«Профессор и воображаемый бразилец» Леи Любомирской

Все как у девочки, которая играет с куклами в игрушечном доме, только это португальский игрушечный дом

Неделю или больше, не помню, я прожил в огромной старинной квартире сеньора Жезуша (португальцы не парятся по поводу имен — попробуйте найти в русском обиходе имя Иисус, скажем, Иванович Зайцев!) в Лиссабоне, в самом центре. Утром мы чинно завтракали в просторной столовой. Хозяин в безупречной тройке выходил к столу, источая запах какой-то особой португальской туалетной воды. Его супруга, дона Жина (она сильно моложе сеньора Жезуша, через несколько лет они расстанутся), ставила виниловую пластинку с чем-то легкоклассическим (сейчас это называют поп-классикой), и мы вели неспешную беседу, отхлебывая кофе и прикусывая круассаны. После завтрака сеньор Жезуш, худенький и седой, прослуживший клерком в каком-то министерстве еще у Салазара и ставший простым португальским пенсионером, раскланивался и говорил неизменное: «Bom! Agora vou fazer a minha vida» (то есть: «Ну-с, а теперь я пойду делать свою жизнь»).

Путем неназойливых расспросов мне удалось выяснить, как делает свою жизнь сеньор Жезуш. А делает он ее в конце улицы, в кафе на углу — садится за столик, заказывает кофе, разворачивает газету, просматривает заголовки, к нему подсаживается его знакомец, такой же безупречно одетый пенсионер, они обмениваются репликами о погоде, о курсе эшкуду, о перспективах «Бенфики» в матче с «Порту», потом подсаживается другой, третий... И началось.

Сеньор Жезуш делал (и, надеюсь, делает, хотя наша последняя встреча состоялась 20 лет назад...) свою жизнь ровно так же, как многочисленные — очень многочисленные — персонажи книги Леи Любомирской. Мне легко представить ее персонажей, потому что одна половина их словно списана с сеньора Жезуша, а вторая — с доны Жины (разумеется, в их разных возрастных ипостасях).

У читателя, никогда не жившего в Португалии, может сложиться впечатление, что автор выстроила некий кукольный дом, населила его героями, дала им португальские имена, и ну ими двигать: говорить за них разными голосами, кривляться за них, мечтать, болеть, влюбляться, рожать, убивать даже — и все это затем, чтобы выместить на них собственные комплексы. Нормальная авторская позиция.

Но это не совсем так. Во всяком случае, в каждом из почти сотни маленьких рассказов лично я легко узнаю и Португалию, и португальцев. Я легко вспоминаю и сеньора Жезуша, и дону Жину, и своих приятелей: Педру, Антониу, Карлуша, Марио, Мафалду... — всех, с кем успел там познакомиться и сдружиться.

Я вспоминаю и то, что из Португалии Россия представлялась мне этакой безбрежной биомассой, растекшейся по одной шестой планетарной суши, вяло пульсирующей летом и подмороженной сверху зимой. Страной, в которой люди занимаются чем угодно, только не делают свою жизнь. Тогда как из России я вижу Португалию землей на краю земли, игрушечной и солнечной, обитатели которой только и делают, что делают свою жизнь.

В этом разница. В том, что герои Леи Любомирской своими порой невероятными или парадоксальными поступками придают жизни четкие формальные очертания. Часто сказочные, часто как бы иррациональные, но оттого не менее четкие. Все как у девочки, которая играет с куклами в игрушечном доме, но это португальский игрушечный дом. В нем если солнце, так солнце, если дождь, так дождь, если туман, так туман, и нет ни размытости, ни неопределенности. В России такого дома не построить.

Эпический калейдоскоп Леи Любомирской начинается вполне невинной серией «Лавочки», герои которой так или иначе связаны с каким-то определенным топосом — лавочкой, будь то кафе, аптека, цветочный магазинчик... Вроде бы невинное повествование о вроде бы невинных чудаках-португальцах постепенно теряет невинность. Вот уже одна героиня режет себе вены от несчастной любви, а другая дает пощечину «непристойному» фикусу.

Однако утрата невинности не размывает формальных границ кукольного бытия. Так героиня, кокетничающая в присутствии мужа с нарисованным на рекламном плакате парнем, ни в малейшей мере не кажется сумасшедшей; другая, самозабвенно онанирующая на заднем сиденье автобуса, не вызывает ни малейшей брезгливости; а герой, походя (в прямом смысле) убивающий свою только что рожденную дочь, — ни малейшего осуждения. Эти понятия как бы из другого мира, они клубятся и шевелятся в иных, бесформенных пространствах, а в кукольном мире Леи Любомирской все делается четко и ясно.

Вообще говоря, если бы я читал эту книгу в рукописи, то вряд ли смог бы представить себе издательство, которое взялось бы выпустить ее в современной России. Тем не менее такие люди нашлись, издали это необычное собрание «несказочных сказок» на португальский манер. Но, к сожалению, издали так, что и жалкие полтысячи экземпляров вряд ли привлекли чье-то внимание. Вялое название, вялый дизайн: вместо работ Пауля Клее куда выгоднее смотрелись бы постраничные рисунки (благо,  сюжеты буквально просятся на бумагу). И наконец, вряд ли стоило включать в одну книгу (тем более с клееным переплетом) все истории: достало бы и половины, а другую можно было бы издать и вторым томом.

А вот для чистоты эксперимента мне крайне любопытно было бы узнать мнения самих португальцев об этой книге. Признали бы они самих себя? Или только имена да фамилии?

Лея Любомирская. Профессор и воображаемый бразилец. М.: Меморис, 2007