Мартин Эмис: «Я не считаю, что запреты как-то способствуют возникновению великой литературы»

Британский писатель говорит с АННОЙ АСЛАНЯН о своих книгах, феминизме, исламе, сексе и о том, почему он собирается переезжать в США

Имена:  Мартин Эмис

Представьте себе, что вы известный писатель, мэтр, ваши книги издаются немалыми тиражами, вам платят кучу денег за академический час, у вас есть поклонники, ваш новый роман начинают обсуждать за много месяцев до выхода. Вы объявили и успешно ведете войну против клише. И вдруг некая ваша сестра по перу, в недавнем прошлом скандально знаменитая модель, обходит вас по продажам, заполонив книжные прилавки и сайты своими сочинениями, обложки которых завлекают любителей чтения разнообразными оттенками розового. Обидно вам будет? Наверняка. А вот Мартин Эмис спокоен — по его словам, у него вся жизнь ушла бы на обиды, не перестань он обращать внимание на то, как относятся к нему на родине.

Действительно, бывают недели, когда даже беглого взгляда на британские газеты достаточно, чтобы понять: наступил очередной сезон охоты на Эмиса. В эти периоды ему инкриминируют такое множество вещей, что перед читателем возникает образ поистине монструозный. Процесс идет уже не одно десятилетие; последовательность тут видна лишь в одном — в желании всякого борзописца вставить свои два пенса в копилку негодующих. Вот лишь несколько примеров. Написал книгу про Сталина? Да как он смеет издеваться над марксизмом! Написал книгу про сталинские репрессии? Сколько можно слушать этих леваков, у них что, других тем нет?! Развелся с женой? Аморальный тип — мы давно примечаем, где он, с кем и сколько раз. Узнав, что у него есть взрослая дочь, ввел ее в семью и начал поддерживать? Ага, совесть замучила. В книгах выводит женщину как объект желания мужчин, причем всех подряд? Женоненавистник. Величает себя феминистом? Женоненавистник вдвойне.

Перечень можно продолжать, но не стоит. Лучше вспомнить о том, что, обвешанный всяческими собаками, Эмис для многих остается автором, чьи книги, однажды произведя колоссальное впечатление, остаются образцом стиля: его злую сатиру, словесные фейерверки, мастерски выписанных персонажей не спутаешь ни с чем другим. Среди таких вещей в первом ряду стоят «Деньги». Именно эта книга, некогда позволившая Эмису-романисту достичь совершеннолетия, по сей день остается его визитной карточкой. Какие чувства испытывает он нынче к «Деньгам» как эквиваленту своей славы?

Мартин Эмис. Это важная для меня книга, хотя довольно старая — все-таки больше четверти века прошло. Признаться, хотелось бы, чтобы тебя помнили за вещи поновее. Но я нередко думаю об этом романе, совсем недавно вспоминал, как он появился. Видите ли, первые мои книги получились достаточно короткими и не то чтобы лишенными амбиций, нет, скорее они были сдержанны, вели себя по правилам. «Деньги» — первый случай, когда я отпустил вожжи и решил на все наплевать. Это более свойственно американским писателям; «Наплевательство» (Letting Go) — есть такой роман у Филипа Рота. Так вот, я расслабился и принялся за книгу. Работать над ней было страшно интересно; правда, закончив, я пришел в ужас. Видите ли, мне показалось, что я сложил все яйца в одну корзину — поставил всё на голос героя. Три года я писал книгу и наслаждался, а потом три дня перечитывал и трясся. Только после того, как она вышла, я успокоился, поняв: все удалось.

Еще одна важная вещь состоит в том, что «Деньги» — первая моя эмиграция; действие там частично происходит в Америке. Это был большой шаг. Я не знаю иностранных языков, кроме американского, — в детстве я провел там год и выучил его, до сих пор им свободно владею. В отличие от многих англоязычных авторов я могу на нем писать, и американская литература для меня — не просто предмет любви и объект изучения со стороны.

Эмис с семьей переезжает в Штаты в будущем году — он женат на американке, недавно потерял мать, и в Лондоне его больше ничто не держит. Обойденный вниманием нескольких поколений букеровских жюри, он смирился с этим фактом и не настаивает на звании британского писателя, используя взамен термин «среднеатлантический». Ему действительно прекрасно удается американский акцент, в разговоре и на странице. В последней книге Эмиса «Беременная вдова» есть курьезное наблюдение: если в минуты душевного кризиса жизнь напоминает русский роман, то с наступлением затишья она становится больше похожа на роман американский, «то есть не намного короче, но с заметными преимуществами: общее возрастание бодрости духа и гораздо меньше рассуждений о дедах всех героев». Видимо, не следует принимать это рассуждение всерьез?

Мартин Эмис. Конечно, это шутка. Если помните, потом жизнь героя превращается и вовсе в английский роман: все спокойно, страсти позади... Но я неслучайно провожу такую аналогию — подобные размышления приходят мне в голову часто. Когда-то, в XIX веке, Англия была мировой империей, и это отражалось на литературе: тут были Диккенс, Джордж Элиот; английский роман переживал расцвет. Позже политическое влияние перешло к Америке, и результатом неожиданно стал подъем американского романа.

Возвращаясь к русской прозе — она связана в моем представлении с юностью: именно ее мы тогда читали, в этом был особый шик. Тогда казалось, что вот это и есть настоящая литература, ведь она произросла из страдания. В глаза бросалось еще и то, что принято называть русским мессианством. Толстой, Гоголь, Достоевский — все они были охвачены религиозным пылом с эдаким националистическим оттенком. Кроме всего прочего, возбуждала мысль о гонениях, которым всегда подвергались писатели в России: тот же Достоевский, не говоря уже о послереволюционных поколениях.

Впрочем, я не считаю, что запреты как-то способствуют возникновению великой литературы. Взять хотя бы английских поэтов — их никто никогда не преследовал, по крайней мере начиная с эпохи Возрождения. И все-таки это область, в которой англичанам нет равных. Писатель Эдуард Морган Форстер говорил, что если английская литература и может опасаться конкуренции со стороны, например, французской, то «английская поэзия не боится ничего».

Поэзии в новом романе Эмиса отводится немалое место. Главный герой — студент, изучающий английскую литературу, — мечтает о поэтической карьере. Правда, собственных его стихов в книге нет, зато цитат из великих поэтов предостаточно. Юношеские переживания, подобно Нарциссу в ручье, отражаются в «Метаморфозах» — автор цитирует Овидия в переложении Теда Хьюза. Эмис с самого начала анонсировал роман как автобиографический, хотя и предостерегал от излишне буквального прочтения. Черты автора нетрудно обнаружить в облике протагониста: тот и ростом не вышел, и девушками увлекается, и стихами... Не дослушав фразу, Эмис решительно ставит все на свои места.

Мартин Эмис. Я не считаю себя поэтом-неудачником. Точнее, я пытался быть поэтом — неудачно. Да, я писал стихи в юности, очень плохие, без исключения. Это было ясно с самого начала. Я быстро понял, что мой удел — заниматься другим. Несколько раз в моей жизни бывало так, что я испытывал некое, если можно так выразиться, озарение и решал выразить это в стихах. Садился за стол, и результатом всегда становился абзац прозы. Что же касается стихотворений самого героя, их в книге нет и быть не могло; одно из моих правил: никогда не вставлять в книги никакого собственного рифмоплетства.

Разница между поэтом и прозаиком глубже, чем порой кажется. Поэт — личность, во всех отношениях выходящая за рамки среднего, романист же не может себе позволить никаких выкрутасов — он обязан быть частью окружающего мира, рядовым, никем. Оден в стихотворении «Писатель» сравнивает поэтов с гусарами, несущимися вперед, подобно шторму; прозаик, по его мнению, должен «быть справедливым среди справедливых, недостойным среди недостойных».

Данное свойство настоящего писателя — обыкновенность, «ничем-не-выдающесть» — Эмис не раз упоминает в беседе. В этом, по его мнению, кроется причина, по которой невозможно хорошо писать о сексе; исключение составляет комическое изложение эпизодов, которые иного не заслуживают. Секс, полагает Эмис, одно из немногих занятий, где по-настоящему проявляется индивидуальность человека, где каждый дает волю своим причудам, тем самым выходя из-под власти среднестатистического обывателя, силящегося перенести чужие затеи на бумагу.

Роман «Беременная вдова» посвящен сексуальной революции 70-х, а стало быть, без рассуждений о взаимоотношениях полов там не обошлось. Однако секс как таковой автор если и описывает, то намеками, сосредоточиваясь на эмоциональном состоянии героев. Особенно интересует его, что чувствуют девушки — не в те минуты (секунды, часы), которые прозаическими средствами все равно не опишешь, но в то время, когда становится ясно: что-то изменилось, старая жизнь кончилась, и надо выбирать, идти ли в революцию или стоять на обочине. Женские образы у Эмиса, как уже говорилось, давно служат красной тряпкой для критиков, особенно тех, кому не терпится прослыть большей феминисткой, чем сама Жермен Грир. Стоило книге выйти, как в рядах журналистов сформировались две команды: одна расписывала, насколько плоскими, условными получились в романе все женщины, другая бегала по городу в поисках прототипов героинь (конкурс был несколько человек на место). Несмотря на то что Эмис серьезно и объективно говорит о роли женщины в обществе, обвинения в женоненавистничестве сыплются на него куда как часто. В чем причина подобного антагонизма со стороны самих феминисток?

Мартин Эмис. По-моему, они меня попросту не слушают; иначе, думаю, изменили бы свое мнение. Первый мой феминистский роман — «Деньги», но многие этого, увы, не поняли. Ведь там я рассуждаю о том, что женщина — орудие спасения: для моего героя, для человечества в целом. Ну да, герою так и не удается добраться до цели, однако идея именно в этом. Мне говорят: женщина у вас объект сексуальных желаний, и только; вы позволяете мужчинам обращаться с ней как с игрушкой. Да ведь это как раз и свидетельствует о моих убеждениях! Я поступаю так намеренно, чтобы показать мужчин в том свете, какого они достойны. Называйте меня, если на то пошло, мужененавистником. Сам я считаю себя не просто сторонником феминизма — феминистом тысячелетия. Боюсь, особенно воинствующим представительницам этого течения не нравится еще и то, что в их ряды пытается затесаться человек не того пола. Нечего сюда лезть, это наше дело — таков их подтекст. Они уже записали меня в лагерь врагов, и переубедить их невозможно. На днях одна знакомая назвала меня женоненавистником, страшно обидев мою жену: та сказала, что это — оскорбление прежде всего в ее адрес.

Я действительно думаю, что мир стал бы лучше, если бы им управляли женщины. Исторически сложилось по-другому; но ведь наукой доказано, что различия между женщиной и мужчиной минимальны, сводятся к некоторым особенностям психологии из разряда не самых определяющих. Та роль, которую женщина, что ни говори, выполняет с незапамятных времен, подготовила ее к тому, чтобы стать лучшим правителем. Женщин — глав государств не так много, за всю современную историю их было около двадцати. Поражает вот что: придя к власти, они понимают, что могут справиться со своими задачами лишь одним способом — перещеголяв мужчин по части маскулинности. Вспомните Хиллари Клинтон: еще не став президентом, она заявляет — да мы сотрем их с лица земли. Единственно, кто пытается привнести в политику хоть какую-то женственность — это Ангела Меркель. Я встречался с ней, и она произвела на меня сильное впечатление. Мне хотелось бы видеть мир в руках женщин, притом ведущих игру по собственным правилам.

Другой вопрос, который мне часто задают по этому поводу: почему вы то и дело выбираете в персонажи женщин определенного типа — роковых красавиц-разрушительниц? Они действительно есть: в «Других людях», в «Лондонских полях», в новом романе. Дело в том, что мне хочется с помощью женщины умной, привлекательной вывести на чистую воду ее никчемных поклонников. Борцы за права «второго пола» и тут попадают пальцем в небо: я отнюдь не принижаю этих героинь, совсем наоборот. И потом, знаете, когда пишешь, с такой femme fatale дело идет как-то веселее, чем с идеалом современной феминистки — многостаночницей, преуспевающей во всем, не знающей проблем.

Похоже, у рьяных защитников женщин имеется словарик, с которым они справляются, расклеивая свои ярлыки на чужие книжки. Помимо таких слов, как «изнасилование» и «мини-юбка», туда входит, само собой, «порнография». Когда речь заходит об интересе Эмиса к последней, тут, как и во многом другом, оппонентам писателя свойственно путать автора с его героями (хотя разобраться, кто есть кто, нетрудно — налицо больше различий, чем между мужчинами и женщинами, если верить научным данным). «Беременная вдова», с ее саморазоблачительными деталями, порадовала не одного критика: понятно теперь, откуда взялся этот доморощенный мачо. Единственный интим, худо-бедно описанный в романе, в самом деле носит характер порнографический и во многом определяет будущее героя. Что кроется за этим на деле?

Мартин Эмис Это действительно важная сцена — в некотором смысле герой расплачивается за свои желания впоследствии. Однако не стоит воспринимать ее значение буквально: мол, любой опыт механистического секса напрочь лишает способности чувствовать, творить и тому подобное. Видите ли, во времена нашей юности порнографии практически не существовало — были кое-какие журналы, и все. Сущие мелочи по сравнению с тем, что имеется в нашем распоряжении теперь. Нынешнее поколение молодых получает сексуальное образование не от родителей или учителей биологии, даже не во дворе — в сети. К чему это приведет, говорить пока рано. Будем надеяться, что они, как некогда мы, перебесятся, повзрослеют и вернутся к нормальной жизни. Так было со мной и моими сверстниками: получив уроки разврата, мы занимались им какое-то время, потом это надоедало. К тридцати с лишним мне все это приелось, захотелось иметь семью, детей. Наверное, так будет и дальше, посмотрим.

Плоды сексуальной революции персонажи Эмиса пожинают спустя 30—40 лет, каждый по-своему. Одна из героинь, устав от карьеры секс-символа, обращается в мусульманство, заставляя героя подумать: жаль, что это не произошло с моей сестрой — по крайней мере, она осталась бы жива. Здесь, по признанию автора, он обращается к собственной семейной трагедии. Младшая сестра Эмиса вела беспутную, бессмысленную жизнь и умерла от алкоголизма в 46 лет; он долго не решался касаться этого, но спустя десять лет после ее смерти все-таки написал о ней, смягчив кое-какие подробности. Как бы то ни было, ислам — странный выбор для Эмиса, известного своими радикальными высказываниями по поводу противостояния Востока и Запада. Почему бы не обратить героиню, скажем, в иудаизм?

Мартин Эмис. Видите ли, мусульманская тема в книге звучит, пусть приглушенно. Дело в том, что ислам появился на свет не в 2001 году — он, как помнят многие, был и прежде, нам приходилось с ним сталкиваться, хотя не в столь крайних формах. В какой-то момент мой герой восклицает: как же так, ведь мы неплохо ладили!

Я постоянно говорю о том, что необходимо различать ислам и исламизм — впрочем, последний термин неудачен, слишком похож на первый. Я бы переименовал его в аль-каидизм или что-нибудь в этом роде. Если же вернуться к моей позиции на этот счет, то с некоторых пор я решил ограничиться правами женщин. Да, мне случалось анализировать мотивы террористов-мусульман, объясняя их поведение с фрейдистской точки зрения: подавленные желания и прочее. Сейчас мне все это кажется не столь важным по сравнению с другими вопросами. Как ты относишься к бракам между несовершеннолетними девочками и стариками? К убийствам ради защиты чести семьи? К полигамии? Достаточно ограничиться этими вещами; остальное не в моей компетенции.

Отношение Эмиса к религии вообще, похоже, с годами не меняется — он остается убежденным агностиком. Рассуждая о старении — мотив, который то и дело возникает в «Беременной вдове», — писатель говорит, что с этим каждый должен справляться своими силами, как бы мало их ни было, и не рассчитывать на помощь свыше.

Мартин Эмис. Обратиться к Богу, когда ничего больше не остается, — это слабость, это мелко. Люди, кидающиеся в религию от безысходности, представляют собой жалкое зрелище. А то, что с годами якобы проникаешься какой-то особой верой... Знаете, я спросил у Грэма Грина в день его 80-летия: «Вы чувствуете, что ваша вера крепнет со временем?» Он ответил: «Вовсе нет — вера сродни таланту, в старости она лишь ослабевает». И потом, я — за духовность, за человеческий дух, а эти вещи куда ярче отражаются в науке. Вот что по-настоящему интересно. Теория большого взрыва сама по себе заслуживает большего внимания, чем христианские фантазии на тему, кто создал мир. Разве может какая-нибудь купина неопалимая сравниться с большим взрывом? 

Под конец беседы речь снова заходит о планах Эмиса, творческих и житейских. Переехать в Америку он надеется в будущем году, причем уйти собирается не по-английски — у него есть повод хлопнуть дверью. Писатель заканчивает работу над книгой, название которой — State of England — позаимствовал из собственного рассказа пятнадцатилетней давности.

Мартин Эмис. Новая книга — вещь сатирическая, как и тот рассказ; я даже взял оттуда пару героев. Видите ли, мне надоело смотреть на то, что происходит в этой стране. Какой там Шекспир — нас окружает сплошная банальность, примитивнее некуда! Я очень люблю англичан — за их юмор, за толерантность. Но ситуация в обществе делается все хуже и хуже, особенно во всем, что касается культуры. Да и как государство Британия измельчала настолько, что перестала вызывать какой-либо интерес. Открываешь газету, а там какие-то Ник Клегг, лорд Мандельсон — страница за страницей. Кто эти люди, почему я должен о них читать?

Одним словом, книга должна выйти как раз перед моим отъездом; это чистая случайность, не особенно счастливая, но что поделаешь. Предвижу крики в духе: а, не нравится тебе у нас, ну и вали отсюда на здоровье. Пусть их.

Прототипом одного из персонажей State of England послужила та самая литературная соперница Эмиса, о которой шла речь выше. Супермодель Джордан, в миру известная как Кейти Прайс, неоднократно радовала читателей газеты The Sun, демонстрируя на третьей странице достижения пластической хирургии, прибавившие ей весу в районе между шеей и талией. Страна давно и оживленно следит за бурной семейной и другой личной жизнью знаменитости, с некоторых пор — не только по таблоидам и телепередачам, но и по ее книгам.

Этим летом, выступая на литературном фестивале, Эмис сообщил читателям, что Прайс настроила его на сатирический лад, прибавив: «Перед нами два мешка силикона, только и всего». Замечание, что греха таить, не из великодушных. И все-таки тех, кто сравнивает прозаические таланты этих популярных авторов, хочется спросить: вы что, серьезно? Смешного тут ничего не замечаете? Нет? Тогда ладно, читайте себе «Ангелов без прикрас» в розовых кудряшках. Тоже дело, хоть алфавит не забудете. А освоив как следует английские буквы, сможете перейти к чему-нибудь позаковыристее — допустим, к The War against Cliché.