Почему в этом «бом-бом» – такой поворот всего, такой, вместо тупика, ясно вроде бы показанного словами, победный взлёт, абсолютное торжество правды?
OPENSPACE.RU рецензирует поэтический шорт-лист Премии Андрея Белого. ВАСИЛИЙ БОРОДИН видит в стихах Игоря Булатовского необъяснимую жертвенную решимость поэта, делом возвращающую миру – полноту
Этим материалом мы продолжаем серию рецензий на книги, вошедшие в этом году в важнейший поэтический шорт-лист года — короткий список Премии Андрея Белого по поэзии. Об одной из них, книге Сергея Магида «В долине Элах», OPENSPACE.RU уже писал. Сегодня мы представляем вам размышления поэта ВАСИЛИЯ БОРОДИНА о «Стихах на время» Игоря Булатовского.Читать!
Игорь Булатовский обладает этой полнотой смелости — поэтическим даром, который ни с чем нельзя спутать; многие его стихи, начиная с самых ранних, рассказывают (или, точнее, «проговариваются») о поэтическом способе быть как о призвании, то есть о чём-то неизбежном, дарованном, а не выбранном. Привыкшее к самому себе чудо живущей в человеке поэзии, абсолютное видение — чудо чуть смущённое и прячущееся: оно старается не говорить о себе ни «лишнего», ни «главного» — и проглядывает при этом в каждом слове, как светлое небо между голых ветвей. А поэт не приписывает себе того, что знают его стихи, не «принимает поэзию за себя». В таких целомудрии и человеческой самостоятельности — лирическая уникальность этих стихов.
С большими говорить
на маленьком языке —
что-то вертеть-крутить
за спиной в кулачке,
что-то крутить-вертеть,
будто знаешь сам,
будто успел подсмотреть,
что там.
Стихотворения всей книги «Стихи на время» полны сложных и неожиданных, как всё естественное в искусстве, контрастов — в основном в (важнейшем для современной поэзии) огромном изменчивом «воздухе» между речевым и эмоциональным. Вот ум печально замечает бесконтрольность и разнонаправленность душевных движений — или хмурится, пытаясь устоять на внезапном сильнейшем ветру, внешнем или внутреннем... Но что-то вдруг возникает (прямо здесь: почти не чудом!) и всё меняет, как искра на дождевой капле, — самый «прямой» цвет-свет среди уличной гаммы, жухлой и, казалось, безнадежно сложной.
и эту тень, и тень-тень-тень,
тоб дребедела дребедень,
оставь пустяк, оставь, пусть так,
все это так, и все не так.
Небезнадежность, от которой полшага до нечаянной, всегда честной — не заготовленной, не выдуманной заранее и действительно не каждый раз возникающей — радости. Музыка прорастания — даже не этой радости, а её предвестников, самых простых ростков жизни, — побеждающая и прощающая всё, что встречается на её пути: статику вообще всего; долгую грустную непогоду, делающую мир похожим на затонувший пароход, а речь — на болтающиеся на этом затонувшем пароходе хлопья ржавчины.
Незыблемый каркас гармонии, взлетающей и обнимающей мир, даже если перед тем тонула, не выдерживала зиму, умирала вместе со слишком старыми птицами, ломалась вместе с незадачливо длинными ветвями.
Неглубок
ранки поперечник:
голубок
поглядел в скворечник.
А внутрях —
горсточка помета,
перья, прах
и еще чего-то.
Тот же «воздух» непридуманной и неприукрашенной, возвышенно-«живучей» реальности — между природой и культурой: природой речи и культурой речи (восприятия, чувств etc.). Культура — доставшийся в наследство кров; большой, красивый и хрупкий дом, многого желавший бы не видеть и не помнить, но гордый тем, что хранит свою форму, свои этажи над этажами. Время, живущее в таком доме, само становится домом и разучивается забывать: луч солнца — простой, из тех, что природа каждый день меняет на новые, — заглянув в окно такого дома век назад, остаётся в нём навсегда, бледнеет и, став паутинкой, начинает себя осознавать: запомнив что-то случайное и живое, увиденное в этом доме давным-давно, истончает до неисчезающей призрачности. Поэт это видит и — состраданием, неспособностью предать, решимостью открыть форточку в собственном сердце: видеть и говорить! — делает это время культуры чем-то живым и наполненным, неотделимым уже от природы.
Нá две четверти, на две четверти,
ну а где же другие две?
Снежным шариком белый свет верти,
не завертится в голове,
в голове кудрявой, фарфоровой
(только пальчики ставь точней)
ни оркестра лай и ни хора вой
(только спинку держи ровней),
а не то еще заиграешься
и упрешься румяным лбом
прямо в клавиши и узнаешь всё,
прямо в «Детский альбом», бом-бом.
Почему в этом «бом-бом» — такой поворот всего, такой, вместо тупика, ясно вроде бы показанного словами, победный взлёт, абсолютное торжество правды? Это по-настоящему необъяснимо, никак. Словами Ирины Шостаковской, «просто мрачный собой стишок и больше вообще ничего»: поэзия, и больше вообще ничего, но — часто ли это бывает и бывает ли большее?
Однозвучной жизни шум,
ту-ру-рум, бу-рум.
Это вот она поет
(или не поет).
Ни о чем-то, ни о чем
и о чем-то ни о чем.
Как и ты — одно из двух —
про себя и вслух.
Читать!
Можно назвать это одним, очень чуждым поэтике Игоря Булатовского, ничего не объясняющим, но и совсем не умеющим врать словом: «подвиг».
Игорь Булатовский. Стихи на время. Книга стихотворений. Серия «Русский Гулливер». М.: Центр современной литературы, 2009
КомментарииВсего:1
Комментарии
- 29.06Стипендия Бродского присуждена Александру Белякову
- 27.06В Бразилии книгочеев освобождают из тюрьмы
- 27.06Названы главные книги Америки
- 26.06В Испании появилась премия для электронных книг
- 22.06Вручена премия Стругацких
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3438053
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2338319
- 3. Норильск. Май 1268257
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897608
- 5. Закоротило 822011
- 6. Не может прожить без ирисок 781559
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 757975
- 8. Коблы и малолетки 740641
- 9. Затворник. Но пятипалый 470743
- 10. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 402749
- 11. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370241
- 12. Винтаж на Болотной 343071
Начинаем ералаш,
Эту сказку мой приятель,
Не сожжешь и не продашь,
Вот сидит поэт пропойца,
В строчках душой кается,
За него не беспокойся,
Нужно меньше париться,
Вот сидит писатель юный,
Молодой публицисцист,
Только с виду он угрюмый,
В жизни больше оптимист,
Вот козел с ослиной мордой,
Начинает разговор,
Для него мы все капуста,
Нет капусты – приговор,
Вот Каренина с Татьяной,
Обсуждают некролог,
Был писатель тот упрямый,
Впрочем вышел диалог,
Вот собака под забором,
Ножку, каясь подняла,
Поддаваясь уговорам,
Все в песочек загребла,
Вот почтенная мамзеля,
Исхудалая жена,
Был бы муж с ней понежнее,
Не случилась бы беда,
Вот политик (правда юный),
Спор на спор нагородил,
В избирательную урну,
Свое имя опустил,
Вот любовник многословный,
Нежный взор и тухлый вид,
Он судьбой своей покорной,
Вчера от коклюша привит,
Вот и строгая сестрица,
С бледной кожей на руках,
Ей бы всласть повеселиться,
Просто дело все в деньгах,
Вот красотка с пышным бюстом,
Ей гутарить не к чему,
Ведь козлов ее капуста,
Вся полита по уму,
Вот певец и между прочим,
Узнаваемый ан фас,
Для него вчера любовник,
Два патрончика припас,
Вот и критик твердолобый,
Четкий жест и гордый вид,
Но невзрачная особа,
От ветрянки не привит,
Вот и шут, в душе бубенчик,
Как трихомонада,
От него не мне, не вам,
Не х… не надо,
Вот почетный сквернословец,
Нежное создание,
За достоинство его,
Дам ему медаль я,
Вот тихоня кровопийца,
Лысенка, да впадинка,
Давно в клоуна превратился,
Вроде взрослый дяденька,
Вот судья, пророк и лжец,
Все на одной роже,
Так и просится пинка,
Был бы помоложе…,
Вот ловкач, из слов связавший,
Ценные советы,
И плевал на всех на нас,
Были б сигареты,
Вот и я сижу жуя,
Корочки арбузные,
Каждого из вас любя,
Жаль не все вы вкусные,
Ералаш, ералаш,
Ветряная мельница,
Кто за рубь мне погадает,
Или хоть разденется?
И не нужно мои други,
Так уж сильно щуриться,
От такого напряженья,
Мозжечок простудиться.