«Мой друг – дурак, – вот кто я». Возможно, эта фраза – ключ к поэзии Зальцмана, к ее наиболее значительной части.

Оцените материал

Просмотров: 13719

Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда

Валерий Шубинский · 22/03/2011
Открытие творчества Зальцмана заставляет нас в известной мере пересмотреть всю историю русской литературы XX века, полагает ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ

Имена:  Павел Зальцман

©  Евгений Тонконогий

Павел Зальцман. Сигналы Страшного суда
 

Примечательная деталь: многие значительные русские поэты середины XX века, «открытые» за последнюю четверть века, были при жизни в достаточной мере известны, но в иной области. Античник Андрей Егунов — и Андрей Николев, волшебно-летучий поэт и кривозеркальный романист; профессор Дмитрий Максимов, специалист по символизму, — и Иван Игнатов, автор «сильных и своеобычных», но «неприятных» стихотворений, по двойственному и на самом деле комплиментарному определению Ахматовой; добротный советский прозаик с немного формалистическим прошлым Геннадий Гор — и некая полубезумная, горящая и болящая сущность, воплотившая книгу блокадных стихов, местами приближающихся к гениальности. Во всех случаях мы имеем дело с альтер эго, иногда пестуемым, иногда почти от себя скрываемым, но отличным от бытового облика человека, от его социального «я».

Павел Яковлевич Зальцман был художником с относительно удачной судьбой — удачной с учетом эпохи, формалистического бэкграунда и анкетных данных. Сыну царского офицера немецких кровей и крещеной киевской еврейки ничего хорошего не обещали ни 1920—1930-е годы, ни военное время, ни период борьбы с безродным космополитизмом. Однако самым драматическим поворотом биографии Зальцмана стал переезд из Ленинграда в Алма-Ату, точнее, невозвращение из эвакуации, а в самые трудные для себя годы (конец 1940-х — начало 1950-х) он преподавал художественные предметы в алма-атинских учебных заведениях, что все же не было равносильно заключению или голоду. В остальное время он работал в кино, в последние тридцать лет жизни (1955—1985) — главным художником «Казахфильма», достаточно широко выставлялся и как станковист.

Зальцман входил в круг учеников Филонова, косвенно (биографически и эстетически) связанный с ОБЭРИУ, как и конкурировавший с ним круг Малевича. Cреди «филоновцев» он был одним из младших — и это существенно. 1912 год рождения — в каком-то смысле рубежный. Если воспринимать всю эпоху русского модернизма первой трети XX века — от символистов до обэриутов — как единый континуум, противостоящий подступившей затем советской эпохе (условно говоря, «серебряный век»), то человек, родившийся до этого рубежа, мог сформироваться и так, и эдак — в зависимости от множества объективных и субъективных факторов. Человек, родившийся позже, мог сформироваться только эдак, и уже ничего не мог напрямую унаследовать: мог только усвоить и освоить. (Это не имеет отношения ни к политической позиции, ни к уму, ни к нравственным качествам, ни даже к таланту: речь только о свойствах дыхания, голоса и уха, о доступе к накопленному за тридцать — сорок лет лирическому воздуху).

Зальцман, как и его одноклассник Всеволод Петров (искусствовед, талантливый прозаик и автор воспоминаний о Хармсе и Кузмине), был из стародышащих — о чем убедительно свидетельствуют его стихи 1920-х годов.

        Под горой зеленая долина,
        В лозняке ручей неуследим,
        С очерета черного овина
        Стелется вечерний дым.


        Уплывает розовая глина,
        Ускользает ветерок,
        Аист поднимается с овина
        И улетает на восток…


Это — 1924 год, двенадцать лет! Талант талантом, но свобода и точность владения языком и стихом такие, каких советские поэты следующих поколений добивались годами тяжкого труда.

Читать текст полностью

 

 

 

 

 

КомментарииВсего:2

  • lesgustoy· 2011-03-23 03:51:12
    перестраивать всю историю русской литературы 20-го века

    ого

    вот оно как
  • Кирилл Коротков· 2011-03-23 06:21:29
    Опять Шубинский из нафталина "своего" пытается впаривать
Все новости ›