Хала Джабер. Ковер-самолет до Багдада

Именно женская оптика Джабер высвечивает многое в том жутком месиве, которое образуется в Ираке от соединения традиционной жизни с анархией совместного правления суннитов, шиитов и оккупационных властей после свержения Саддама

Имена:  Хала Джабер

 

На популярности в последние годы ориентальной литературы, прежде всего ближневосточно-арабского разлива, сказалось, думается, несколько факторов. Каким-то пусть и косвенным образом отозвалось в общественном западном сознании академическое исследование «Ориентализм» Эдварда Саида и его антиколониальная концепция. Интеллектуалы помнят марокканские трансгрессивные скитания в произведениях Пьера Гийота и Пола Боулза и психоделические трипы гостя Боулза — Уильяма Берроуза, а также следили за историей с фетвой аятоллы Хомейни, призывавшей убить Салмана Рушди и его переводчиков после «Сатанинских стихов» (карикатурный скандал в Дании кажется некоторым дурным повторением этой давней истории). Потом же очевидным образом арабский мир и Запад делали, кажется, все возможное, чтобы этот регион не сходил с экранов CNN… Кроме того, при непреходящей моде на Восток Азия уже известна настолько, что рядовому читателю хочется чего-нибудь более, что ли, экзотичного. Так появился «Бегущий за ветром» Халеда Хоссейни и все эти мемуары бывших жен братьев Усамы бен Ладена или женщин, приговоренных к шариатской казни за измену в арабских странах… Ирония здесь, разумеется, неуместна, материал более чем важен и интересен, но разочарование вызывает то, что на волне определенной моды все эти произведения демонстрируют тенденцию к некоторой клонированности, рассчитаны на слишком массовый успех в определенной предуготовленной нише восприятия…

Впрочем, тут вопрос искренности, которая оправдывает или не оправдывает все остальное. Хала Джабер, автор книги о движении «Хезболла», пишет о том, что действительно произошло с ней. Она родилась в Ливане, жила с родителями в Сьерра-Леоне, училась в Англии, где в конце концов и осела: работая журналисткой в Бейруте, познакомилась со Стивом, лондонским коллегой из Sunday Times. Правда, Халу преследовали две беды, по сути восходящие к одной — отсутствию детей. Сама она оказалась бесплодна, никак не могла завести детей, с чем более чем сложно примириться даже самой эмансипированной и вестернизированной арабке. Даже в довольно свободном Ливане, где женщина может курить трубку и ходить по барам с иностранцами (в том же Ираке при Саддаме за сигарету могли и руку отрубить), все знакомые, после того как она вышла замуж, заговорщицки интересовались при встрече, не скрывает ли она что-нибудь, имея в виду беременность… Столкнувшись по заданию редакции в Багдаде с двумя сиротами, тяжело раненной Захрой и ее младшей сестрой Хаврой, Хала тут же понимает, что связана с ними. Она хочет вылечить их, спасти, удочерить. Но тут вмешивается что-то неподвластное даже ее пробивной воле: рок, война и сложносочиненные человеческие чувства, или, скорее, всё сразу. Захра, несмотря на все усилия, погибает — и Хала даже не может найти, где ее похоронили союзные войска. К Хавре же она находит силы вернуться очень нескоро: стыд перед ее бабушкой, которой она обещала спасти Захру; журналистские задания; боль от смерти коллеги и угрозы от арабских фундаменталистов за ее репортажи удерживают Халу от возвращения в Багдад…

Так же как, например, в романах Л. Улицкой, у Джабер гораздо больше героинь, чем героев. Это, скорее всего, неслучайно, потому что у новой ливанской литературы две особенности: она пишется в основном женщинами и чаще женщинами-эмигрантками. Причины тут очевидны, о них писал еще тот же Э. Саид: «В Ливане роман существует по большей части как доказательство собственной невозможности; он носит отпечаток или просто тождественен автобиографии (пример — необычно распространившаяся в Ливане женская проза), репортажу, литературной стилизации...». У войны, как известно, не женское лицо, даже если это лицо скрыто хиджабом. И даже если следы «женского романа» иногда перехлестывают (полные рецепты ее стряпни; горькие слезы и долгие истерики; если скраб, то «драгоценный», если бойня, то «кровавая», если запас драгоценностей, то «скромный»), то именно ее «женский взгляд» высвечивает многое в том жутком месиве, которое образует традиционная жизнь в Ираке при Саддаме и анархия суннитов, шиитов и оккупационных властей после его свержения. И я даже не говорю о поиске тампонов в Фелудже: мало того, что там идет бой — они запрещены фундаменталистами в принципе…

К тому же этот женский взгляд изначально вбирает в себя много оптик. Женщины, вынужденной вести себя как мужчина («Буду работать как мужчина, чтобы перестать думать как женщина»). Женщины, рожденной на Востоке, но живущей на Западе («Я страстно желала не просто описать агонию этих семей в западной газете, поддержавшей войну, но хоть как-то облегчить их горе. И я писала о том, сколько жизней унесли бомбовые удары, которые на деле оказались вовсе не так точны, как пытались внушить публике специалисты по подтасовке фактов из Лондона и Вашингтона»). Женщины, видящей и судящей не экран телевизора («Рядового мародера привлекали самые необычные предметы. <…> Странное зрелище представлял собой маленький автомобиль, с трудом волочивший генератор весом, наверное, с тонну, который сгодился бы разве что для какой-нибудь фабрики. Обладатель ценной добычи счастливо улыбался за рулем»).

Впрочем, «Ковер-самолет до Багдада» (название, кстати, отсылает не к аляповатому образу из восточных сказок, а к названию реальной авиакомпании) можно читать и просто из-за деталей: оставшийся без рук арабский мальчик на следующий день становится вчерашней новостью, в могилы жертв бомбежки втыкают пластиковые бутылки с описанием трупа, в Багдаде из-за опасности терактов пускают под нож бульдозера вековые пальмы, а на стенах среди антиамериканских граффити рекламируют экономическое образование в украинских университетах…

Хала Джабер. Ковер-самолет до Багдада. М.: КоЛибри, 2011
Перевод с английского Ю. Чураковой