Даниэль Одье. Интервью с Уильямом Берроузом

Создатель «Голого завтрака» и «Пространства мертвых дорог» не просто беседует с журналистом, но использует возможность высказаться чуть ли не для проповеди

Имена:  Даниэль Одье · Уильям Берроуз

Уильяму Сьюарду Берроузу, джанки-визионеру, у нас, слава «Мягкой машине», повезло: его переводы выходят регулярно, несмотря на происки Госнаркоконтроля и прочих цензоров от власти. Вышла даже повесть «И бегемоты сварились в своих бассейнах», плод сотрудничества молодого Берроуза и совсем юного Джека Керуака. Странно поэтому, что дело не доходило до книг о самόм великом и ужасном старике в старомодном плаще-пыльнике и побитой шляпе, о крестном отце основных контркультурных трендов прошлого века, в чьем верном воинстве числились и те же битники, и Курт Кобейн, и Боно.

На английском, впрочем, книга выходила давно, и с любопытным заглавием «Работа», отсылающим, возможно, к дискретности содержания (разговоры с Берроузом велись в разное время и перемежаются прозой Берроуза, которая призвана иллюстрировать отдельные его концепты). Возможно и другое толкование: создатель «Голого завтрака» и «Пространства мертвых дорог» не просто беседует с журналистом, но использует возможность высказаться чуть ли не для проповеди.

Больших тем, если совсем огрубить, у Берроуза две. Первая — правительства скрывают истинное положение дел и истинные возможности человека; ограничивают своих граждан как в приобщении к знанию, так и в его реализации. Исследованием космоса, таящим такие же возможности, как далекие заокеанские земли в эпоху Великих географических открытий, сейчас занимаются холодные, нетворческие люди, клерки. Вообще везде захватили власть «нормальные люди — обыватели, нетерпимые к людям необычным». Стареющее общество во главе с элитой все подозрительнее смотрит на молодых, автоматически записывая их в бунтари, и всячески подавляет молодежь («Сверхсекретные разработки не потому сверхсекретные, что о них могут прознать русские. Русские о них уже знают и, наверное, даже обогнали Запад. Сверхсекретные разработки потому и сверхсекретные, что власти скрывают от молодежи мира их истинное предназначение»). Здесь Берроуз явно пытается встать на защиту подавленных молодежных движений в Америке, Париже и Китае. Он костерит ЦРУ за жучки в спальне Мартина Лютера Кинга, но при этом говорит вот что: «Мы разрушаем понятие частной жизни, которую рьяно пытается монополизировать администрация Никсона. Не станет частной жизни — не станет стыда, и мы вернемся в райские кущи, где Бог не пасет нас, словно штатный сыскарь с магнитофоном. Книги и фильмы откровенного содержания — первый шаг в верном направлении. Стыд и страх — это оружие в лапах Никсона, средство политического контроля». Как и обычные американцы тех лет, он очень боится ядерной войны: «И конечно ж, все нации, обладающие ядерным арсеналом, должны его уничтожить… ну, и ядерных физиков туда же». Берроуза прокляли бы нынешние феминистки, а все женщины бы к ним присоединились: «Думаю, они — одна из основных ошибок, породившая дуалистическую картину вселенной. Женщины более не требуются для воспроизводства…» — это, кстати, укладывается в дух той эпохи, когда Валери Соланас хотела уничтожить мужчин как биологический класс. Берроуз осуждает семью («…всякий идиотоизм — неврозы там разные, — от которых страдают родители, передаются детям») и превозносит секс за его разрушительную силу (на изучение секса наложили ханжеское табу и гнобили того же Вильгельма Райха, сумевшего измерить заряд оргазма) — не об этом ли пишет сейчас Э. Лимонов в «Другой России» и прочих своих поздних книгах?

Читать текст полностью Как уже понятно, тут попахивает то идеями откровенной «теории заговоров» в духе тех, с которыми носятся совсем уж оголтелые персонажи «Секретных материалов», то вполне, как сказали бы политики, «конструктивными».

Первая главная тема Берроуза — сокрытого знания — логично перетекает во вторую, а именно в тему наркотиков и их заменителей. Берроуз посвящает целые главы рассказам о свойствах различных наркотиков (видимо, до этой книги еще не дошли руки полицейских из соответствующих ведомств) и буквально рецензирует различные программы избавления (тут он также спец) от наркотической зависимости.

И тут вспоминаются Делез и Гваттари, с их книгой «Тысяча плато: капитализм и шизофрения», некоторые пассажи которой будто вторят идеям Берроуза (это к теме его влияния — пусть и опосредованного на этот раз): «нет наркотиков, гарантирующих имманентность; но именно имманентность наркотиков позволяет нам обойтись без них. Ждать, пока другие пойдут на риск — не трусость ли это и злоупотребление? Скорее всегда возобновлять предприятие с середины, меняя средства».

©  Bob Willoughby

Уильям Берроуз. 1962

Да, автор «Джанки» проповедует отказ от наркотиков. И, если вдуматься, удивляться тут нечему. Берроуз всегда был очень рациональным человеком, несмотря на все свои безумства (известный случай с застреленной во время пьяного эксперимента по повторению подвига Вильгельма Телля женой — это даже не самый яркий эпизод его биографии). Безумства эти на самом деле были частью его личной программы, жизненного эксперимента по трансгрессивному прорыву в другие, более свободные и мощные области сознания психоделической, метафизической самореализации. Поэтому логично было отказаться (до этого досконально изучив их возможности) от наркотиков, которые разрушают личность и тело и не дают, кстати, толком писать.

Снова Делез и Гваттари: «Битники многим обязаны Миллеру, но они снова изменили направление, они по-новому используют пространства вне городов. Довольно давно Фицджеральд уже сказал: речь не о том, чтобы плыть в Южные моря, не это определяет путешествие. Существуют не только странные вояжы по городу, но и вояжы на месте — мы здесь имеем в виду не наркоманов, чей опыт слишком двусмыслен, а, скорее, подлинных кочевников».

Именно подлинным кочевником он и был. Поэтому за ним шли поэты и прозаики, битники и хиппи, глэм-рокеры и попсовики, панки и гранджеры. Берроуз был готов предложить им нечто новое — результаты, не всегда ожиданные, своих экспериментов. Прежде всего — работу с тем, что структуралисты назвали бы знаком, означаемым (словом произнесенным и читаемым) и тишиной.

Вот Берроуз вспоминает свой любимый «метод нарезок», когда готовый линейный текст «нарезался» и монтировался в произвольном порядке, разбавляясь при этом вырезанными кусками любых других текстов, что должно было обновить замыленное сознание (тут впору вспомнить, что отечественные формалисты во главе со Шкловским писали об «остранении»), и в итоге расширить его, извлечь на поверхность те самые блейковско-моррисоновские «двери восприятия». Надо ли говорить о том, как широко используется этот метод сейчас (как он был апроприирован системой, сказал бы, скорее всего, сам Берроуз…): тут и сэмплы в электронной музыке, и мельтешение в клипах MTV — линейные видео позволяют себе делать едва ли не одни Radiohead…

©  Ulrich Hillebrand

Уильям Берроуз. 1982

Продолжая свой сеанс магии с разоблачением, Берроуз вещает: «Америка не столько кошмарный сон, сколько отсутствие сна вообще. Лишение сна Америки — это определенно шаг в сторону уничтожения сна в принципе. Сон — спонтанное событие, а значит, не поддается диктату». Кроме того, Берроуз проповедует переход на иероглифическую письменность, и вот почему: видя слово, написанное буквами, мы произносим его, озвучивание же не только поддается контролю извне, но и лишает мозг внутреннего покоя (тут, кстати, привет исихастам, с их внутренней молитвой, да и всем медитирующим заодно). «Китайцы своей невозмутимостью обязаны родному языку, который делает возможными периоды внутреннего молчания и неуправляемость мысли, что явно противоречит программе антисонников, желающих управлять мыслями всех и каждого. <…> Ключевой момент машины диктата на Западе — стремление сделать язык максимально безóбразным, отделить слова от объектов и наблюдаемых процессов».

Впрочем, ментальная тишина — не единственный рецепт. Берроуз (сознаваясь, что желаемых результатов еще не удалось достичь, он еще работает) проповедует Машину мечты, которая создает особое стробоскопическое мерцание, изменяющее альфа-ритмы мозга. Большое будущее, по Берроузу, и за особыми техниками нарезки звука/речи на обычном магнитофоне: «нарезанные записи могут рассмешить до слез двадцать лет назад я слышал запись под названием пьяный радиокомментатор сделанную джерри нью-манном из нью-йорка нарезавшим передачи последних известий по прошествии стольких лет я не смогу припомнить слов но точно помню что хохотал пока не свалился со стула пол боулз называет магнитофон маленькой божественной игрушкой быть может его последняя игрушка растворяясь в холодном весеннем воздухе задает бесцветный вопрос»…

Снова из «Тысячи плато…»: «…Звук вторгается в нас, выталкивает нас, увлекает нас, пересекает нас. Он покидает землю, как для того, чтобы заставить нас падать в черную дыру, так и чтобы открывать нас космосу. Он сообщает нам желание смерти. Обладая огромнейшей силой детерриторизации, он также осуществляет самые массивные, самые ошеломляющие, самые избыточные ретерриторизации. Экстаз и гипноз».

{-tsr-}Вряд ли кто сейчас сможет впасть в экстаз не только от рецептов, но и — что греха таить — от речей Берроуза. Однако послушать визионера в старомодной шляпе стоит: мало кто смотрел на настоящее так смело, мало кто увидел будущее, такое далекое. Тем более что психоделическое время, по Берроузу, уже почти наступило: Делез и Гваттари тому свидетели.

Даниэль Одье. Интервью с Уильямом Берроузом. — М.: АСТ: Астрель; Владимир: ВКТ, 2011
Перевод с английского Н. Абдуллина​