Майкл Каннингем. Плоть и кровь

Перед нами не семейная сага, а роман о том, как трудно каждое утро начинать жить заново – и быть при этом самим собой

Имена:  Майкл Каннингем

«Плоть и кровь» – четвертый роман Каннингема, переведенный на русский язык, и второй (с половиной, если считать дебютный опыт, о котором Каннингем вспоминать не любит) в биографии писателя. Семейная хроника «Плоть и кровь» написана пятнадцать лет назад, в 1995 году, после пробного жизнеописания «Дом на краю света» (1990, русский перевод – 1997), до триумфальных «Часов» (1998, русский перевод – 2000), за которые он получил Пулитцеровскую премию, и до «Избранных дней» (2005, русский перевод – 2007), в которых фокус внимания от поступательной смены и сравнительного изучения эпох сместился к современности, к 11 сентября 2001 года – событию, стянувшему на себя американскую хронологию XX века.

Говоря о «Плоти и крови», важно отделять писательскую эволюцию от истории читательского восприятия и считаться с тем, что в нашем случае фабула, то есть писательская эволюция, довольно сильно расходится с сюжетом – читательской рецепцией. (Не говоря уж о том, что читательский опыт включает в себя разные степени знакомства с писателем: для кого-то это автор знаменитых «Часов», в экранизации которых сыграли Николь Кидман, Джулиана Мур и Мерил Стрип; кто-то его никогда не читал, а кому-то важно, что впервые Каннингема переводит Сергей Ильин, чье имя, по крайней мере до недавнего времени, было прочно связано с американским наследием Набокова.)

«Плоть и кровь» – история одной американской семьи, с эпиграфом из «Становления американцев» Гертруды Стайн, с неумолимым отсчетом часов, который ведется ровно сто лет, от 1935 до 2035 года, с четырьмя поколениями и, конечно, рождениями, болезнями и смертями. «Конечно» – потому что с самого начала повествование движется как будто по заведенному порядку, то ли следуя логике жанра хроники, то ли работая на ощущение, что герои следуют своей неумолимой судьбе.

Каннингем разворачивает краткую (как и положено только что обретшим новую родину) предысторию рода Стассос. Здесь есть все, что нужно для развития неспешной истории, в том числе типические ситуации и положения и типические характеры. Сын греческих иммигрантов Константин – маленький мальчик, возделывающий свой маленький садик, скрываясь от деспотичного отца, – вырастает, становится строителем и женится на дочери итальянских иммигрантов красавице Мэри, которая выходит замуж, чтобы вырваться из дома. Но время бежит быстрее, чем можно было бы ожидать: первые главы обозначены так: 1935, 1949, 1958, 1960-е годы.

Временному пунктиру времени соответствует совершенно схематическое изображение устройства жизни с помощью знакомых каждому картинок. Вот перед нами семья: муж приходит с работы домой, домохозяйка-жена рассуждает о дороговизне, вот механизм ссоры, вот дети – и при этом каждый из них делает то, что ему «следует делать». Уже в самом начале становится понятно, что речь идет не о жанровом каноне семейной саги, а о правилах жизни как таковой, стремлении занять нишу, поиске себя, который теперь принято называть поиском идентичности (не важно какой – социальной, сексуальной или еще какой-нибудь). Герои, пойманные в ловушку жанра, будут примерять к себе разные модели поведения, следовать правилам и искать освобождение от них.

И здесь у Каннингема наготове несколько ролей, которые пытаются играть герои, в надежде обрести, в зависимости от своих смутных желаний, счастье, совершенство или покой. Начать с той же домохозяйки, уже известной Лоры Браун из «Часов», тоже понимавшей толк в правилах поведения («он встает, и некоторое время все они участвуют в ритуале провожания его на работу»). Впрочем, «Часы» Каннингем напишет только через три года, поэтому Мэри, жена Константина, делающая пасхальный торт в виде зайца, предвосхищает образ Лоры Браун, с ее «лучшим тортом в мире». То, что Каннингем-писатель питает страсть к домашней готовке, было видно еще по «Дому на краю света» и увлечению матери Джонатана, но теперь эта тема звучит более отчетливо и остроумно. Теперь это домашний труд, понимаемый как созидание, требующее сосредоточенности, одиночества, свободного времени и прочих торжественных обстоятельств, обязательно сопутствующих творческому акту: Мэри «не ложилась спать до глубокой ночи», ощущала потребность в «сосредоточенности», «во времени, простом, ничем не замутненном времени, которое можно отдать работе».

Отец семейства, простоватый трудяга Константин, мечтает о прочном и добротном счастье у домашнего очага. Мечта Константина (или Кона, как его по-американски называет жена) уходит корнями в тот самый маленький садик, который он украдкой возделывал когда-то. Теперь у него есть дом, семья, но это неполноценные плоды. Это опять видимость, причем воспроизведенная четко и очень правдоподобно. «Голос счастливого мужчины», которым Кон пытается разговаривать, кухонные шкафчики, миловидная жена – равноценные пункты списка. Кон – строитель, он возводит коттеджную Америку, умело используя гипсокартон, пенопласт и пластик вместо мрамора, камня и дерева. Ключевая функция его работы – имитация. В противовес этому в его собственном доме «все было настоящим». Потом, в начале 1990-х, когда в Америке настанет кризис и потребуется еще большая оптимизация расходов, Кон перейдет на «новую урезанную версию Соединенных Штатов» и станет строить для новых иммигрантов, которым так важно получить кусочек страны, которым не нужна имитация корней – им нужна собственность. И для своих новых клиентов он будет воспроизводить Америку сколь угодное количество раз, предоставляя безликий нейтральный шаблон, дом-чертеж, который можно обустроить по своему собственному желанию, образу и подобию. Кон делает им «Специальное Предложение для Начинающих» и «Продает Свободу Расходования Средств».

Есть и другие роли и модели поведения, которые примеривают на себя трое детей Мэри и Кона – Сьюзен, Билли и Зои. Каждый по-своему избавляется от смутных желаний: один – осознавая свою гендерную идентификацию, другой – планомерно приближаясь к размеренной жизни в собственном доме в пригороде, третий – соблюдая каноны богемной жизни с той же щепетильностью, с какой иной расставляет посуду в кухонном шкафу или изменяет мужу. Временами можно быть довольным, как муж Сьюзен – Тодд, которому «нравится миф о его жизни»; иногда удается дать «правильный ответ», который порадует родителей, а порой видимое совершенство достигается на семейной рождественской фотографии, где вся семья застывает в упорядоченном покое.

Есть и конфликт отцов и детей, который заканчивается тем трагичнее, чем больше дети хотят соответствовать ожиданиям отцов. Но у Каннингема нет счета к семье; его роман – о ролях, достающихся нам или выбираемых нами; о стереотипе поведения, который оборачивается жизненной рамкой и жертвой которого становится каждый. А что окажется стереотипом – представление о тихой гавани или свобода и безрассудство, которые, очевидно, представляют собой не менее жесткий ограничитель, – решает судьба. Так что все равны. И в предлагаемых обстоятельствах бросить жену не ради юной красотки, а ради толстой рыхлой секретарши означает поступок ничуть не меньший, чем впервые вступить в гомосексуальные отношения.

Нет счета и к стране. Американская мечта; новый человек, будь то оптимистичный работящий белый или «Хуан, Владимир и Шахид, которые с детства мечтали о собственном доме в Америке»; хиппи 1970-х на обложке журнала Life; пластиковые коттеджи; «республиканское благополучие»; Буш – все это лишь фон. Как и пунктир дат, который, кажется, не очень задевает даже героев романа, не то что его читателей. Это Америка, какой мы ее уже знаем, взгляд в прошлое. Описание, фиксирующее результат, а не историческое развитие.

Мораль, высказанная устами трансвестита Кассандры, вообще склонной разговаривать как кэрролловская Гусеница («Голубка, ты можешь говорить сколько угодно. Начни прямо с начала, и тебе удастся мало-помалу подобраться к концу»), такова: «Жить трудно. Трудно ходить среди людей, то и дело одеваться по-новому, вместо того чтобы просто свалиться и лежать».

Удивительным образом Каннингему, несмотря на почти карикатурные характеры и более чем символические образы, к которым можно отнести и пресловутый возделываемый квадрат земли, не раз возникающий на протяжении всего романа вплоть до самого финала, – удается разделаться со схемой семейной саги, доведя ее до абсолютного выражения. И это еще одно, последнее правило, которое не стоит забывать: любая система рушится, дойдя до высшей точки. Покончив таким образом с доставшимся ему литературным наследством, Каннингем готов двигаться дальше. Ведь это только 1995 год, и только второй роман.

Майкл Каннингем. Плоть и кровь. М.: Corpus, Астрель, 2010.
Перевод с английского Сергея Ильина.