Розумь

Поэзия Натальи Горбаневской – замечательный пример того, как частная речь, обретая онтологическую чистоту, не превращается в утомленное бормотание, а, наоборот, наполняется силой

Наталья Горбаневская — единственный, может быть, из поэтов-«шестидесятников» (в чисто поколенческом, широком смысле слова), еще продолжающий не просто много писать и публиковаться, но и находиться в центре литературной жизни.

Отчасти этому способствует ее регулярный творческий диалог с поэтами более молодых поколений, причем самыми разными: в сейчас рецензируемых ее книгах есть посвящения Олегу Юрьеву, Ольге Мартыновой — и Полине Барсковой (иной возраст, иной круг); книги Горбаневской не в первый раз издает в «АРГО-РИСКЕ» Дмитрий Кузьмин, а в этом году ее избранное анонсировано и выдвинуто на «Русскую премию» (я писал это, еще не зная, каким будет решение жюри) издательством «Русский Гулливер», а ведь вкусы Кузьмина и Вадима Месяца совпадают далеко не всегда. Но, конечно, одного этого обстоятельства было бы недостаточно. Или скажем так: обстоятельство это вторично — никакого диалога не было бы, если бы не было языка и предмета для разговора, точнее, если бы сам язык не становился субъектом и объектом диалога.

Это даже еще не похвала: поэзия развивается не «поступательно», и неспособность поэтического языка Фета к диалогу с языком Надсона (или Ахматовой — с языком Смелякова) есть, конечно же, доблесть и благо. Но шестидесятые годы для нас — не ушедшая эра, это горячая молодость нашей нынешней речи. И если что-то в тех или иных лирических стихах той эпохи кажется нам сегодня чуждым и мертвым, мы, наверное, еще вправе себе — то есть своему первому ощущению! — верить. При ретроспективном чтении стихов Горбаневской видно, как вечное и несомненное от десятилетия к десятилетию вышелушивается из них, отбрасывая частное и сиюминутное. И совпадая с нашим несомненным. А не нашим сиюминутным.

Мне кажется, что поэзия Горбаневской — замечательный пример того, как частная речь, все более избавляясь от груза конкретного высказываемого и обретая онтологическую чистоту, становясь речью о себе самой — не истончается, не превращается в утомленное бормотание трепетного декадента, а, наоборот, наполняется силой, как магнит втягивая в себя набегающие по ассоциации смыслы:

    Губы льются и поются,
    обе гулом отобьются
    от обрушившихся стен,
    обе — бэби в колыбели
    гонобобелью без цели,
    без эстрад и прочих сцен,

    обе — ягода-малина,
    от изломанного тына
    отдаваясь эхом эх,
    обе — клюква, обе — кряква,
    обе — пенная Арагва,
    раздувающийся мех

    целокупного органа,
    хроматическая гамма
    от ларька недалеко,
    не модель и не программа,
    но штандарт и орифламма…

Эти стихи о губах, о говорении, об органе говорения, открывающие «Круги на воде» — казалось бы, первый шаг в бесстрашном погружении в пенное варево слов и звуков. Но заумь — не безумь, а розумь: поэт не теряет власти над собой. На пиру одичавших каламбуров, вызывающих в памяти одновременно Хлебникова и юродивого парижского фотографа Юрия Одарченко, он сохраняет твердую и ясную память о своем труде и своей цели:

    …и растет из словесного теста,
    где словам (а не мыслям) не тесно,
    тот истаявший снежный рубеж,
    что и служит мне проволкой шаткой,
    смотровою площадкой.

Не будем забывать, что Горбаневская — не только поэт, но и общественный деятель, ветеран правозащитного движения. Однако поразительно, насколько на первый взгляд мало общего между ее лирической и политической ипостасями. У Горбаневской практически нет «гражданской поэзии» в общепринятом смысле слова. Даже в шестидесятые самое знаменитое более или менее связанное с политикой ее стихотворение — про андерсовского солдата, который сопоставляется с андерсеновским солдатиком. Даже тут и даже тогда — каламбур, трагическая многозначность, сложность ищущего себя смысла, вместо честного выхода на площадь, который приберегался для жизни, для реальности.

В нынешних же стихах все это выглядит так:

    Демокра! И восклица!
    Пить нам воду не с лица.
    Да и не к лицу.
    Вот икра, и фуа-гра,
    и другие сплендора
    важному лицу.

    А личинкам — сок земли,
    чтоб окуклиться могли,
    выработать шёлк.
    Заземли опасный ток,
    чтобы мирно тёк и тёк,
    отвечал на щёлк…

И в эту почти клоунскую песню трансформируется твердая и временами жестковыйная позиция старого антикоммуниста, чье мышление и язык зачастую не вполне понятны младшим современникам? Да, но именно в «клоунской песне» разные языки и голоса находят и слышат друг друга. В ее зауми рождается общая розумь.

Иногда кажется, что после трех десятилетий, проведенных в Париже, Горбаневская наполовину переселилась в Польшу, чтобы ежедневно в звуках близкородственного и хорошо ей известного (она — заслуженный переводчик польской поэзии), но все-таки иностранного языка обретать инозвучание и инозначение родной речи: ту экзотическую остроту, которая позволяет ей балансировать между смыслом и безумью.

    О, как он хрупок, этот слой powierzchni,
    как кожица проваренной черешни.

И вот по одну сторону точки баланса — тревожные слова-вещи (неотделимые от обозначенных ими простых вещей):

    Поленья в печи не сгорают, а греют,
    не тают, не тлеют, в трубу не влетают
    и бремени времени как не имеют,
    от вымени имени пьют и питают.

По другую — приключения совсем уж одичавших синтаксических атомов, именем одного из которых из особенного озорства названа вторая книга:

    Штойто, и Ктойто, и Либонибудь
    вдоль по шоссейке отправились в путь.

    Штобы, Кудабы и Гдебытони
    шли по бетонке и ночи, и дни.

    Иже, и Еже, и Аще, и Аж
    не разжигали ажиотаж.

    Все они шли, куда и пришли, —
    Ужели, Ежели, Или и Ли.

    Только меня не нашли.

Почему не нашли? Речь идет о смерти? Или перед нами еще одно приключение, еще один эпизод игры в прятки со словами? Сейчас автор как выскочит, как выпрыгнет — и запрет мятежные частицы и предлоги в их покинутые клетки…

Пишу — и самому не верится, что речь идет о книгах семидесятипятилетнего поэта. Настолько витален его мир. Настолько нет в нем даже намека на ностальгию по уже пережитому, уже сказанному. И это правильно: у Горбаневской много хороших стихотворений в прошлом, но, может быть, лишь сейчас она стала писать в полную силу, отмеренную ей тем, кого она не без эпатажа называет в своих стихах «Начальником» и «Хозяином». Может быть, именно к этим стихам шла она полвека.

Наталья Горбаневская. Круги по воде. Стихи 2006—2008. — М.: Новое издательство, 2010
Наталья Горбаневская. Штойто. Стихи 2010. — М.: АРГО-РИСК, 2011​

Ссылки

• Стихи вживую. Наталья Горбаневская, 19.09.2008
• Тексты Натальи Горбаневской на OPENSPACE.RU