахмал или мука для склеивания холста, бумаги и т.п. Т.е.с учетом технологий того времени клейстер - это как раз не клей, и фраза не тавтологична, а просто неверна. Так что не надо быть излишне самонадеянным, когда речь идет о значениях слов, и пытаться прикинуться интеллектуалом без достаточных на то оснований.
Михаил Золотоносов.
ну или такое: «В последнем катрене гл. 14 список венчают «роспись Хохломы» и «брюква», в которой можно усмотреть рефлекс статьи Р.О. Якобсона «Заумный Тургенев», поскольку и брюква, и упомянутые в статье Якобсона репа и редька относятся к одному семейству крестоцветных, а у филолога Кибирова стихи растут из любого «сора» - если только и этому тексту не присущ "легкий пародийный окрас", подобное предположение выглядит крайне натянутым.